Спор Гончарова и Тургенева о плагиате
Гончаров считал, что в романах используются идеи его «Обрыва». Сначала писатели спорили в переписке. 3 марта, прочтя начало «Накануне», Гончаров похвалил таланты Тургенева, но тонко намекнул на заимствования. Затем в литературных кругах распространились неприятные слухи. Посредником в споре оказался Аполлон Майков. Финалом конфликта стал состоявшийся 29 марта «третейский суд» Павла Анненкова, Александра Дружинина, Степана Дудышкина и Александра Никитенко. Товарищи отвергли обвинения в плагиате. После суда Тургенев объявил, что отныне его дружеские отношения с Гончаровым прекращаются. Подробно историю ссоры с «другом-противником» Гончаров описал в «Необыкновенной истории».
Письмо Гончарова Тургеневу<3 марта 1860. Петербург>
Спешу, по обещанию, возвратить Вам, Иван Сергеевич, повесть «Накануне», из которой я прочел всего страниц сорок. Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело.
На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как-то в связи, потому, может быть, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности. Я даже беру смелость, судя и по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту и другую вещь.
Извините, если скажу, что, не читая «Накануне», я считал Вас слабее, и всего того значения не придавал Вам, какое Вы приобретаете этою повестью, по крайней мере в моих глазах и некоторых других, может быть. Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста. Желаю, чтоб Вы продолжали и кончили литературную карьеру тем путем, на который недавно так блистательно вступили.
Я помню, что Вы однажды было приуныли и как будто опустили крылья, но талант, к всеобщей радости, не дал Вам покоя, и благородные стремления расшевелились.
По прежним Вашим сочинениям я и многие тоже не могли составить себе определенного понятия о роде Вашего таланта, но по этим двум повестям я разглядел и оценил окончательно Вас как писателя и как человека.
Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе.
Ваш искренний и усердный ценитель
И. Гончаров.
Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый.
Читать в Пассаже решительно не буду, потому что нездоров.
Второе письмо Гончарова Тургеневу27 марта 1860 г. [С.-Петербург]
… При появлении «Дворянского гнезда», опираясь на наши старые приятельские отношения, откровенно выразил Вам мою мысль о сходстве этой повести с сюжетом моего романа, как он был Вам рассказан по программе. Вы тогда отчасти согласились в сходстве общего плана и отношений некоторых лиц между собой, даже исключили одно место, слишком живо напоминавшее одну сцену, и я удовольствовался.
С появлением Вашей повести «Накануне», прежде нежели я увидел и имел ее у себя в руках, уже кое-где говорили и раза два мне самому о том, что будто и в ней есть что-то сходное с продолжением моей программы. Тогда только, получив ее от Вас, я прочел страниц тридцать и мне самому показалось, что есть что-то общее в идее Вашего художника Шубина и моего героя. Крайний недосуг помешал мне дочитать повесть до конца, и я отослал ее Вам назад. Это предположение мое о сходстве обоих лиц состоялось уже после того, как со стороны дошли до меня слухи о сходстве.
Затем остается решить, каким образом могла родиться в голове других мысль о подобном сходстве. Я объясняю это так: я многим знакомым рассказывал сюжет своего романа, показывая и самую программу; и от некоторых коротких лиц не скрыл и ту нашу переписку и объяснение, к которым подало повод «Дворянское гнездо». Я не считал этого тайной, тем более, что Вы предоставили мне право делать из письма Вашего какое я хочу употребление. Но я сделал это единственное только употребление с тою только целью, что намеревался продолжать свой роман и хотел отчасти предупредить всякие толки не в свою пользу о тождестве сюжетов; а у некоторых спрашивал мнения, хотел узнать их взгляд, могут ли тот и другой сюжеты подать повод к мысли о каком-нибудь сходстве и стоит ли приниматься за это дело.
В том, что слух этот распространился и дошел уже до Вас, виноват не я. Я могу только выразить догадку, что мысль о внешнем сходстве «Дворянского гнезда» с «Райским», раз сделавшись известной, могла подать повод к разным предубеждениям и догадкам насчет сходства и между художниками…
Ив. Гончаров
<С.-Петербург. 28 марта 1860 г.>
На вопрос Ваш, люб<езнейший> Ив<ан> Ал<ександрович>, что я говорил И<вану> С<ергеевичу> Т<ургеневу> о Вас, скажу откровенно следующее.
В разговоре об Вас, о том, что Вы делаете, что вас не видно, и пр<очее>, я просил И<вана> С<ергеевича> объяснить мне, что у вас с ним вышло, ибо ходят слухи, будто вы обвиняете его в том, что он из вашего романа, который вы теперь пишете и которого план ему был известен прежде, выкроил две повести — Дв<орянское> Г<нездо> и На<кануне>?
От вас лично я ничего подобного не слыхал сам, Ивану С<ергеевичу> тоже не сказал, чтобы это обвинение узнано от Вас, и вообще не говорил от кого слышал, — и считаю тоже так же неприличным сказать и Вам, хоть я никого не выдал бы, ибо мне никто не сообщил этого под условием тайны, а просто об этом обвинении говорили как об одной из новостей дня в разных литературных кружках, что меня не связывало конечно спросить прямо как И<вана> С<ергеевича>, так и Вас. А спросил я прежде И<вана> С<ергеевича> потому что его прежде встретил, и потому что этому слуху не придавал никакой важности.
Ссора двух великих — в чём Гончаров обвинил Тургенева | Истории об истории
Классики на портретах в школьных учебниках представляются почти небожителями — строгими и непогрешимыми, однако в жизни они были хоть и очень талантливыми, но все же людьми: испытывали муки любви, нуждались в деньгах, ссорились и мирились с родными и коллегами.
Одним из самых известных скандалов в литературном кругу середины XIX века стала ссора между признанными литераторами — Иваном Сергеевичем Тургеневым и Иваном Александровичем Гончаровым. Неприязнь между сторонами была так велика, что дело пахло дуэлью, но кончилось, к счастью, лишь третейским судом.
И. Крамской. Портрет Гончарова. Н. Ге. Портрет ТургеневаТургенев
Тургенев происходил из знатного рода: отец был именитым, хотя и обедневшим, дворянином, а мать — состоятельной наследницей. Юноша получил прекрасное домашнее образование, которое продолжил в московском и берлинском университетах. Творить начал с раннего возраста: писал стихи, прозу, пьесы.
Помимо наследства, значительный доход писателю приносила литературная деятельность. Иван Сергеевич прославился при жизни, а его труды издавались и в России, и за рубежом. Однако, привыкший жить на широкую ногу, Тургенев постоянно нуждался в деньгах.
Иван Сергеевич ТургеневГончаров
Гончаров родился в богатой купеческой семье. Семья была хлебосольной: хозяюшка–мать и добрый отчим. Вначале учился дома, затем в частном пансионе, училище и, наконец, университете. Сочинительством занимался с молодых лет. Из-под его пера выходили рассказы, повести, романы, очерки.
В отличие от своего оппонента, Иван Александрович пытался продвинуться по карьерной лестнице: был секретарем у симбирского губернатора, переводчиком в министерстве финансов, помогал адмиралу Путятину в кругосветном путешествии, наконец, работал цензором.
Как и Тургенев, Гончаров снискал славу при жизни — его роман «Обломов» пользовался у читателей огромным успехом, однако автор так же нуждался в средствах.
Иван Александрович ГончаровТургенев и Гончаров
Писатели-ровесники (Гончаров был старше Тургенева всего на шесть лет) общались, переписывались и даже дружили. Приятельским отношениям способствовала служба цензором: с Иваном Александровичем литераторы предпочитали не ссориться.
Писатели посещали творческие вечера, делились планами будущих произведений, зачитывали отрывки будущих романов и, хоть порой за глаза критиковали друг друга, на людях были хорошими товарищами.
М. Зичи. Торжественный въезд их императорских величеств в Москву 17 августа 1856 года. Фрагмент (верхний ряд, второй справа — Тургенев, нижний ряд, второй слева — Гончаров)Дружба длилась довольно долго, пока не произошла крупная ссора, переросшая в скандал.
Как поссорились Иван Сергеевич с Иваном Александровичем
Однажды, беседуя с Тургеневым, Гончаров рассказал ему о своем замысле: писатель задумал новый роман о художнике, приехавшем в маленький город к своей дальней родственнице в надежде обрести там покой, но вместо этого нашедшем лишь любовные муки. Позже этот роман вышел в свет под названием «Обрыв».
Журнал «Вестник Европы». Первая публикация «Обрыва»Каково же было удивление Гончарова, когда спустя два года при читке «Дворянского гнезда» Тургенева некоторые эпизоды и персонажи оказались схожими с его собственными. Примечательным являлся и тот факт, что Гончаров не был приглашен на эти чтения, а зашел случайно.
Иван Александрович не смолчал, высказал претензии, Иван Сергеевич согласился немного поправить сюжет.
Этот случай произвел большое впечатление на автора «Обрыва». Гончаров стал внимательно перечитывать произведения коллеги и, то ли сказалась прирожденная мнительность, то ли на самом деле было к чему придраться, нашел у Тургенева много схожестей с собственными творениями.
Дуэль или суд!
Уверенный в своей правоте, Гончаров обвинил Тургенева в плагиате.
Тургенев заимствование не признавал, утверждал, что это простое совпадение, однако слухи уже поползли по столице. Репутация писателя-дворянина была подмочена.
Иван Сергеевич оскорбился, пригрозил вызовом на дуэль, но прежде попросил созвать третейский суд коллег-литераторов. Они должны были выяснить действительно ли был плагиат или Гончаров зря бросался обвинениями.
Соломоново решение
В марте 1860 года состоялся третейский суд. В качестве судей выступали публицисты Дружинин, Дудышкин, Никитенко и Анненков.
Перед судьями стояла сложнейшая задача: доказать или опровергнуть литературный плагиат, никого не обидев, ведь оба оппонента были известными писателями, а Гончаров, к тому же, влиятельным цензором.
С. Левицкий. Русские писатели (крайний слева в нижнем ряду — Гончаров, за ним — Тургенев)Посовещавшись, комиссия вынесла вердикт: авторы пишут о российской действительности, поэтому некоторое сходство может возникать, что является не более чем случайностью. Ни одна сторона не была признана правой или виноватой.
Иван Сергеевич согласился с «постановлением», его противника такое решение не устроило.
Не простил и не забыл
Этот случай Гончаров подробно описал в произведении «Необыкновенная история», призвав потомков разобраться в ситуации.
Через четыре года после третейского суда писатели встретились, Тургенев предложил помириться. Гончаров вроде бы согласился, но в душе так и не простил бывшего друга.
Иван Александрович таил обиду, по-прежнему искал и находил плагиат даже в произведениях иностранных авторов, которых, по его мнению, Тургенев щедро снабдил сюжетами. До конца жизни Гончаров был убежден в своей правоте.
Понравилась статья? Ставьте палец вверх и подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить самое интересное!
Вам будет интересно:
«Двуликий», — почему современники не любили Некрасова
Обида Баранта: первая дуэль Лермонтова
Иван Тургенев против Ивана Гончарова
«Шум, волненье на Парнасе, На Парнасе все в тревоге», — так писал поэт Дмитрий Минаев в стихотворении «Парнасский приговор», посвященном третейскому суду, состоявшемуся весной 1860 года. Суд с большим трудом помог избежать дуэли между Иваном Александровичем Гончаровым и Иваном Сергеевичем Тургеневым. Причина конфликта — обвинения в плагиате.
Иван Сергеевич был избран вице-президентом конгресса. На конгресс отказались приехать Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Я. П. Полонский и И. А. Гончаров. Частично из-за нежелания встречаться с Тургеневым. Многие, кого уважал автор «Записок охотника» не желали с ним встречаться. Гончаров открыто обвинял Тургенева в плагиате.
Помещик Тургенев свысока относился к сыну купца — Гончарову. Гражданская жена Николая Некрасова — Авдотья Панаева, вспоминала, как в доме Белинского произошло знакомство Гончарова и Тургенева. Гончаров взял «Записки охотника» с собой в кругосветную экспедиция на фрегате «Паллада». А Тургенев отзывался о Гончарове со снисходительной барственностью — «штудировал Гончарова, и пришел к выводу, что в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами, что в его натуре нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром и его не интересуют никакие общественные вопросы, он даже как-то боится разговаривать о них, чтобы не потерять благонамеренность чиновника. Такой человек далеко не пойдет. Посмотрите, он застрянет на своем первом произведении».
Ивану Гончарову пришлось строить карьеру исключительно благодаря своему трудолюбию и уму. Мелкий чиновник стал цензором, затем доверенным лицом министра народного просвещения с чином действительного статского советника и закончил карьеру членом Совета министров по делам книгопечатания.
После окончания факультета словесности Московского университета в 1834 году Ивану Александровичу было положено очень скромное жалование в Департаменте внешней торговли министерства финансов в Петербурге, приходилось подрабатывать репетитором у Майковых, которые ввели его в свой салон и познакомили с родственниками и друзьями. Среда, в которой он находился, была аристократической, в этом кругу было принято не показывать своей бедности и переживаний, ровно обходиться и с теми, кто выше по положению, и с теми, кто ниже.
В 1846 году Виссариону Белинскому был прочитан роман Ивана Гончарова «Обыкновенная история», роман критику не очень понравился. А Николай Некрасов роман одобрил и вскоре напечатал в журнале «Современник».
Читайте также: Тайна рождения Николая Гоголя
В 1852 года Гончаров был назначен секретарем вице- адмирала Евфимия Путятина и с фрегатом «Паллада» совершил кругосветное путешествие. В 1855 году он возвращается в Петербург по суше, через всю Россию с побережья Охотского моря. В апреле «Отечественные записки» опубликовали первый очерк об этом путешествии. Граждане России впервые узнали о быте Японии и многих других стран. Через год Гончаров становится цензором. Он помогает многим своим друзьям — Писемскому, Лажечникову, Достоевскому. …С ним предпочитают дружить писатели. В том числе и Иван Сергеевич Тургенев, который частенько заходит к нему в гости.
В своем автобиографическом романе «Необыкновенная история» — об отношениях писателей 1840-1870- годов, Иван Гончаров написал — «Еще с 1855 года я стал замечать какое-то усиленное внимание ко мне со стороны Тургенева». Во время одной из бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом нового романа. Рассказал все подробно: характеры, эпизоды, сюжет. О некотором художнике Райском, приехавшем в провинциальный город к своей дальней родственнице, проживающей с двумя внучками. Одна — Варя — волевая, обаятельная, религиозная.
Зимой 1858 года Тургенев пригласил к себе друзей для прослушивания нового романа. И представил на домашнем чтении — «Дворянское гнездо». Гончаров пришел не к обеду, а позже. И сказал, что его не приглашали. Тургенев удивился, возразил, что приглашал всех. Когда начали читать роман, Иван Александрович заметил сходство со своим романом «Обрыв». Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, в Лизе — Варю. Ему понятна причина, по которой его не пригласили для чтения.
Цензор возмущен и требует убрать из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. Тургенев признает, что есть кое-какое сходство. И согласен выполнить требование. Слушатели были удивлены. Иван Сергеевич отрицал заимствование сюжета, но согласился исключить из романа некоторые сцены. Гончаров придя домой выбросил из рукописи главу о предках Райского. Глава была достаточно объемной. Гончаров решил скандала не устраивать, но при встречах бросал фразу: » Я Вам это дарю! У меня еще много».
Но с той поры стал в произведениях Тургенева искать свои сюжеты. После публикации романа «Накануне», Иван Александрович открыто обвинил Тургенева в воровстве чужих идей. Писатели обменялись грозными письмами. Тургенев потребовал назначить «третейский литературный суд», в противном случае он грозил вызовом на дуэль.
«На Ваше предположение, что меня беспокоят Ваши успехи — позвольте улыбнуться, и только», — ответил Гончаров. Но на суд согласился. Судьями должны были выступить Анненков, Дружинин, Никитенко и Дудышкин — публицисты. Они оказались в сложнейшей ситуации с одной стороны, Гончаров не только цензор, которого нельзя обижать, но и приятель, с другой стороны, Тургенев — тоже известный приятель. Как пишет Дмитрий Минаев в стихотворении «Парнасский приговор»:
Он, как я, писатель старый,
Издал он роман недавно,
Где сюжет и план рассказа
У меня украл бесславно…
У меня — герой в чахотке,
У него — портрет того же;
У меня — Елена имя,
У него — Елена тоже,
У него все лица также,
Как в моем романе, ходят,
Пьют, болтают, спят и любят…
Наглость эта превосходит
Меры всякие…
Судьи вынесли «Соломоново решение» — никто не виноват, случайное совпадение. «Произведения Тургенева и Гончарова, возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».
…право
Твое дело, и наказан
Будет недруг твой лукавый.
И за то он, нашей властью,
На театре будет вскоре
Роль купца играть немую
Бессловесно в «Ревизоре».
Ты же — так как для романа
У тебя нет вновь сюжета —
На казенный счет поедешь
Путешествовать вкруг света.
Верно, лучшее творенье
Ты напишешь на дороге.
Так решаем на Парнасе
Я, Минерва и все боги».
Тургенева приговор устроил. Но он заявил, что никогда больше не будет иметь дел с Гончаровым. Иван Александрович обиды не простил. Он оставил потомкам мемуары — «Необыкновенная история» — где подробно изложил события. Через четыре года писатели встретились по печальному поводу. Хоронили одного из экспертов — Александра Дружинина. «Примирение сторон» состоялось 21 января 1864 года — но простить Тургенева Гончаров так и не смог. А Тургенев писал Гончарову: «Мы ведь тоже с Вами последние Могикане…».
Читайте самое интересное в рубрике «Культура»
Гончаров, Тургенев и Иван Бунин…
Истории об историиСсора двух великих — в чём Гончаров обвинил Тургенева
23.08.2018
Классики на портретах в школьных учебниках представляются почти небожителями — строгими и непогрешимыми, однако в жизни они были хоть и очень талантливыми, но все же людьми: испытывали муки любви, нуждались в деньгах, ссорились и мирились с родными и коллегами.
Одним из самых известных скандалов в литературном кругу середины XIX века стала ссора между признанными литераторами — Иваном Сергеевичем Тургеневым и Иваном Александровичем Гончаровым. Неприязнь между сторонами была так велика, что дело пахло дуэлью, но кончилось, к счастью, лишь третейским судом.
И. Крамской. Портрет Гончарова. Н. Ге. Портрет ТургеневаТургенев
Тургенев происходил из знатного рода: отец был именитым, хотя и обедневшим, дворянином, а мать — состоятельной наследницей. Юноша получил прекрасное домашнее образование, которое продолжил в московском и берлинском университетах. Творить начал с раннего возраста: писал стихи, прозу, пьесы.
Помимо наследства, значительный доход писателю приносила литературная деятельность. Иван Сергеевич прославился при жизни, а его труды издавались и в России, и за рубежом. Однако, привыкший жить на широкую ногу, Тургенев постоянно нуждался в деньгах.
Иван Сергеевич ТургеневГончаров
Гончаров родился в богатой купеческой семье. Семья была хлебосольной: хозяюшка–мать и добрый отчим. Вначале учился дома, затем в частном пансионе, училище и, наконец, университете. Сочинительством занимался с молодых лет. Из-под его пера выходили рассказы, повести, романы, очерки.
В отличие от своего оппонента, Иван Александрович пытался продвинуться по карьерной лестнице: был секретарем у симбирского губернатора, переводчиком в министерстве финансов, помогал адмиралу Путятину в кругосветном путешествии, наконец, работал цензором.
Как и Тургенев, Гончаров снискал славу при жизни — его роман «Обломов» пользовался у читателей огромным успехом, однако автор так же нуждался в средствах.
Иван Александрович ГончаровТургенев и Гончаров
Писатели-ровесники (Гончаров был старше Тургенева всего на шесть лет) общались, переписывались и даже дружили. Приятельским отношениям способствовала служба цензором: с Иваном Александровичем литераторы предпочитали не ссориться.
Писатели посещали творческие вечера, делились планами будущих произведений, зачитывали отрывки будущих романов и, хоть порой за глаза критиковали друг друга, на людях были хорошими товарищами.
М. Зичи. Торжественный въезд их императорских величеств в Москву 17 августа 1856 года. Фрагмент (верхний ряд, второй справа — Тургенев, нижний ряд, второй слева — Гончаров)
Дружба длилась довольно долго, пока не произошла крупная ссора, переросшая в скандал.
Как поссорились Иван Сергеевич с Иваном Александровичем
Однажды, беседуя с Тургеневым, Гончаров рассказал ему о своем замысле: писатель задумал новый роман о художнике, приехавшем в маленький город к своей дальней родственнице в надежде обрести там покой, но вместо этого нашедшем лишь любовные муки. Позже этот роман вышел в свет под названием «Обрыв».
Журнал «Вестник Европы». Первая публикация «Обрыва»
Каково же было удивление Гончарова, когда спустя два года при читке «Дворянского гнезда» Тургенева некоторые эпизоды и персонажи оказались схожими с его собственными. Примечательным являлся и тот факт, что Гончаров не был приглашен на эти чтения, а зашел случайно.
Иван Александрович не смолчал, высказал претензии, Иван Сергеевич согласился немного поправить сюжет.
Этот случай произвел большое впечатление на автора «Обрыва». Гончаров стал внимательно перечитывать произведения коллеги и, то ли сказалась прирожденная мнительность, то ли на самом деле было к чему придраться, нашел у Тургенева много схожестей с собственными творениями.
Дуэль или суд!
Уверенный в своей правоте, Гончаров обвинил Тургенева в плагиате.
Тургенев заимствование не признавал, утверждал, что это простое совпадение, однако слухи уже поползли по столице. Репутация писателя-дворянина была подмочена.
Иван Сергеевич оскорбился, пригрозил вызовом на дуэль, но прежде попросил созвать третейский суд коллег-литераторов. Они должны были выяснить действительно ли был плагиат или Гончаров зря бросался обвинениями.
Соломоново решение
В марте 1860 года состоялся третейский суд. В качестве судей выступали публицисты Дружинин, Дудышкин, Никитенко и Анненков.
Перед судьями стояла сложнейшая задача: доказать или опровергнуть литературный плагиат, никого не обидев, ведь оба оппонента были известными писателями, а Гончаров, к тому же, влиятельным цензором.
С. Левицкий. Русские писатели (крайний слева в нижнем ряду — Гончаров, за ним — Тургенев)
Посовещавшись, комиссия вынесла вердикт: авторы пишут о российской действительности, поэтому некоторое сходство может возникать, что является не более чем случайностью. Ни одна сторона не была признана правой или виноватой.
Иван Сергеевич согласился с «постановлением», его противника такое решение не устроило.
Не простил и не забыл
Этот случай Гончаров подробно описал в произведении «Необыкновенная история», призвав потомков разобраться в ситуации.
Через четыре года после третейского суда писатели встретились, Тургенев предложил помириться. Гончаров вроде бы согласился, но в душе так и не простил бывшего друга.
Иван Александрович таил обиду, по-прежнему искал и находил плагиат даже в произведениях иностранных авторов, которых, по его мнению, Тургенев щедро снабдил сюжетами. До конца жизни Гончаров был убежден в своей правоте.
«Необыкновенная история» с Иваном Александровичем Гончаровым
«Необыкновенная история» с Иваном Александровичем Гончаровым
Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необыкновенная история»:
Еще с 1855 года я стал замечать какое-то усиленное внимание ко мне со стороны Тургенева. Он искал часто бесед со мной, казалось, дорожил моими мнениями, прислушивался внимательно к моему разговору. Мне это было, конечно, не неприятно, и я не скупился на откровенность во всем, особенно в своих литературных замыслах. Особенно прилежно он следил, когда мне случалось что-нибудь прочитывать.
Так, например, раздавая по журналам главы из своих путевых записок, я имел обыкновение прочитывать то, что было готово, нескольким человекам. Тургенева я не хотел обременять чтением этих легких описаний, однако он, как помню, узнав, что я буду читать какую-то главу у Майкова, приехал туда. Словом, он очень следил за мной – и это сближало меня с ним, так что я стал поверять ему все, что ни задумаю. И вот однажды, именно в 1855 году, он пришел ко мне на квартиру (в доме Кожевникова, на Невском проспекте, близ Владимирской) и продолжал, молча, вслушиваться в мои искренние излияния, искусно расспрашивать, что и как я намерен делать. («Обломова» написана была первая часть и несколько глав далее. Он уже знал все это подробно.) Я взял – да ни с того, ни с сего, вдруг и открыл ему, не только весь план будущего своего романа («Обрыв»), но и пересказал все подробности, все готовые у меня на клочках программы сцены, детали, решительно все, все. «Вот что еще есть у меня в виду!» – сказал я.
Он слушал, неподвижно, притаив дыхание, приложив почти ухо к моим губам, сидя близ меня на маленьком диване, в углу кабинета. Когда дошло до взаимных признаний Веры и бабушки, он заметил, что «это хоть бы в роман Гете». <…>
Я рассказывал, как рассказывают сны, с увлечением, едва поспевая говорить, то рисуя картины Волги, обрывов, свиданий Веры в лунные ночи на дне обрыва и в саду, сцены ее с Волоховым, с Райским и т. д., и т. д., сам наслаждаясь и гордясь своим богатством и спеша отдать на поверку тонкого, критического ума.
Тургенев слушал, будто замер, не шевелясь. Но я заметил громадное впечатление, сделанное на него рассказом. <…>
В 1857 году я поехал за границу, в Мариенбад, и там взял курс вод и написал в течение семи недель почти все три последние тома «Обломова», кроме трех или четырех глав. (Первая часть была у меня написана прежде.) В голове у меня был уже обработан весь роман окончательно – и я переносил его на бумагу, как будто под диктовку. Я писал больше печатного листа в день, что противоречило правилам лечения, но я этим не стеснялся.
С какою радостью поехал я со своею рукописью в Париж, где знал, что найду Тургенева, В. П. Боткина, и нашел еще Фета, который там женился на сестре Боткина.
Я читал им то или другое место, ту или другую главу из одной, из другой, из третьей части – и был счастлив, что кончил.
Тургенев как-то кисло отозвался на мое чтение. «Да, хоть и вчерне, а здание кончено, стоит!» – сказал он почти уныло, чем несколько удивил меня. <…>
Надо заметить, что во все это время, с 1855 по 1858 и 1859-й годы, Тургенев продолжал писать свои миниатюрные записки охотника и повести, кажется, «Ася», «Фауст», «Муму» и т. п., все, по большей части, прелестно рассказанные, обделанные, с интересными, иногда поэтическими деталями, например, описание Рейна в «Асе» и т. п. Но от него все ждали чего-то крупного, большого, и в литературе, и в публике!
А у него ничего большого не было и быть не могло. Он весь рассыпался на жанр. Таков род его таланта! Однажды он сам грустно сознался в этом мне и Писемскому. «У меня нет того, что у вас есть обоих: типов, характеров, т. е. плоти и крови!» И в самом деле, у него кисти нет, везде карандаш, силуэты, очерки, все верные, прелестные! И чем ближе к сельской природе средней полосы России, чем ближе к крестьянскому, мелкопомещичьему быту, тем эти очерки живее, яснее, теплее! Тут он необычайный художник, потому что рисует с натуры, свое, знаемое ему и им любимое! <…>
Однажды осенью, кажется, в тот же год, как я готовился печатать «Обломова», Тургенев приехал из деревни, или из-за границы – не помню, и привез новую повесть: «Дворянское гнездо», для «Современника». Он нанял квартиру в Большой Конюшенной, в доме Вебери, на дворе.
Все готовились слушать эту повесть, но он сказывался больным (бронхит) и говорил, что читать сам не может. Взялся читать ее П. В. Анненков. Назначили день. Я слышал, что Тургенев приглашает к себе обедать человек восемь или девять и потом слушать повесть. Мне он ни слова не сказал, ни об обеде, ни о чтении: я обедать и не пошел, а после обеда отправился, так как мы все, без церемонии, ходили друг к другу, то я нисколько не счел нескромным прийти вечером к чтению. <…>
Все знают «Дворянское гнездо»: теперь оно, конечно, по времени побледнело, но тогда произвело большой эффект.
Что же я услышал? То, что за три года я пересказал Тургеневу – именно сжатый, но довольно полный очерк «Обрыва» (или «Художника», как называли в программе роман). <…>
Стали судить, толковать, конечно, хвалить. Тут был весь кружок: Некрасов, Панаев, В. П. Боткин, Языков, Маслов, Тютчев – и, кажется, граф Лев Толстой.
Я дал всем уйти и остался с Тургеневым. Мне надо было бы тоже уйти, не говоря ни слова, и бросить этот роман совсем. Но этот роман была моя жизнь: я вложил в него часть самого себя, близких мне лиц, родину, Волгу, родные места, всю, можно сказать, свою и близкую мне жизнь. Пересказывая этот роман Тургеневу, я заметил, что, кончив «Обломова» и этот роман, т. е. Райского, я кончу все, что мне на роду написано, и больше ничего писать не буду. <…>
Я остался и сказал Тургеневу прямо, что прослушанная мною повесть есть не что иное, как слепок с моего романа. Как он побелел мгновенно, как клоун в цирке, как заметался, засюсюкал. «Как, что, что вы говорите: неправда, нет! Я брошу в печку!» <…>
Отношения с Тургеневым стали у нас натянуты. <…>
Мы сухо продолжали видеться. «Дворянское гнездо» наконец вышло в свет и сделало огромный эффект, разом поставив автора на высокий пьедестал. Так как оно писано было вскоре после рассказа моего, то и вышло полнее, сочнее, сложнее и колоритнее всего, что он написал прежде и после него. «Вот и я – лев! Вот и обо мне громко заговорили!» – вырывались у него самодовольные фразы даже при мне! Он везде бывал, все лезли к нему, всех он ласкал, очаровывал мягкостью, снисхождением, не пренебрегая ничьим вниманием, не скучая никакою назойливостью, водя за собой целый круг, принимая у себя во всякое время, прикармливая обедами, являясь повсюду, куда его ни звали. <…>
Мы продолжали, говорю я, видеться с Тургеневым, но более или менее холодно. Однако посещали друг друга, и вот однажды он сказал мне, что он намерен написать повесть и рассказал содержание… Это было продолжение той же темы из «Обрыва». <…>
Новая эта повесть, с продолжением темы из Райского, вышла под заглавием «Накануне», но я в печати ее не прочел, а знал только по рассказу Тургенева.
Иван Александрович Гончаров. Письмо к И. С. Тургеневу. Санкт-Петербург, 3 (15) марта 1860 г.:
Спешу, по обещанию, возвратить Вам, Иван Сергеевич, повесть «Накануне», из которой я прочел всего страниц сорок. Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело.
На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как-то в связи, потому, может быть, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности. Я даже беру смелость, судя и по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту и другую вещь.
Извините, если скажу, что, не читая «Накануне», я считал Вас слабее и всего того значения не придавал Вам, какое Вы приобретаете этою повестью, по крайней мере в моих глазах и некоторых других, может быть. Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста. Желаю, чтоб Вы продолжали и кончили литературную карьеру тем путем, на который недавно так блистательно вступили.
Я помню, что Вы однажды было приуныли и как будто опустили крылья, но талант, к всеобщей радости, не дал Вам покоя, и благородные стремления расшевелились.
По прежним Вашим сочинениям я и многие тоже не могли составить себе определенного понятия о роде Вашего таланта, но по этим двум повестям я разглядел и оценил окончательно Вас как писателя и как человека.
Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе.
Ваш искренний и усердный ценитель
И. Гончаров.
Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый.
Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необыкновенная история»:
Мы с Дудышкиным продолжали пересмеиваться между собою, а Тургенев смущаться при намеках. Однажды я встретил Дудышкина на Невском проспекте и спросил, куда он идет. «К бархатному плуту (так звали мы его про себя) обедать». «Это на мои деньги (разумея гонорарий, полученный за повесть «Накануне»), – заметил я шутя, – будете обедать». «Сказать ему?» – спросил смеючись Дудышкин. «Скажите, скажите!» – шутя же заметил я, и мы разошлись.
Кто бы мог подумать, что Дудышкин сказал! А он сказал, да еще при пяти или шести собеседниках! Он думал, конечно, что Тургенев опять смутится, а он будет наслаждаться его смущением. Но Тургенев был прижат к стене: ему оставалось или сознаться, чего, конечно, он не сделает никогда, или вступиться за себя. На сцену, разумеется, появился Анненков, его кум, адъютант и наперсник. На другой день оба они явились ко мне, не застали дома и оставили записку, с вопросом, «что значат мои слова, переданные мною через Дудышкина?» Я пришел к Дудышкину и показал ему записку, спрашивая, в свою очередь, что значит эта записка?
«Вы ведь велели сказать ему ваши вчерашние слова», – робко заметил он. «Не может быть, чтоб вы не шутя это думали. А если б я попросил вас ударить его – вы ударили бы?» – сказал я.
Дудышкин понял, какую непростительную глупость сделал он. <…>
Я сказал ему только, что если это поведет к серьезному исходу, т. е. к дуэли, например, то я имею полное право рассчитывать на него, как на секунданта. Он согласился, но взял у меня записку, сказав, что повидается с Тургеневым и ответит ему, как за себя, так и за меня, без всякого для меня ущерба. Я заметил ему только, что от своих слов не отопрусь.
Я не знаю, или забыл теперь, что он говорил, помню только, что решено было с обеих сторон объясниться по этому делу окончательно, пригласив несколько других свидетелей. Пригласили, кроме Анненкова и Дудышкина, еще Дружинина и А. В. Никитенко – и объяснение произошло у меня. <…> Тургенев был очень бледен сначала, а я красен. Он боялся, что я энергично стану защищать, с доказательствами в руках, и напомню все последовательно, указав каждое место, какое взято, как оно изменено, в чем сходство и т. д.
Но я был смущен не менее его и не рад был, что затеялась вся эта история. Он, конечно, потребовал юридических доказательств, которых не было, кроме моей изветшавшей от времени программы, в которой я один только и мог добраться смысла. Когда мы уселись, то начали тем, что рассказали историю первой размолвки, с прочтением навязанного им мне письма, в котором упомянуто было кое-что из моего романа, а о том, что он хотел взять себе, умолчено. <…>
«Обмануть доверие товарища!» – говорил Тургенев, по мере того, как я сам, подавленный этой тяжелой сценой, слабо, в нескольких словах, сказал о том, какое сходство вижу у него и у себя – и неохотно вдавался во все мелочи, памятные мне и Тургеневу и утомительные для прочих. Я понимал, что всем им, как равнодушным людям, только скучно от всего этого и что привлечь их к мелочному участию я не могу. Дружинин и Никитенко старались умиротворить все общими фразами: «Вы оба честные, даровитые люди – могли, дескать, сойтись случайно в сюжетах; один, мол, то же самое изображает так, другой иначе»… и т. д.
Тургенев напирал на то, чтобы указать сходство в повести «Накануне», и наконец сказал, что я, верно, не читал ее. Это правда, но я не помнил его рассказ. «А вы прочтите, непременно прочтите!» – требовал он. Я обещал. По поводу этой повести он употребил грубый до смешного прием. Героиню там зовут Еленой, и у меня в плане вместо Веры прежде была Елена. «Если б захотел взять, так хоть имя-то переменил бы!» – сказал он.
Он приободрился, Анненков тоже стал ликовать, видя, что его патрон и кум выходит сух из воды.
Павел Васильевич Анненков:
После изложения дела, обмена добавлений сторонами замечания экспертов все сводились к одному знаменателю. Произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны. И. А. Гончаров, казалось, остался доволен этим решением экспертов.
Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необыкновенная история»:
Я молчал перед этой беззастенчивостью, видя, что я потерял всякую возможность обличить правду – и пожалел опять, что не бросил сразу все. Все мы встали. «Прощайте, – сказал я, – благодарю вас, господа, за участие». Тургенев первый взялся за шляпу, из бледного и смущенного он сделался красным, довольный тем, что я юридически доказать не могу его plagiate, как он выразился, не решаясь перевести слова на русский язык.
«Прощайте, И. А., – эффектно произнес он, – мы видимся в последний раз!» И ушел, торжествующий.
Павел Васильевич Анненков:
Не то, однако же, случилось с Тургеневым. Лицо его покрылось болезненной бледностью; он пересел на кресло и дрожащим от волнения голосом произнес следующее. Я помню каждое его слово, как и выражение его физиономии, ибо никогда не видел его в таком возбужденном состоянии. «Дело наше с вами, Иван Александрович, теперь кончено; но я позволю себе прибавить к нему одно последнее слово. Дружеские наши отношения с этой минуты прекращаются. То, что произошло между нами, показало мне ясно, какие опасные последствия могут являться из приятельского обмена мыслей, из простых, доверчивых связей. Я остаюсь поклонником вашего таланта, и, вероятно, еще не раз мне придется восхищаться им вместе с другими, но сердечного благорасположения, как прежде, и задушевной откровенности между нами существовать уже не может с этого дня». И, кивнув всем головой, он вышел из комнаты. Заседание наше тем самым было прекращено.
Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необыкновенная история»:
Так мы и расстались на несколько лет, не встречались нигде, не кланялись друг другу. Я еще более уединился у себя. Я потом пробежал «Накануне»: и что же? Действительно, мало сходства! Но я не узнал печатного «Накануне». Это была не та повесть, какую он мне рассказывал! Мотив остался, но исчезло множество подробностей. Вся обстановка переломана. Герой – какой-то Болгар. Словом, та и не та повесть!
Александр Васильевич Никитенко. Из дневника:
29 марта 1860. Сегодня, в час пополудни, происходило это знаменитое объяснение. Тургенев был видимо взволнован, однако весьма ясно, просто и без малейших порывов гнева, хотя и не без прискорбия, изложил весь ход дела, на что Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно. Приводимые им места сходства в повести «Накануне» и в своей программе мало убеждали в его пользу, так что победа явно склонилась на сторону Тургенева, и оказалось, что Гончаров был увлечен, как он сам выразился, своим мнительным характером и преувеличил вещи. Затем Тургенев объявил, что всякие дружественные отношения между им и г. Гончаровым отныне прекращены, и удалился. Самое важное, что мы боялись, это были слова Гончарова, переданные Дудышкиным; но как Гончаров признал их сам за нелепые и сказанные без намерения и не в том смысле, какой можно в них видеть, ради одной шутки, впрочем, по его собственному признанию, неделикатной и грубой, а Дудышкин выразился, что он не был уполномочен сказавшим их передать Тургеневу, то мы торжественно провозгласили слова эти как бы не существовавшими, чем самый важный casus casus belli отстранен.
Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необыкновенная история»:
На похоронах Дружинина, на Смоленском кладбище, в церкви, ко мне вдруг подошел Анненков и сказал, что «Тургенев желает подать мне руку – как я отвечу?» – «Подам свою», – отвечал я, и мы опять сошлись, как ни в чем не бывало. И опять пошли свидания, разговоры, обеды – я все забыл.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Л. Н. Майкова. 1880 г.:
С Гончаровым я был очень и очень близок, но в последние годы он решительно сделался каким-то мономаном. Видеть и слышать меня или обо мне для него сделалось смертельною обидою. Представьте, что он, при свиданиях со мною, неоднократно обрушивался на меня с самыми раздражительными укорами в том, что будто бы я передаю всю сущность им задумываемых, еще только предполагаемых произведений (о которых, заметьте, я ничего не ведаю), передаю, – кому бы вы думали? – французским романистам Флоберу, Доде, Золя и другим!
Гончаров весьма образно передавал мне, указывая руками на те следы, которые он делает, и как в эти следы, по его уверению, французские писатели новейшей школы совершенно след в след за ним вступают, а причиной этому все я, Тургенев! Гончаров не шутя, с необыкновенным раздражением рассказывал, да и рассказывает весьма многим, что я подсылаю к нему, к Гончарову, соглядатаев, те подсматривают, что он пишет и как пишет; наконец, эти соглядатаи, подосланные то мною, то N. N., крадут у него со стола исписанные листы и пересылают их в Париж! Нередко, выйдя из квартиры, Гончаров быстро возвращается к себе, вспомнив, что он тот либо другой лист бумаги оставил у себя на столе. Он спешит к себе в квартиру. Тщательно убирает со стола бумагу и прячет под ключ. А однажды, не найдя какого-то листа, Гончаров написал самые резкие укоризны N. N., утверждая, что «в то время, когда я пишу к Вам это письмо, Вы, без сомнения, выкраденные у меня листы пересылаете уже в Париж, к Тургеневу».
Да, это полный недуг нервов, совершенная мономания и столь опасная, что она может привести к окончательной болезни и катастрофе. Да Бог, чтобы этого не случилось с таким прекрасным писателем, как Гончаров.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес2. Ю.А. Коробьин. Суд музы Клио над И.С. Тургеневым. 1958
Части статьи: 1 2 3 4
Ю.А. КОРОБЬИН. Биографические диалоги. Алексин-Москва. 1954
Впервые напечатана в журнале «Летучая мышь». М., 1976 г.
СУД МУЗЫ ИСТОРИИ КЛИО
над литератором Тургеневым Иваном Сергеевичемпо обвинению его в учинении ссор с литераторами: 1. Толстым Львом Николаевичем,2. Гончаровым Иваном Александровичем,3. Достоевским Фёдором Михайловичем,4. Некрасовым Николаем Алексеевичем.
(Биографические диалоги)
Муза истории Клио.
Клио — муза истории, та, «которая прославляет». Муза истории первоначально была связана с празднествами, в честь героев. Так как поэт не присутствовал на великих сражениях героев, он должен был призвать силу муз, чтобы те поведали ему, что там в действительности было. Она изображалась со свитком и грифельной палочкой в руках: очевидно, в свитке хранилась летопись былых времен.
Светлый, высокий, роскошный зал в стиле дворцовых зал России. На возвышении, за столом в большом кресле сидит муза истории КЛИО. Она в древне- греческой тунике и всем своим видам напоминает богинь Эллады. Напротив КЛИО, в некотором отдалении и несколько слева, на простом табурете сидит литератор Иван Сергеевич Тургенев. На одной линии с ним, но несколько вправо от КЛИО, в простых креслах сидят литераторы Толстой, Гончаров, Достоевский и Некрасов. Все писатели выглядят такими, какими все их знают по портретам Репина, Перова, Крамского. На задних скамьях сидят свидетели.
ОТКРЫТИЕ ПЕРВОГО ЗАСЕДАНИЯ
КЛИО — Подсудимый Тургенев! Вы обвиняетесь в уличении всякого рода склок с вашими современниками – литераторами Толстым, Гончаровым, Достоевским и Некрасовым. Должна прямо сказать, что эти склоки как-то не вяжутся ни с Вашим лицом, полным добродушия и благожелательности, ни с Вашими литературными произведениями, полными изящества, красоты и любви к человечеству. И тем не менее Вы ухитрились перессориться с самыми видными Вашими современниками литераторами. Такое количество ссор невольно вызывает предположение, что виновником их являетесь именно Вы. Признаёте Вы себя в этом виновным?
И.С. Тургенев 1818-1883
ТУРГЕНЕВ (вставая с табурета). Да ведь как сказать… В каждой ссоре обычно бывают виноваты две стороны. В той или иной мере… В какой то мере должно быть и я был в них виноват. Но полностью, и даже большую часть вины за эти ссоры, я принять на себя не могу. В такой степени я виноватым себя не считаю.
КЛИО. Лев Николаевич! Вы поддерживаете своё обвинение против Тургенева?
Л.Н. Толстой. 1828-1910
ТОЛСТОЙ. Я никого не обвиняю. И тем паче Тургенева. «Не судите, да не судимы будете». Я не знаю, зачем Вы пригласили меня сюда. В происшедшей между нами когда-то ссоре я всю вину принимаю на себя и прошу Вас за неё наказать меня, а не его.
КЛИО. — Граф! Мне известны Ваши морально-религиозные убеждения, но прошу Вас понять, что мой суд, — суд Истории, не выносит уголовных санкций. Он только выясняет истину и её утверждает. Здесь нет ни прокурора, ни адвоката. С таким судом должны согласиться и Вы, неизменный и стойкий искатель истины. Поэтому Ваше принятие на себя вины во имя христианского смирения меня не удовлетворяет. Вы должны или обвинить Тургенева, или принять на себя винуво имя истины, а не во имя смирения.
ТОЛСТОЙ – Во имя истины я соглашаюсь с мнением Тургенева: мы оба виноваты.
КЛИО — Но кто виноват в большей мере?
ТОЛСТОЙ — Говоря по совести, Тургенев виноват в большей мере, потому что он…
КЛИО — Довольно, объяснения Вы дадите позднее, во время судебного разбирательства.
Гончаров! Вы поддерживаете обвинение против Тургенева?
И.А. Гончаров. 1812-1891
ГОНЧАРОВ — Да, поддерживаю, и считаю, что он склочник и литературный вор.
КЛИО – Достоевский! Поддерживаете Вы своё обвинение против Тургенева?
Ф.М. Достоевский. 1821-1881
ДОСТОЕВСКИЙ – Да, поддерживаю в полной мере.
КЛИО – А Вы, Некрасов?
Н.А. Некрасов. 1821-1878
НЕКРАСОВ – Да!
ДЕЛО № 1. О ссоре И.С. Тургенева с Л.Н. Толстым
КЛИО – Начинается слушанием дело №1 о склоке Ивана Сергеевича Тургенева со Львом Николаевичем Толстым. По этому делу вызываются свидетели: Панаева Авдотья Яковлевна, Некрасов Николай Алексеевич и Фет Афанасий Афанасьевич. Свидетельница Панаева, подойдите к столу!
С задней скамьи поднимается Панаева и неторопливо подходит к столу. Она уже старуха. Одета во всё тёмное, со вкусом, по моде 1880-х годов. Во всём облике следы былого изящества.
КЛИО – Авдотья Яковлевна! Расскажите нам со всей правдивостью и без какого-либо пристрастия к той или иной стороне, всё, что Вы знаете о ссоре между Тургеневым и Толстым.
А.Я. Панаева-Головачева
ПАНАЕВА – Пожалуйста. Насколько я помню, это было в 1857 году, весной. Я тогда жила с Некрасовым в Париже. Там же тогда жил и Тургенев. Он увлекался тогда княжной Мещерской и усиленно за ней ухаживал. Он каждый день бывал в доме княгини, и когда в Париж приехал Толстой, он и его ввёл туда. Скоро пошли разговоры о том, что и Толстой стал ухаживать за княжной. Однажды Тургенев явился к нашему завтраку странно взволнованный и сказал: — «Знаешь ли, Некрасов, какую шутку выкинул сейчас со мной Толстой? Он сделал мне вызов!»
Некрасов вскочил с кресла, его лицо буквально помертвело, и он шепотом проговорил: — «Тебе? Вызов?» — «Да, придумал глупейший предлог».
— Если бы даже был самый серьёзный предлог, то стреляться невозможно! — дрожащим голосом сказал Некрасов – говори толком, в чём дело…
— Какого ты хочешь добиться толка в женской сплетне!», — горячась ответил Тургенев – Чёрт знает из каких то своих расчётов княгине понадобилось поссорить нас.
— Едем сейчас к Толстому и ты разъяснишь ему, что это сплетни!
— Нет, я не намерен ехать к человеку, который явно придрался к первому случаю, чтобы выместить на мне свои неудачи у княжны Мещерской!
— Замолчи ты ради Христа! – крикнул Некрасов на Тургенева. -Я вижу, что тебе, в самом деле, не следует ехать к Толстому, потому что ты мелешь какой-то вздор. Я еду один!»
— Только, пожалуйста, не проговорись, что видел меня, а то он ещё подумает, что это я подослал тебя к нему. Скажи, что о вызове узнал от моего секунданта.
— Ты должен выкинуть мысль из головы стреляться с Толстым, ты должен пожертвовать всем, чтобы между вами не было дуэли, иначе это будет позорное преступление!»
Всё это Некрасов проговорил хотя и тихо, но очень энергично. Тургенев пожал плечами и ответил ему также выразительно: «Ты это должен не мне говорить, а тому, кто из женской сплетни сделал мне вызов!» Проговорив это, он быстро повернулся и ушёл. Некрасов в изнеможении сел в кресло и с отчаянием крикнул: «Боже мой, Боже мой! Им — стреляться!»
Несколько дней Некрасов провёл в страшной суете. Он возвращался домой до такой степени измученным и мрачным, что я ни о чём его не расспрашивала. Я узнала только, что Тургенев уехал из Парижа и что дуэль отложена. Вот всё, что я помню об этой ссоре.
КЛИО – Вы так всё это и написали в изданных Вами «Воспоминаниях»?
ПАНАЕВА – Да, именно так.
КЛИО – Тургенев! Вы подтверждаете правильность слов Панаевой?
ТУРГЕНЕВ – Не только не подтверждаю, но категорически утверждаю, что в словах Панаевой нет ни одного слова правды. Она всё перепутала. С нею это и раньше бывало. Как известно, ещё со времени Гоголя, дамы бывают двух сортов: дамы просто приятные и дамы приятные во всех отношениях. Совершенно бесспорно, что милейшая Авдотья Яковлевна всегда принадлежала ко второму сорту дам. И это она подтвердила не только своими тремя последовательными браками (с Панаевым, с Некрасовым и с Головачёвым), но и тем, что она очаровывала всех, кто попадал в орбиту её влияния.
Вот, например, Фёдор Михайлович Достоевский влюбился в неё с первого взгляда, и его спасла от Авдотьи Яковлевны только каторга. Даже Дюма-отец, знаменитый автор «Трёх мушкетёров», и тот был ею очарован во время своего путешествия по России. Белинский конечно влюбился бы в Авдотью Яковлевну, если бы только был здоров и имел хоть малейшую надежду на взаимность. Она всех могла очаровать, кроме меня. Я был застрахован от этой сирены, во-первых, тем, что моё сердце было навсегда отдано другой даме; и во-вторых тем, что Авдотья Яковлевна меня явно недолюбливала, я это чувствовал.
Ссора с Толстым у меня была, но совсем не там, не тогда и не по тому поводу. И только дама, приятная во всех отношениях, могла сочинить сплетню о моей ссоре с Толстым в Париже у ног прелестной княжны Мещерской.
КЛИО – Толстой, что Вы скажите о свидетельском показании Панаевой?
ТОЛСТОЙ — Ссора с Тургеневым у меня произошла в России, но о ней, видимо, знали в Париже в русских кругах. Фантазия Панаевой перенесла ссору в Париж, поближе к себе, чтобы стать непосредственной свидетельницей. А то как-то обидно о ссоре двух известных писателей знать из вторых рук. С дамами это бывает.
КЛИО – Свидетель Некрасов! Подойдите к столу и расскажите о том, что Вы знаете о ссоре Тургенева с Толстым.
НЕКРАСОВ — Ссора между Тургеневым и Толстым действительно произошла не в Париже, а в России. Но, тем не менее, рассказ Панаевой не так далёк от истины, как это кажется Тургеневу и Толстому. Панаева совершенно правильно рассказала о тех волнениях, связанных с этой ссорой. И это понятно, что её память больше сосредоточилась на мне, чем на них. И тут её слова вполне правдивы. А о причине и месте ссоры она просто забыла и спутала за давностью времён.
КЛИО – Свидетели Панаева и Некрасов вы свободны и можете занять свои места. Свидетель Фет Афанасии Афанасьевич, подойдите к столу.
(Фет быстрой, семенящей походкой, подходит к столу.)
КЛИО — Что заставило Вас издавать свои стихи под псевдонимом?
ФЕТ – Нет, это не псевдоним. С моей фамилией вышло досадное недоразумение: мой отец — Шеншин, будучи в Германии, женился на дочери обер-комиссара Шарлоте Фет, которая и стала моей матерью. До 14-ти лет я везде писался Шеншин. Но потом обнаружилось, что родители мои венчались в Германии по лютеранскому обряду, а уж после моего рождения, вторично венчались в России по православному обряду. Православная церковь считала, что я, родившись до православного брака, являюсь незаконнорожденным, и потому мне было отказано в праве носить отцовскую фамилию. И вот с 14-ти лет мне пришлось носить фамилию моей матери. Потом уже, много лет спустя, когда мне было 53 года, после многих хлопот, за мной, наконец, была утверждена фамилия моего отца, и я был признан его законным наследником. Так вот и вышло, что я никогда и сам не знал, как мне подписываться.
«Смущался я не раз один, // Как мне писать в делах текущих?
Я между плачущих — Шеншин, // И Фет я только средь поющих».
КЛИО – Ну, расскажите теперь нам по чистой совести, и без всякой утайки, и без всякого пристрастия к какой либо стороне, всё, что Вы знаете о ссоре между Тургеневым и Толстым.
ФЕТ – (сначала медленно, с остановками, как бы вспоминая, потом всё большим жаром).
Нет, нет, я по чистой совести, и без утайки… А на счёт пристрастия… нет! Я их обоих очень люблю, но истина, да ещё перед Вашим лицом, лицом Истории, дороже всего.
Я тогда жил в своём имении Степановке Мценского уезда Орловской губернии. Это было как раз по дороге между Спасским – имением Тургенева, и Никольским — имением Толстого.
Случилось всё это весной 1861 года. Как то вечером к нам во двор въехала коляска, в которой сидели Тургенев и Толстой. Они остались у меня ночевать, а утром все мы собрались за столом.
Жена моя спросила Тургенева, доволен ли он английской гувернанткой своей дочери. Тургенев очень её хвалил, между прочим, сказал, что гувернантка требует от его дочери, чтобы она забирала самую худую одежду бедняков и собственноручно её чинила и сама возвращала беднякам.
— И Вы это считаете хорошим? — спросил иронически Толстой.
— Конечно, это сближает благотворительницу с насущной нуждой.
— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю театральную сцену.
— А я Вас прошу этого не говорить, — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.
— Отчего же мне не говорить того, в чём я убеждён? — отвечал Толстой.
— Стало быть, Вы думаете, что я плохо воспитываю дочь?
Толстой ответил на это, что он думает то, что говорит. Вдруг Тургенев, бледный от злобы, закричал визгливым голосом: «А если Вы будете так говорить, я дам Вам в рожу!»
С этими словами он вскочил из-за стола, схватился за голову, выбежал в другую комнату, но через секунду вернулся и сказал, обращаясь к моей жене: «Ради Бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь»,
И после этого гости разъехались. Толстой, отъехав до соседнего имения Новосёлок, написал Тургеневу письмо с требованием удовлетворения. И поехал дальше в Богуслав. Оттуда он послал в своё имение Никольское за ружьями и пулями, а Тургеневу послал второе письмо, в котором уже прямо вызывал его на дуэль, причём писал ему, что он не желает стреляться пошлым образом, т.е. чтобы два литератора приехали с третьим литератором (то есть со мною), с пистолетами и дуэль бы кончилась шампанским, а он желает стреляться по-настоящему, и просит Тургенева приехать в Богуслав к опушке леса с ружьями.
Тургенев ему ответил, что он признаёт себя кругом виноватым, что он уже принёс своё извинение и ещё раз просит его извинить. Толстой написал мне, что он извинениями Тургенева удовлетворён. Но Тургенев отвечал Толстому на его первое письмо из Новосёлок, и после того, как его отправил, получил письмо Толстого из Богуслава, и думал, что это ответ на его письмо, а между тем Толстой послал Тургеневу второе своё письмо до получения ответа на первое. И Тургеневу пришлось опять писать Толстому, и вновь он всю вину принимал на себя, причём писал: «то, что я сказал, так далеко от привычек всей моей жизни, что я могу приписать это ничему иному, как раздражение, вызванному крайним и постоянным антагонизмом наших воззрений».
Мне лично пришлось много сил и времени затратить на предотвращение этой дуэли. Я ездил то в Спасское, то в Ясную, и даже Толстой со мной поссорился на некоторое время. А Тургенева я уговорил уехать заграницу.
Софья Андреевна Толстая мне говорила, что осенью 1861 года, живя в Москве, Толстой мучился тем, что он довёл Тургенева весной до такого раздражения, что он не мог сдержать себя, и написал Тургеневу в Париж письмо, в котором писал: «что если я оскорбил Вас, простите меня; невыносимо грустно думать, что я имею врага».
И нужно же было так случиться, что это письмо своевременно до Тургенева не дошло. А как раз за это время до Тургенева дошли разговоры, что Толстой распускает по Москве слухи о трусости Тургенева и о том, что он его презирает. Это взбесило Тургенева, и он послал Толстому вызов на дуэль на время своего возвращения в Россию. Толстой ответил Тургеневу, что никаких слухов про него он не распространял и вновь просил у него извинения и отказывался от вызова. Толстой буквально написал: «Вы называете мой поступок бесчестным (т.е. что он будто распускает про него слухи). Вы прежде хотели дать мне в рожу, а я считаю себя виновным, прошу извинения и от вызова отказываюсь». На этом дело и кончилось.
КЛИО – Скажите, Фет, а были ли раньше ссоры между Тургеневым и Толстым?
ФЕТ – Да, да. Они постоянно ссорились. Когда в 55-м году Толстой приехал в Петербург и вошёл в кружок «Современника», он был большим задирой, всем противоречил, и особенно придирался к Тургеневу. Тургенев даже стал избегать Толстого, но тот его преследовал, по пятам «как возлюбленная женщина» (по словам Тургенева) и часто изводил его по всякому поводу и без повода. Ну, и Тургенев часто не выдерживал. Очень хорошо их ссоры изображал Григорович:
«Тургенев пищит, пищит, зажимает рукой горло и с глазами умирающей газели шепчет: — «Не могу больше! У меня бронхит!»; и громадными шагами начинает ходить по всем комнатам. А Толстой ворчит ему вслед: «Бронхит, бронхит, воображаемая болезнь. Бронхит – это металл!» Тургенев ходит взад и вперёд, Толстой лежит на диване и дуется. Я подхожу к Толстому и говорю: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы не знаете, как он Вас ценит и любит!» А Толстой говорит с раздувающимися ноздрями: «Я не позволю ему ничего делать мне назло. Это вот он нарочно теперь ходит взад и вперёд мимо меня и виляет своими демократическими ляжками»
А для ссоры, происшедшей у меня в Степановке, была и ещё одна причина. Дело в том, что как раз в 1861 году Тургенев кончил свой роман «Отцы и дети», который он сам считал лучшим своим произведением. И вот он пригласил Толстого к себе в Спасское, чтобы дать ему первому прочесть свой новый роман и выслушать его критику.
Толстой приехал. Тургенев сначала угостил его тонким обедом, каким умел угощать только он, с отличным французским вином. А потом отвёл Толстого в свой кабинет, уложил на «диван-самосон» и дал ему рукопись. Толстой, хорошо нагрузившись за столом, не смог прочесть и трёх страниц, как рукопись выпала у него из рук на пол, а сам он заснул. Но во сне он почувствовал какой-то внутренний тревожный толчок открыл глаза и увидел громадную фигуру Тургенева, на цыпочках выходящего из комнаты с рукописью в руках. Когда вечером они встретились, то оба почувствовали неловкость, и ни слова не было сказано про роман Тургенева. Так они и приехали ко мне. Естественно, что у Тургенева осело недоброе чувство к Толстому, хотя сам он был виноват, что дал читать свой роман Толстому после того, как хорошо накормил его, напоил и уложил на «диван-самосон».
Но, в общем, Тургенев правильно писал мне в 1862-м году о своих отношениях к Толстому:
«Наши созвездия решительно враждебно двигаются в эфире, и потому нам лучше всего, как он сам предполагает, избегать свиданий. Нам следует жить, как будто мы существуем на различных планетах или в различных столетиях»…
КЛИО – Свидетель Фет, займите своё место. Тургенев! Вы подтверждаете правильность показаний Фета?
ТУРГЕНЕВ – Да, подтверждаю.
КЛИО – Толстой, а Вы?
ТОЛСТОЙ – Да, в общем всё верно.
КЛИО – Толстой! Прошу Вас высказаться о причинах Вашей ссоры с Тургеневым.
ТОЛСТОЙ – Оглядываясь назад, я вижу, что основных причин нашей ссоры было две: одна — внешняя, другая – внутренняя. Внешнюю причину вполне правильно изложил Вам Фет. И вина за эту внешнюю причину должна быть отнесена на мой счёт: своим, тогда ещё молодым задором, я постоянно донимал Тургенева язвительными замечаниями и насмешками и доводил его, такого воспитанного и выдержанного, до полного исступления, так что он терял всякую власть над собой. Мне это доставляло язвительное удовольствие, а он искренне и глубоко страдал. И у Фета я своим насмешливым тоном довёл его до того, что он крикнул не своим голосом: «я дам Вам в рожу». Но он сейчас же спохватился и просил прощения и у жены Фета, и у меня за эту безобразную сцену. И тем не менее, я вызвал его на дуэль. А потом он в письме просил у меня опять прощения. Так что нашу вражду, которую я довёл до точки кипения и вызвал у Тургенева взрыв накопленного раздражения, он же сам и поспешил охладить своим извинением. Я эту вину свою сам осознал несколько месяцев спустя и написал об этом Тургеневу, прося у него прощения за своё поведение.
Внутренняя причина нашей постоянной, если не вражды, то какого-то духовного отталкивания друг от друга, гораздо глубже, и едва ли в ней можно кого-нибудь винить.
Коротко её можно изложить так: Тургенев был чистый эстет, и выше всего на свете ставил искусство. Искусство для него всегда было самодавлеющей деятельностью человеческого духа, никому и ничему не подчинённой. А я, даже в свои молодые годы, всю жизнь стремился подчинить религиозному началу. Поэтому и искусство в моих глазах только тогда заслуживало одобрения и оправдания, когда оно выражало собой божественные заповеди добра, любви и правды. Надо сказать, что к моему пониманию искусства относился не только неодобрительно, а прямо враждебно не один Тургенев, а почти все литераторы. Поэтому я чувствовал необходимость высказаться по этому вопросу до конца.
В 1897 году я опубликовал свою статью «Что такое искусство?» Но писал я эту статью в течении пятнадцати лет, поэтому там каждая фраза обдумана и взвешена. Я позволю себе коротко изложить основные мысли этой статьи, чтобы Вам было ясно моё отношение к искусству, и почему это моё отношение к искусству не было приемлемо для Тургенева.
Итак, что такое искусство? Искусство есть, прежде всего, одно из средств общения людей между собой. Особенность же этого средства общения состоит в том, что искусством люди передают друг другу свои чувства. На способность людей заражаться чувствами других людей и основана деятельность искусства. И поэтому деятельность искусства очень важная, столь же важная, как и деятельность речи, и столь же распространённая. Искусство в обширном смысле слова проникает всю нашу жизнь, а мы только некоторые проявления этого искусства называем искусством, в тесном смысле этого слова.
Мы привыкли понимать под искусством только то, что мы читаем, слышим и видим в театрах, концертах и на выставках, здания, статуи, поэмы, романы… Но всё это только самая малая доля того искусства, которым мы в жизни общаемся между собой — от колыбельной песни, шутки, передразнивания, украшения жилищ, одежды, утвари, до церковных служб и торжественных шествий.
Так что мы называем искусством, в тесном смысле этого слова, не всю деятельность людскую, передающую чувства, а только такую, которую почему-нибудь выделяем из всей этой деятельности и которой придаём особое значение. Такое особенное значение придавали всегда люди той части этой деятельности, которая передавала чувства, вытекающие из религиозного сознания людей, и эту-то малую часть всего искусства и называли искусством в полном смысле этого слова. Так смотрели на искусство древние: Сократ, Платон, Аристотель. Так же смотрели на искусство и пророки еврейские, древние христиане и магометане; так же оно понимается и религиозными людьми в наше время.
Оценка достоинства искусства, т.е. чувства, которое оно передаёт, зависит от понимания людьми смысла жизни, от того, в чём они видят благо и в чём зло жизни. Определяется же благо и зло жизни тем, что называют религиями. Только религии всегда служили и служат основанием оценки чувств людей. Если чувства приближают людей к тому идеалу, который указывает религия, согласны с ним, не противоречат ему — они хороши; если удаляют от него, не согласны с ним, противоречат ему – они дурны.
Христианство первых веков признавало хорошим произведением искусства только легенды, жития святых, проповеди, молитвы, песнопения, вызывающие в людях чувство любви ко Христу, умиление перед его жизнью, желание следовать его примеру, отрешение от мирской жизни, смирение и любовь к людям. Все же произведения, передававшие чувства личных наслаждений, оно считало дурным и поэтому отвергало всё языческое пластическое искусство.
Но вот, в средние века, в высших классах совершилось то, что принято называть «возрождением наук и искусств» и что, в сущности, не что иное, как отрицание всякой религии и признание ненужности её. И люди эти остались без всякого религиозного мировоззрения, а не имея религиозного мировоззрения люди эти не могли иметь никакого другого мерила расценки хорошего и дурного искусства, кроме личного наслаждения. Признав же мерилом добра наслаждение, т.е. красоту, люди высших классов европейского общества вернулись в своём понимании искусства к грубому пониманию первобытных греков, которое осудил уже Платон.
И соответственно этому пониманию среди них и составилась теория искусства, по которой цель искусства состоит в проявлении красоты. И искусство стало не тем важным делом, которым оно предназначено быть, а пустой забавой праздных людей.
И последствием этого отсутствия истинного искусства сказалось то самое, что и должно было быть: развращение того класса, который наслаждался этим искусством.
Безверие высших европейских классов привело их к самому бедному по содержанию искусству. Объединение содержание искусства высших классов усилилось ещё тем, что, перестав быть религиозным, оно перестало быть и народным.
Всё искусство свелось к описанию или изображению трёх очень ничтожных и несложных чувств: гордости, половой похоти и тоске от жизни. Эти три чувства и их разветвления составляют почти исключительное содержание искусства богатых классов. А эти чувства как раз и чужды трудовому народу. Простой народ всегда понимал и понимает то, что и мы считаем самым высоким искусством: художественно – простые повествования Библии, притчи Евангелия, народную легенду, сказку, песню.
Искусство имеет целью заражать людей тем чувством, которое испытывает художник. Для того, чтобы человек мог произвести истинный предмет искусства, нужно много условий. Нужно, чтобы человек этот стоял на уровне высшего для своего времени миросозерцания, чтобы он пережил чувство и имел желание и возможность передать его и при этом имел ещё талантливость к какому-либо руду искусств.
Все эти условия очень редко соединяются в одном лице. Кроме того, одно из главных условий художественного творчества есть полная свобода художника от всякого рода предвзятых требований.
Присутствие в различных степенях трёх условий: особенности, ясности и искренности – определяет достоинство предметов искусства, как искусства, независимо от его содержания, т.е. независимо от того, передаёт ли оно хорошие или дурные чувства. Оценка же чувств, как я уже говорил, совершается религиозным сознанием людей.
А религиозное сознание всегда было и есть в каждом обществе. Его не видят. Религиозное сознание нашего времени есть сознание того, что наше благо, и материальное, и духовное, и отдельное, и общее, и временное, и вечное, заключается в братской жизни всех людей, в любовном единении нашем между собой. На основании этого-то сознания мы должны расценивать все явления нашей жизни, в том числе и наше искусство, и выделять из всей его области то, которое передаёт чувство, вытекающие из этого религиозного сознания, высоко ценя и поощряя его и отрицать то, которое противно этому сознанию, и не приписывать остальному искусству того значения, которое ему не свойственно.
Сущность христианского сознания состоит в признании каждым человеком своей сыновности Богу и вытекающего из него единения людей с Богом и между собой. Так сказано в Евангелии, и поэтому содержание христианского искусства заключается в передаче таких чувств, которые содействуют единению людей с Богом и между собою. Христианское искусство нашего времени должно быть всемирным, т.е. должно соединять всех людей всего мира.
Всё же остальное должно быть признано дурным искусством, которое не только не должно быть поощряемо, но должно быть изгоняемо, отрицаемо и призираемо, как искусство не соединяющее, а разъединяющее людей. К такому дурному искусству в области слова следует отнести все драмы, романы и поэмы, передающие чувства гордыни, пресыщенности, тоски, пессимизма и развращённости от половой любви.
По этому единственному твёрдому критерию придётся оценить и отнести к дурному искусству и «Божественную комедию» Данте, и большую часть произведений Гёте с его слабым подражанием «Фаустом» во главе, и всего Шекспира, который по какому-то недоразумению считается великим гением в драме, и, конечно, все мои так называемые художественные произведения, за исключением только рассказов «Бог правду видит», да «Кавказского пленника».
О Шекспире мне пришлось написать особую статью, так как его гениальность стала какой-то непререкаемой истиной в глазах всякого интеллигентного человека. В частности, и Тургеневу я немало испортил крови, не признавая за Шекспиром даже небольшой талантливости. Чтобы проверить себя я перечёл Шекспира и по-английски, и по-немецки, и по-русски — и безошибочно испытывал одно и то же: отвращение, скуку и недоумение. Поэтому, по совести говоря, я не могу признать Шекспира даже малым посредственным сочинителем.
В живописи такими произведениями дурного искусства должны быть признаны картины ложно-религиозные, патриотические и картины, изображающие забавы и прелести богатой и праздной жизни. А, главное, все картины со сладострастными сюжетами, вся та безобразная женская нагота, которая наполняет выставки и галереи, особенно у французов с их импрессионизмом, да и у немцев — разные Беклины, Штуки и прочее.
К этому же дурного рода искусству принадлежит вся камерная и оперная музыка нашего времени, начиная в особенности с Бетховена, — Шуман, Лист, Берлиоз, Вагнер, по содержанию своему посвященная выражению чувств, доступных только людям, воспитавшим в себе болезненную нервную раздражительность, возбуждаемую этой исключительной, искусственной и сложной музыкой. — «Как, девятая симфония принадлежит к дурному роду искусства?» – слышу я возбуждённые голоса. «Без всякого сомнения» — отвечаю я, потому что эта симфония не передаёт ни высокого религиозного чувства, ни простого и ясного чувства братского единения между людьми.
Самое ужасное последствие извращения искусства нашим обществом заключается в замещении им идеала нравственности идеалом красоты, т.е. наслаждения. Это искусство прямо развращает людей путём заражения их самыми дурными и вредными для человечества чувствами суеверия, патриотизма, а главное – сладострастия. Всё искусство, за самыми редкими исключениями, посвящено только тому, чтобы описывать, изображать, разжигать всякого рода половую любовь во всех её видах. Так что то, что называется искусством в нашем обществе, не только не содействует движению вперёд человечества, но едва ли не более всего мешает осуществлению добра в нашей жизни.
Причина этой болезни одна – непринятие учения Христа в его истинном значении.
Исцеление болезни в одном — в признании этого учения во всём его истинном значении. А это признание в наше время не только возможно, но и необходимо.
Все люди нашего времени признают, что назначение человека есть благо, высшее же в нашем мире доступное людям благо жизни достигается единением их между собой, а это и есть христианство.
Религиозное сознание нашего времени, состоящее из признания цели жизни в единении людей, уже достаточно выяснилось, и людям нашего времени нужно только откинуть ложную теорию красоты, по которой наслаждение признается целью искусства, и тогда религиозное сознание естественно, станет руководителем искусства нашего времени. И тогда настанет общее братское всенародное искусство. А как только это произойдёт, так тотчас же перестанет искусство быть тем, чем оно стало за последнее время, т.е. средством огрубения и развращения людей, а станет тем, чем оно всегда было и должно быть – средством движения к единению к благу.
Мы с Тургеневым оба были литераторами. При наших свиданиях и в нашей переписке, наши совершенно противоположные точки зрения на литературу, как на один из видов искусства, неизбежно приводили к столкновениям, к взаимному отталкиванию друг от друга. Мы это оба осознавали и, впоследствии, после ликвидации ссоры, происшедшей у Фета, всегда прилагали свои силы тому, чтобы не доводить своих нравственно-философских расхождений до новой ссоры. И это нам всегда удавалось. История должна учесть эти наши обоюдные усилия к примирению и не только не осудить нас, но и поставить в пример будущим поколениям — с какой терпимостью надо относиться к заблуждениям своих близких.
КЛИО – Тургенев, прошу Вас высказаться о причинах Вашей ссоры с Толстым.
ТУРГЕНЕВ – Я вполне согласен со всем тем, что здесь было сказано Толстым о причинах нашей ссоры. В сущности, никакой вражды между нами не было. Ссора вспыхнула только один раз – у Фета, и сейчас же была погашена. Но антагонизм между нами был всегда, несмотря на наши старания его преодолеть, потому что наряду с силой отталкивания в нас всегда жила и сила взаимного притяжения.
Да, я эстет и всегда считал, что без духовной свободы в обширнейшем смысле – в отношении к самому себе, к своим предвзятым идеям и системам, даже к своему народу, к своей истории – немыслим истинный художник; без этого воздуха, воздуха полной духовной свободы, художнику дышать нельзя. Эту мысль я высказал и в своей статье по поводу «Отцов и детей».
Учения о свободе и красоте находятся в самой тесной связи. Нет ничего важнее связи, которую Кант открыл, а Шиллер и Шеллинг развили. Я позволю себе, хотя бы совсем коротко, остановить Ваше внимание на этой философии эстетики, поскольку она является и моею и поскольку она была внутренней причиной моего отталкивания от эстетических взглядов Толстого.
Итак, что такое искусство? Искусство есть творческое выражение идеи красоты.
Эстетическое (то есть представление красоты), есть известный способ представления в нас: это не свойство вещей, а свойство нашего представления. Эстетическое суждение не есть познавательное суждение. Поэтому прекрасное отличается как от приятного, полезного и доброго, так и от истинного.
Всякое удовольствие не эстетического характера обуславливается каким-нибудь интересом, поэтому всякое заинтересованное ————————-.
Всякое заинтересованное удовольствие также зависимо, как и потребности, так же серьёзно, как жизненные цели. Эстетическое удовольствие свободно, потому что не зависит ни от какой потребности и игриво, потому что не имеет ничего общего с серьёзностью жизни. Мы различаем удовольствия – чувственное, эстетическое и моральное.
Предмет первого – приятное, предмет второго – прекрасное, предмет третьего – доброе.
Эстетическое суждение никогда не может быть обосновано логически, потому что логическое понятие не является ни причиной, ни целью эстетического суждения. Эстетическое созерцание не есть суждение, а просто душевное состояние.
Все эти мысли Вы можете найти у Канта в «Аналитике прекрасного» в его «Критике способности суждения». И Гегель вполне воспринял эти плодотворные мысли Канта, когда в свою очередь в своих лекциях об эстетике утверждал, что субъект должен находиться в состоянии своей полной свободы, чтобы иметь возможность эстетически представлять.
Без состояния свободы со стороны субъективного созерцания, нет эстетических объектов, нет эстетического мира.
Так как искусство есть внешнее выражение идеи красоты, то оно должно быть обязательно формально, т.е. в нём форма должна превалировать над содержанием, так как красота воплощается только в форме. Именно поэтому-то истинное искусство вечно.
Говорят: «раз древние скульпторы ваяли богов и богинь, значит искусство подчиняли религии; раз великие художники ренессанса писали Мадонн, значит они подчиняли искусство религии». Совсем нет: и те и другие искали и открывали в своих религиях идеал красоты и его воплощали в формах скульптуры, живописи, архитектуры, т.е. они религию подчиняли идее красоты, а не наоборот. Поэтому-то, хотя те религии погасли, и наш век стал совсем безрелигиозным, а Венеры и Мадонны остались и для нас воплощением идеала красоты. Больше того: как справедливо указал Гегель, в Элладе сама красота стала религией.
Архитектура особенно убедительно доказывает нам примат формы над содержанием в искусстве: все храмы строились в века глубокой религиозности народов: И Парфенон, и Notre Dame de Paris, и Миланский собор, и Кельнский и Реймский соборы, и наш Василий Блаженный. И, однако, в наш век полной безрелигиозности, когда все эти храмы для нас по своему содержанию совершенно бессмысленны, настолько бессмысленны, что их ни к чему даже приспособить нельзя, мы – атеисты — останавливаемся перед этими храмами с чувством глубокого эстетического восторга, и всякую попытку к их разрушению рассматриваем как кощунство над воплощением идеала красоты.
Содержание наиболее глубоко-действующего искусства – музыки, вообще непередаваемо словами; оно действует на нас только своей чистой формой. Да, искусство самодовлеюще. И всякая проповедь о подчинении искусства религии, морали, политике, народу, вроде модного в шестидесятых годах лозунга – искусство для народа! Только унижает искусство. Нет, пусть народ поднимается до понимания истинного искусства.
Настоящие художники – Пушкин, Гёте, Микеланджело, Рафаэль, Моцарт, Бетховен – отлично это понимали и никогда своё искусство не подчиняли иным идеям или интересам, кроме идеи красоты. Повторяю: истинное искусство может быть только выражением свободной, самодовлеющей, ни от кого и ни от чего независимой эстетической деятельности человеческого духа. Подчинение искусства интересам народа, политики, религии, науки, сведёт его на роль служанки чужих интересов с тяжёлым запахом тенденции.
Но Толстой думал иначе. Он изложил здесь своё понимание искусства, я изложил своё. Вы видите, что они полярно противоположны и между нами не может быть компромисса. Убеждать Толстого в ложности его точки зрения на искусство, конечно бесполезно, но я обращаю Ваше внимание на два кардинальных дефекта в его аргументации.
Первый дефект состоит в том, что Толстой утверждает, что, потеряв веру в Бога, люди стали приписывать искусству одну цель — проявление красоты, т.е. удовлетворение потребности людей в наслаждении. Между красотой и наслаждением он ставит знак равенства. Причём под все виды наслаждений он подводит один знаменатель. Между тем как все мы различаем наслаждения, или удовольствия, чувственное, этическое и эстетическое.
И между всеми тремя видами наслаждения имеется принципиальная разница. А если они все три объединяются одним словом, то это просто недостаток нашего языка. Такой же недостаток, какой проявляется и в слове «любовь»: мы обычно говорим — я люблю женщину, я люблю отечество, я люблю музыку, я люблю отварную осетрину. Между этими «любвями» нет ничего общего, однако все они объединяются одним этим словом. О том, что такое эстетическое удовольствие, я уже говорил и повторяться не буду, но Толстому допускать в своей аргументации такое смешение понятий не следовало бы.
Второй дефект в его аргументации ещё более разительный: с одной стороны Толстой решительно заявляет, что одним из главных условий художественного творчества является полная свобода художника от всякого рода предвзятых требований, а с другой стороны ещё более решительно подчиняет искусство требованиям религии.
Эти два дефекта в аргументации Толстого и привели его к чудовищной необходимости выбросить за борт истинного искусства и Данте, и Шекспира, и Бетховена, и самого себя.
А получилось наоборот: Толстой, подчинив искусство религиозно-нравственному началу, снизил и унизил своё искусство. Вот почему, на своём смертном одре 28 июня 1883 года, я написал последнее письмо Толстому. Позвольте мне его прочесть, оно многое Вам разъяснит:
«Милый, дорогой Лев Николаевич, долго Вам не писал, ибо был и есть, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу, и думать об этом нечего. Пишу же я Вам собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим современником, и чтобы выразить Вам мою последнюю, искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Ведь этот дар Ваш оттуда, откуда всё другое. Ах, как я был бы счастлив, если б мог думать, что просьба моя так на Вас подействует! Я же человек конченный, доктора даже не знают как назвать мой недуг… Ни ходить, ни сидеть, ни спать, да что! Скучно даже повторять это! Друг мой, великий писатель русской земли – внемлите моей просьбе! Дайте мне знать, если Вы получите эту бумажку и позвольте ещё раз крепко, крепко обнять Вас, вашу жену, всех ваших… не могу… устал».
КЛИО – Дело о ссоре между Тургеневым и Толстым считаю законченным.
На основании свидетельских показаний и личных объяснений сторон, Тургенева Ивана Сергеевича по обвинению его в учинении ссоры с Толстым Львом Николаевичем, считать по суду Истории оправданным.
Ред. «Современника».. Гончаров, Тургенев, Толстой
Групповой портрет писателей круга журнала «Современник».
И.А. Гончаров, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой,
Д.В. Григорович, А.В. Дружинин и А.Н. Островский
Части статьи: 1 2 3 4
От любви до ненависти: громкие ссоры писателей
Вести себя как уличная шпана могут и вполне интеллигентные люди с хорошим образованием и отменными манерами, дай только повод. Мы решили вспомнить, кто из писателей ссорился со своими собратьями по перу и к чему это приводило. Истории нашлись весьма занятные!
Иван Тургенев и Лев Толстой: спор о воспитании
Знаменитая ссора двух писателей едва не закончилась дуэлью, а может быть и закончилась, только это осталось тайной бывших друзей. Надо сказать, что повод для столь сильной размолвки был ничтожным: во время одного из визитов Ивана Тургенева и Льва Толстого в имение Афанасия Фета, будущий автор «Войны и мира» высказал свое мнение поводу воспитания дочери Ивана Сергеевича.
— Разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену, — заявил Толстой в ответ на рассказ друга о том, что английская гувернантка заставляет Полину-Пелагею чинить одежду нищих.
Такого оскорбления Тургенев, который к тому же был и старше Толстого аж на 10 лет, стерпеть не смог. Между бывшими приятелями завязалась гневная переписка, в которой и был озвучен вызов на дуэль. К счастью, обошлось без крови, но вслед за этим последовал семнадцатилетний бойкот.
Судя по письмам Тургенева, все эти годы он внимательно следил за творчеством младшего коллеги, но шаг навстречу сделал все-таки Толстой. «По своему теперешнему религиозному настроению», — вспоминал Афанасий Фет, — «…он признает, что смиряющийся человек не должен иметь врагов, и в этом смысле написал Тургеневу».
Иван Гончаров и Иван Тургенев: плагиат
Не только Лев Толстой, и сам обладавший вздорным характером, умудрился поссориться с Тургеневым. Флегматичный Иван Гончаров, взявший «Записки охотника» в кругосветное путешествие на фрегате «Паллада», также не нашел общего языка с автором сборника.
Скандал 1860 года был, пожалуй, первым в России громким делом о плагиате. Гончаров обвинил Тургенева в том, что последний украл у него идею будущего романа. Дело в том, что Иван Александрович открыл коллеге по перу замысел произведения, которое только собирался написать. Каково же было его удивление, когда в «Дворянском гнезде», а позже и в повести «Накануне» он узнал собственных героев.
После знакомства с историей Лизы Калитиной Гончаров лишь тонко намекнул на заимствования:
«Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе».
Однако позже автор «Обломова» потребовал удалить некоторые сцены из «Дворянского гнезда». Чашу терпения мнительного Гончарова переполнил выход повести «Накануне». Усмотрев плагиат и тут, он призвал своего друга-соперника к публичному ответу. Члены «третейского суда» — Павел Анненков, Александр Дружинин, Степан Дудышкин и Александр Никитенко — обвинения в плагиате отвергли, но этот эпизод навсегда рассорил двух знаменитых писателей.
Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв: неразделенная любовь
Ссору Максимилиана Волошина и Николая Гумилёва часто подают как забавное недоразумение. Мол Гумилёв влюбился в литературную мистификацию — испанку Черубину де Габриак, и, не добившись от Волошина знакомства с ней, вызвал несчастного на дуэль.
На самом деле эта история имеет более глубокие корни. Гумилёв и Волошин были увлечены молодой поэтессой Елизаветой Дмитриевой, которая, при поддержке Максимилиана Александровича, и придумала загадочную Черубину — религиозную красавицу с непростой судьбой, живущую в уединении. Под испанским псевдонимом стихи Дмитриевой публиковались в журнале «Аполлон». Они сразу очаровали публику, которая мечтала увидеть таинственную незнакомку. Успех был недолгим: Дмитриеву разоблачили в 1910-м, через год после дебюта, что стало серьезным ударом для молодой поэтессы.
История разоблачения разбередила и старые сердечные раны Гумилёва. Поэт снова предложил Дмитриевой руку и сердце, снова получил отказ, наговорил глупостей и поссорился с Волошиным, пытавшимся, видимо, заступиться за Елизавету Дмитриеву. Осенью 1910 года состоялась дуэль, которая, к счастью, обошлась без жертв.
Сергей Есенин и Борис Пастернак: творческие разногласия
О драке Сергея Есенина и Бориса Пастернака в редакции журнала «Красная новь» любители литературных сплетен вспоминают часто. Но мало кто говорит о том, что драка была не одна. Современники поэтов рассказывают о том, что знаменитые авторы не любили друг друга настолько, что несколько раз доходили до рукоприкладства. Впервые это произошло в кафе «Домино». Никто так и не понял, почему молодые люди вдруг озлобились настолько, что готовы были броситься друг на друга, по одной из версий, Есенину страшно не нравились стихи Пастернака. Тогда ситуацию спас молодой поэт Матвей Ройзман. К сожалению, в «Красной нови» дипломатичного Ройзмана не было, и это дало повод Валентину Катаеву красочно описать драку:
«Королевич (Есенин) совсем по-деревенски одной рукой держал интеллигентного мулата (Пастернака) за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то время как мулат — по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба, и на его лошадь, — с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось».
Осип Мандельштам и Алексей Толстой: честь женщины
Любовь Осипа и Надежды Мандельштам была предметом зависти и восхищения современников. Оскорбление Надежды Яковлевны приравнивалось к личному оскорблению Мандельштама.
Однажды в дом поэта пришел писатель Сергей Бородин, которому Осип Эмильевич задолжал денег. Самого Мандельштама он не застал и выместил гнев на его жене, все более и более повышая голос. Поэт вернулся в самый разгар ссоры и, надо отдать должное, для начала потребовал, чтобы Бородин покинул их квартиру. Тот отказался, и между двумя уважаемыми людьми завязалась драка. Этот инцидент имел тяжелые для Мандельштама последствия.
В доме Герцена был устроен товарищеский суд над авторами. На «заседании» Мандельштам заявил, что если «судьи» не покарают Бородина, то он будет считать их такими же обидчиками его жены. Судьи, во главе с Алексеем Толстым, не обратили на это внимания и признали виновными обоих. Толстой еще и пошутил, показав тем самым, что считает эпизод незначительным. Но не тут-то было, Мандельштам затаил обиду. Встретив через какое-то время Толстого в бухгалтерии Издательства писателей, он отвесил председателю суда пощечину.
«Мандельштам, увидев Толстого, пошел к нему с протянутой рукой; намерения его были так неясны, что Толстой даже не отстранился. Мандельштам, дотянувшись до него, шлепнул слегка, будто потрепал его, по щеке и произнес в своей патетической манере: «Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены», — вспоминает писательница Елена Тагер.
Толстой, в свою очередь, поклялся убрать Мандельштама с литературного Олимпа, что и сделал.
Ругались и ссорились они не менее вдохновенно, чем творили. Поразительно, но в результате человечество только выигрывало! Потому что финал ссор двух талантов — не фингал под глазом, а сочиненный в пику визави очередной шедевр на все времена.
Достоевский: «Тургенев сделался немцем из русского писателя!»
Трудно было представить более не похожих друг на друга молодых людей: мнительный, какой-то мятый, погруженный в себя Федор Достоевский и холеный, уже добившийся признания Иван Тургенев.
Объявленный Белинским гением, будущий автор «Преступления и наказания» показался литературной тусовке, и небезосновательно, хвастуном. Ехидный Тургенев подбил Некрасова на пару сочинить обидную эпиграмму: «Рыцарь горестной фигуры! / Достоевский, юный пыщ, / На носу литературы / Ты вскочил, как яркий прыщ».
Достоевский страшно переживал. Но обиду сумел забыть. А через 20 лет после знакомства, проигравшись в казино в Висбадене, автор «Игрока» робко попросил у него денег: «Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас… Обращаюсь к Вам как человек к человеку и прошу у Вас 100 (сто) талеров. На душе скверно (я думал, будет сквернее), а главное, стыдно Вас беспокоить; но когда тонешь, что делать».
Сумма для Тургенева плевая, однако Иван Сергеевич прислал только половину. К слову, Достоевский отдал долг только через 11 лет…
Взаимное неприятие копилось годами. Тургенев подолгу жил за границей и ставил в пример тамошний образ жизни. Пламенному патриоту Достоевскому чудилось в этом пренебрежение Родиной.
«Тургенев сделался немцем из русского писателя, — вот по чему познается дрянной человек», — горячился Федор Михайлович в письме другу, поэту Аполлону Майкову. Достоевский даже посоветовал Тургеневу купить телескоп, чтобы через него смотреть на далекую от него Россию.
Даже смерть Достоевского не заставила Тургенева забыть былое — он сравнивал ушедшего с маркизом де Садом, распространяя беспочвенные слухи о якобы неприличной личной жизни писателя.
И все-таки спустя годы биографы сошлись во мнении: какими бы репликами ни обменивались Достоевский и Тургенев, они прекрасно понимали масштаб таланта друг друга.
Есенин и Маяковский: батл двух поэтов
С первого взгляда Есенин категорически не понравился Маяковскому: «Я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских квартир. Он мне показался опереточным, бутафорским. Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло». Футуриста Маяковского, горячего сторонника прогресса, смешило преклонение перед березками рязанского имажиниста.
Как-то раз в стихотворении «Юбилейное» Маяковский обозвал Есенина «коровою в перчатках лаечных». Тот обижался как дитя и искал, искал любой возможности насолить обидчику.
«Маяковского он не любил и рвал его книги, если находил в своем доме», — вспоминал писатель Виктор Шкловский. Но стихи противника читал, чтобы бросить потом: «Мать честная! До чего бездарны поэмы Маяковского об Америке!»
Не дурак выпить и подраться, Есенин не лез к Маяковскому с кулаками. Наоборот, его тянуло к этому большому, громкому, уверенному в себе человеку. Дрался до крови и пил он с Борисом Пастернаком, уговаривая того помирить его с Маяковским. А потом сорвался и выдал в стихотворении «На Кавказе»: «Мне мил стихов российский жар. / Есть Маяковский, есть и кроме, / Но он, их главный штабс-маляр, / Поет о пробках в Моссельпроме» (Маяковский, напомним, писал рекламные стихи для «Окон РОСТА» — Есенин считал это недостойной поэта забавой).
Зато страна успела насладиться знаменитыми литературными диспутами. На поединки Маяковского и Есенина собиралась вся Москва и весь Ленинград — как будто они были, скажем, боксеры. Импровизируя на ходу, они доказывали правоту своей позиции и смехотворность взглядов соперника. Это были битвы — батлы, совсем как у современных рэперов.
Все знали, что эти двое — чуть ли не враги. Но однажды в редакции «Нового мира» Маяковский на все лады… хвалил стихи Есенина. И попросил присутствующих: «Смотрите, Есенину ни слова о том, что я говорил».
После самоубийства Есенина Маяковский написал: «В этой жизни помереть не трудно. / Сделать жизнь значительно трудней», что высмеивало есенинское «В этой жизни умирать не ново, /Но и жить, конечно, не новей». Тогда Маяковский есенинский способ решения проблем отверг.
Но через четыре года он и сам выбрал суицид. Впрочем, и сегодня еще идут споры: многие исследователи уверены, что гибель обоих поэтов — замаскированная под самоубийство расправа.
Бунин: «Набоков — чудовище»
Воинствующая желчность Владимира Набокова легендарна и по-своему прекрасна. Блестящий писатель, поэт, переводчик, а также страстный коллекционер бабочек, он не скрывал своего презрения к отдельным братьям по цеху. «Дешевый любитель сенсаций, вульгарный и невоспитанный», — это он про Достоевского. «Писатель для мальчишек, безнадежно незрелый», — про Хемингуэя. Ну и так далее.
Тем удивительнее то придыхание, с коим 22-летний Набоков писал своему кумиру — великому Ивану Бунину. Но пройдут годы, и Набоков назовет того же Бунина «старой тощей черепахой». История взаимоотношений двух гениев блестяще описана в книге Максима Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества». Бунину нужен был восторженный, да еще такой талантливый поклонник. Но Набоков вырос — во всех смыслах, и Бунин увидел очевидное: не он закроет последнюю страницу золотого периода русской литературы, а этот наглый мальчишка, который посмел изобретать собственный язык — на его, бунинском фундаменте.
«Чудовище, но какой писатель», — говорит Бунин о Набокове. Как считает Шраер, Бунин решает сделать ход конем: пишет цикл «Темные аллеи», ставший жемчужиной его творчества, — в жажде доказать, что он лучше. Но не признать величия Набокова он все же не мог: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня».
Дошло до смешного: Иван Алексеевич с гневом отрицал факт обеда в парижском ресторане с Набоковым, который тот описал в мемуарах! «Страничка обо мне — дикая и глупая ложь. Никогда я не был с ним ни в одном ресторане!» — нервничал Бунин в дневнике.
Сама мысль об общении на равных была для Бунина невыносимой. Он умер незадолго до мирового триумфа Владимира Набокова и всеобщей истерии по поводу «Лолиты». И, кажется, Бунину повезло. Иначе с каким бы чувством он отправлялся в лучший из миров?
Обидел гения? Готовься войти в историю!
Опасное это дело — «наезд» на творческого человека. А ну как по тебе в ответ вдарят всей мощью таланта? Мало не покажется.
При жизни писатель Фаддей Булгарин славился как автор фантастических романов и издатель. А в историю вошел как клеветник, обидчик литераторов и стукач царской охранки. Это Михаил Лермонтов постарался, написав эпиграмму: «Россию продает Фаддей. /И уж не в первый раз, злодей» (в войну 1812 года Булгарин ненадолго переметнулся к французам). Сочиняли стишки про подлеца Пушкин, Баратынский, Некрасов.
Пушкина еще жутко раздражали члены литературного общества «Беседа любителей русского слова». И вот студенты теперь филфаков изучают нетленное: «Уму есть тройка супостатов — Шишков наш, Шаховской, Шихматов, Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской!»
Не отстают и современные авторы. Так, Виктор Пелевин отомстил докучавшему ему критику Павлу Басинскому. В романе Generation «П» критик Павел Бесинский тонет в выгребной яме.
А Сергей Лукьяненко не устоял от соблазна свести счеты с интернет-троллем, который травил писателя в его собственном блоге. Обменявшись отборными оскорблениями (дело было в 2005 году, а интернет до сих пор краснеет), Лукьяненко выяснил настоящее имя обидчика. Так в романе «Последний дозор» появился мелкий слабоумный вампир Алексей Сапожников.
https://eksmo.ru/palata6/ot-lyubvi-do-nenavisti-gromkie-ssory-pisateley-ID13376359/
Утес, или необычная история о ссоре Тургенева и Гончарова. «Необычная история» с Иваном Сергеевичем Тургеневым
Итак, мы рассмотрели творческое наследие Тургенева и Гончарова. Пора рассказать об «необыкновенной истории», омрачившей отношения между писателями. Мы отметили присущую Гончарову медлительность и скрупулезность. Однако типичный для писателя упорный труд вызвал не только положительные эмоции. Он привык читать незаконченные романы друзьям и коллегам, ценит их мнение.Например, Тургенев, творчество которого велось интенсивно, в ином темпе, чем у Гончарова. К сожалению, впоследствии Гончарову показалось, что Иван Сергеевич в ряде случаев заимствует характеры и сюжетные ходы своих, Гончаровских произведений. Пришлось прибегнуть к дружескому суду. «У нас было ( Тургенев ), как будто они немножко о чем-то поспорили, — вспоминал Гончаров, — потом перестали спорить, спокойно поговорили и расстались, увещая друг друга самым дружеским благословением.«Правда, время от времени вспыхивали предыдущие пререкания, но так же быстро угасали.
Зачем вспоминать старую историю спустя годы? Парадоксально, но факт. Обвинения Гончарова как-то основывались на его убеждении, что Тургенев не может и не должен писать романы. «Если я осмелюсь искренне выразить вам свое мнение о вашем таланте, — посоветовал он своему коллеге, — то я скажу, что вам дали нежный, точный рисунок, и вы пытаетесь строить огромные здания. Для архитектуры нужна настойчивость, спокойная объективная наблюдательность, а это не в вашем характере, а значит, в таланте.«Лира и лира — ваш инструмент», — резюмировал категорический вывод Иван Александрович. «Да, Тургенев — трубадур», — С.А. Толстой, — бродит с ружьем и лирой по деревням, полям, поет деревенскую природу, любит — в песнях, легендах, балладах, но не в эпосе ». Конечно, это письмо серьезно расстроило Тургенева, в чем он открыто признался своему корреспонденту. «Не могу повторять« Записки охотника », — оправдывался Иван Сергеевич, — но и писать не хочу». Товарищ заметил его многолетнее стремление создать прозаическое, безусловно, великое произведение.Со стороны Тургенева это не было прихотью или попыткой составить конкуренцию Гончарову (как последний считал). В середине XIX века роман является ведущим жанром литературы. Эпический жанр позволяет нарисовать целостную картину мира, прошлого, настоящего и будущего России. «Жизнь — это роман, а роман — это жизнь». Роман был ожидаемым, хотя иногда знакомство с шедеврами Гончарова, Достоевского, Л. Толстого в журналах растягивалось на годы и годы.Жанр романа позволял напрямую говорить с современным читателем. Но что, если в целом Иван Александрович прав? Нет в его, тургеневском, таланте объективной отстраненности, нет внимания к описанию мелочей. Но есть лирическая полоса, умение выразить в одной детали символизирует полноту эмоционального возбуждения, смысл поступка, суть отношений между героями. В манере повествования, структуре и разделении текста, показать необыкновенное чувство ритма — все, что присуще тонкой лирике.«Кому нужен роман в эпическом смысле слова, я не нужен», — строго заявил Тургенев.
Бросить все? Отказаться от мечты? В письме Гончарова, кстати, был хороший совет: «… вы, конечно, заберетесь очень высоко, если пройдете мимо их к их , если вы наконец добьетесь их свойств, сил и средств». «Поняв его свойства», Тургенев начал создавать романы с максимально сжатым временным интервалом. Как правило (и первыми это заметили его французские друзья) действие романа Тургенева завязывается весной, а взлеты и падения происходят в жаркие летние месяцы.Развязка или эпилог будет осенью или зимой, иногда в следующем году. Таким же образом «сохраняется» пространство романов. Ему удалось показать «Всю Россию» на пространстве одной-двух усадеб («Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети») или на фешенебельном европейском курорте («Дым»). В романах Гончарова перед нами прошли целые жизненные эпохи, этапы развития или деградации персонажей (младшего и старшего Адуевых). В своем центральном произведении «Обломов» Гончаров полностью рассказывает о судьбе главного героя Ильи Ильича — с детства в Обломовке до смертного часа.Роман и повесть Тургенева расширяются за счет предысторий героев, эпилогов и лирических отступлений, тех лирических мыслей автора, которые придают произведению такой шарм и поднимают изображаемое на философские обобщения. Описания природы, звучание музыки и песен превращаются в самостоятельные лирические миниатюры. Иван Сергеевич создал свой тип реалистического романа, который получил название лирический (в отличие от эпического романа Гончарова), свой уникальный жанр романа.А может, помогло жесткое по своей объективности письмо Гончарова?
Пора вспомнить слова, которыми товарищеский суд охладил разгоряченные страсти. Павел Васильевич Анненков постановил, что произведения Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же российской почве, должны, таким образом, иметь несколько схожих положений, совпадающих по совпадению в некоторых мыслях и выражениях». В ХХ веке известный литературный критик Б. Энгельгарт подтвердил этот вывод.У обоих писателей близкие «лица и бытовые ситуации, потому что сходства между героями Тургенева и Гончарова в плане их художественной интерпретации нет. Поэтическая обработка одних и тех же впечатлений осуществляется в их произведениях совершенно в разных направлениях».
«Мне показалось, что целый большой город и зритель расположен таким образом, что он наблюдает за всем его …» оригинально оформлял свои работы Гончаров. Тургенев, напротив, начинал каждое свое сочинение с «Канал» — список актеров, с особенностями внешности, возраста и прототипов — и только потом продумываются узлы сюжета.Один перешел от общего к частному, другой — от частного к общему. Воссоздавая быт Обломовки, Гончаров перечисляет минимум 5 средств от расточительства, начинает роман с подробного описания комнаты героя. Его вещь живет, сияет юмором сама по себе и в «сотрудничестве» с владельцем (халатом). Тургенев намного скупее. Как, например, выглядел кабинет Базарова, мы не узнаем (хотя можем догадываться). Из одежды выделялась знаменитая «толстовка» — даже не вещь, а живая позиция, протест против благородной изысканности.В своей необычности он столь же символичен, как халат Обломова. Гончаров щедро черпал символические образы из копилки русского фольклора, символика Тургенева более философская. Одинокий опал на руке Павла Петровича («Отцы и дети») — это не только знак запоздалой нарядности, не только часть изысканного костюма. Опал — тусклый благородный минерал, любимый камень «римских патрициев», символизирующий разочарование в жизни. Гончаров со всех сторон играет со значениями слов. Например, как трактовать имя центрального персонажа — Обломов? Можно ли объяснить это, опираясь на словарь Далева, как «оли» — круглый? Или герой — это «фрагмент», фрагмент старого быта блаженной Обломовки? А может, разгадку следует искать в стихотворении Э.А. Баратынский:
Предубеждение — фрагмент Древней Истины. Храм рухнул, но его потомок не понял руин Языка …?
Между тем романы Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной русской земле», похожи. Общими приметами оказались близкие социально-психологического романа … Произведения, сочетающие правдивое отображение взаимоотношений человека с миром с не менее тонким анализом взаимоотношений человека с собственной душой.Замкнули в первую очередь гуманных настроений авторов. Тургенев и Гончаров поднимают голос в защиту угнетенных, обездоленных. Человек, страданием которого пренебрегают, о существовании которого просто не замечают — крепостной, «человечишка», баба в доме богатого мужа. На них изображена фигура, твердо стоящая на ногах — Петр Иванович Адуев, Штольц, Лежнев. В западной литературе неизменно прославляется человек, «сделавший себя». А русские писатели предлагают задуматься — зачем и во имя чего он работает? Вы по большому счету доставляете радость окружающим, своим близким, своей Родине? В конце концов, ваша собственная душа?
Гончаров и Тургенев рисуют «лишнего» человека в современном порядке вещей.Человек, не желающий вписываться в общий порядок вещей, разделять общие радости и общие грехи. И он предпочитает полежать на диване (Обломов). Или, наоборот, стремится перепрыгнуть через голову, заморачиваться над какими-то улучшениями, уверяет, что они будут «действенными и легкими» (Рудин). Что ему нужно больше всего? И нужен ли стране такой мечтатель? Идеалист по большому счету так же необходим в человеческой среде, как и деятель. Писатели этого не доказывают, они это показывают. Рисуют так убедительно, что люди спорят и думают о своих персонажах.Их ненавидят как живых людей. В Обломове, Штольце или Ольге, Базарове или Анне Сергеевне сложно постичь только творчество художника, плод творческой фантазии. Как трудно представить, что когда-то на Земле не было наших родителей. Анненков сказал об этом в незаконченной статье «Базаров и Обломов»: «Какие самые известные типы нашей современной литературы — Обломов и Базаров, как не концепты, ставшие людьми под руками двух настоящих художников?» «И так велико это. значение творческих типов, — подчеркивает критик, — что одно их прозвище мгновенно открывает длинную цепочку идей и проясняет абстрактную мысль до последних деталей.Гончаров, например, очень сдержанно переводил свои произведения и называл свою цель «писать для русских». Тем не менее, переводчик П.Е. Хансен открыл обломовизм «в нашей дорогой Дании». Австрийский писатель Стефан Цвейг выразил убеждение, что каждый хоть раз почувствовал Обломова в себе. Итак, хотя основной целью обоих писателей было обращение к российской публике, они создавали образы мирового значения.
Писатели расширяют пространство современности, поднимаются к универсальным обобщениям с помощью «вечных» образов.Для них это своего рода жизненные ориентиры. Для Гончарова такой высотой был вечный бунтарь и страдалец Чацкий: «Между тем Чацкий как личность несравненно выше и умнее Онегина и Лермонтова Печорина. Они ( Чацкий, ) не знают о своей победе, только сеют, а другие пожинают — и это их главное страдание, то есть в безнадежности успеха. «Для Тургенева человеческие типы сводятся к двум — эгоцентричному философу Гамлету и активному, но наивному борцу с несправедливостью Дон Кихоту.Гамлет и Дон Кихот рождаются в каждом поколении — надо только угадывать, узнавать их среди толпы. Оба автора разделяли веру в его читателя. «Психолог должен исчезнуть в художнике», — сказал Тургенев в ответ на совет «объяснить» своих персонажей. Даже когда после «Отцов и сыновей» вокруг писателя поднялась волна вопросов и гневного недоумения — разве это не карикатура на его героя? — и даже тогда создатель романа решительно отошел от объяснений.«Я хотел проклясть Базарова или превозносить его? — пишет А.А. Фету. — Я сам не знаю, что , потому что не знаю, люблю я его или ненавижу! Гончаров был еще категоричнее на этот счет: «Герой может быть неполным: многое не сказано, не высказано: но с этой стороны я успокоился: а читатель за что? Он какой-то дурак, что его воображение не удастся ли дополнить остальное по задумке автора? »Вера в русского читателя полностью оправдалась.
Спор Гончарова и Тургенева
о плагиате
Документ
В 1860 году в русской литературе произошел невиданный скандал. Иван Гончаров обвинил Ивана Тургенева в плагиате.
Подозрения пали на «Благородное гнездо» и «Накануне». Гончаров считал, что в романах использованы идеи его «Разрыва».
Поначалу писатели спорили в переписке. 3 марта, прочитав начало «Накануне», Гончаров похвалил таланты Тургенева, но тонко намекнул на заимствования.Затем в литературных кругах распространились неприятные слухи.
Аполлон Майков выступил посредником в споре. Завершением конфликта стал «арбитражный суд», который 29 марта провели Павел Анненков, Александр Дружинин, Степан Дудышкин и Александр Никитенко.
Товарищи отвергли обвинения в плагиате. После суда Тургенев заявил, что отныне его дружеские отношения с Гончаровым прекращаются. Гончаров подробно описал историю ссоры с «другом-врагом» в «Необычной истории».
Письмо Гончарова Тургеневу
Спешу по обещанию вернуть вам, Иван Сергеевич, рассказ «Накануне», из которого я прочитал всего сорок страниц. Дочитаю когда-нибудь позже, а теперь боюсь откладывать: у меня другое дело.
Я смотрю на оба эти рассказа, то есть «Благородное гнездо» и «Накануне», как-то в связи, потому что, возможно, именно с них начался новый период Вашей литературной деятельности.
Я даже беру на себя смелость, судя по сорока страницам, которые я прочитал, сделать вывод, каким чувством вы руководствовались, когда писали обе эти вещи.
Извините, если я скажу, что, не читая «Накануне», я считал вас слабее и не придавал вам всей важности, которую вы приобретаете с этой историей, по крайней мере, в моих глазах и, возможно, в некоторых других.
Мне очень интересно узнать в вас смелого и колоссального … художника. Желаю вам продолжить и закончить литературную карьеру так, как вы недавно так блестяще вступили.
Помню, когда-то ты был в депрессии и вроде бы опускал крылья, но талант, к всеобщей радости, не давал покоя, и были возбуждены благородные устремления.
Из ваших предыдущих произведений я и многие тоже не могли составить однозначного представления о вашем таланте, но из этих двух рассказов я различил и, наконец, оценил вас как писателя и как человека.
Как в человеке я ценю в тебе одну благородную черту: это то гостеприимство и снисходительность, пристальное внимание, с которым ты слушаешь чужие произведения и, кстати, недавно выслушал и похвалил мой незначительный отрывок из Тот самый роман, который вам рассказывали давным-давно в программе.
Ваш искренний и старательный знаток
И. Гончаров.
Не забудьте как-нибудь прислать мне платок: извините, что напомню; Ты такой рассеянный и забывчивый.
Второе письмо Гончарова к Тургеневу
… Когда появляется «Благородное гнездо», опираясь на наши давние дружеские отношения, откровенно высказал вам свою мысль о схожести этой истории с сюжетом моего романа, как было сказано Вам по программе.
Вы тогда частично согласились с сходством общего плана и отношений некоторых людей друг с другом, даже исключили один отрывок, который слишком ярко напоминал одну сцену, и я был доволен.
С появлением вашего рассказа «Накануне», до того, как я его увидел и держал в руках, они уже кое-где говорили, и дважды про себя, что в нем тоже есть что-то похожее на продолжение моей программы.
Только потом, получив от вас, я прочитал тридцать страниц и мне показалось, что есть что-то общее в идее вашего художника Шубина и моего героя. Крайняя нехватка времени помешала мне дочитать рассказ до конца, и я отправила его вам.
Это мое предположение о схожести обоих людей произошло уже после того, как слухи о схожести дошли до меня извне.
Тогда остается решить, как мысль о таком сходстве могла родиться в головах окружающих. Объясняю это так: рассказывал многим знакомым сюжет моего романа, показывал саму программу; и от каких-то невысоких людей он не скрывал нашей переписки и объяснений, для чего «Благородное гнездо» дало повод.
Я не считал это секретом, тем более, что вы дали мне право использовать ваше письмо как угодно.
Но я использовал это только с той единственной целью, что я намеревался продолжить свой роман, и хотел частично предотвратить любые разговоры не в мою пользу о идентичности сюжетов; и я спросил у некоторых из них их мнение, хотел узнать их взгляды, может ли тот и другой сюжет породить идею некоторого сходства и стоит ли браться за это дело.
Это не моя вина, что этот слух распространился до вас. Могу только высказать предположение, что представление о внешнем сходстве «Благородного гнезда» с «раем», став известным, могло породить разные предубеждения и догадки о сходстве между художниками…
КЛИО — Слушается дело № 2 о ссоре Иван Сергеевич Тургенев из Гончаров Иван Александрович. Он вызван в качестве свидетеля по делу.
Гончаров! Расскажите о причинах вашей ссоры с Тургеневым.
ГОНЧАРОВ (встает) — Причины моего разрыва с Тургеневым я наиболее подробно изложил в обширной рукописи, которую я назвал «Неординарный рассказ» с подзаголовком «Настоящий инцидент». Перед смертью я передал эту рукопись, преобразованную и запечатанную пятью сургучными печатями, на хранение Софье Александровне Никитенко с сопроводительной запиской, в которой я просил ее опубликовать рукопись только после моей и Тургеневской смерти, а лучше не опубликовать его вообще, но передать в русскую публичную библиотеку в назидание потомкам.
Прим. Ред. NM: Подробнее об этой рукописи см. В конце страницы.
Открывая слушание, вы, имея в виду Тургенева, совершенно справедливо соизволили заметить, что все его литературные склоки как-то не подходят ни его добродушному и доброжелательному лицу, ни его литературным творениям, полному изящества.В том-то и дело, что его импозантная внешность и элегантность стиля обманули всех, и он этим отлично воспользовался. И я тоже попался на эту удочку. Лишь позже я убедился, что Тургенев по своей сути прежде всего актер. Он всегда играет, даже когда он один. В нем нет ничего искреннего, от души. Но он прекрасный актер. И играл всю жизнь. Но на сцене театра хорошо играть. А играть в жизнь — это позор, потому что это значит положить ложь в самое сердце своей жизни.Так было и с Тургеневым. Он актер, лжец, а также литературный вор.
Надо сказать, что Тургенев не лишен литературного таланта. Он отличный художник-миниатюрист. Все его небольшие рассказы, особенно «Записки охотника», написаны как будто акварелью. Но он решительно неспособен к большим холстам, к широким и глубоким обобщениям. Для этого ему не хватало ни ума, ни наблюдения. Ну, а на маленьких рассказах, какими бы хорошими они ни были, далеко не уедешь. Поэтому Пушкин посоветовал Гоголю после его «Вечерах на хуторе близ Диканьки» написать что-нибудь фундаментальное.И он сам дал ему темы и «Ревизора», и «Мертвых душ».
И присущее каждому актеру тщеславие, которое Тургенев набивал, как мешок с пылью, заставило его вообразить себя генералом из русской литературы. А для такого важного звания нужно было иметь соответствующий список достижений, то есть нужно было иметь не только маленькие истории, но и главные вещи.
А как их создать, когда для этого нет соответствующего таланта? Это очень просто — украсть у другого тему, образы, типы, набор и развитие романа; все это, чтобы скрыть следы, перемешать, наскоро состряпать и, самое главное, опередить ограбленного писателя, выпустив его эссе в печать.Вот что со мной сделал Тургенев.
Благодаря сервису и моей лени («Обломовщина» ) я очень долго писал свои замечательные романы. На обрыв у меня ушло двадцать лет. К тому же я был лишен чувства самокритики, я сам не мог твердо сказать себе, хорошо я или плохо писал. Поэтому я часто читал своих литературных коллег, в том числе и Тургенева, свои рукописи и внимательно выслушивал их мнение.
Первое подозрение на Тургенева возникло, когда я прочитал его «Родниковые воды» и увидел, что он многое взял из моей «Обыкновенной истории».Но я питал это подозрение. Надо сказать, что я прочитал Тургеневу не только отдельные сцены из «Утеса», но и рассказал ему весь план и все развитие романа, которого я еще не написал.
Тургенев меня внимательно слушал. И вдруг он один за другим появляется в печати, и, конечно же, до того, как я публикую «Разрыв» — «Благородное гнездо», «Отцы и дети» и «Накануне».
Читая их, я отчетливо увидел, что это все отрывки из моего «Оброва».
Не имея в голове собственных идей и не наблюдая внимательно за русской общественной жизнью, так как он постоянно жил за границей, Тургенев устроил настоящую охоту за моими литературными произведениями и даже мыслями.Неудивительно, что он был отличным охотником.
В своих письмах ко мне он всегда спрашивал меня, над чем я работаю, что я написал и что собирался написать. И в моих ответах он рисовал материал для своих рассказов.
Он постоянно присылал ко мне своих миньонов, таких как Анненков, чтобы узнать что-нибудь о моей работе. Благодаря моей доверчивости они узнали и тут же подробно доложили ему, и он тут же переработал мой материал в какое-то литературное произведение.
Когда я жил в Мариенбаде, в гостинице, Тургенев даже прислал двух своих подхалимов, которые поселились в одном коридоре со мной, и во время моего отсутствия они прокрались в мою комнату, быстро достали мои рукописи из комода. переписал их, а потом вручил Тургеневу.Я обнаружил это, потому что рукописи были выложены не так, как я. После этого я стал запирать рукописи в чемодан.
Тургенев вообще не поехал за границу из-за Полины Виардо, как все говорили. Это была второстепенная причина . Основная причина заключалась в том, чтобы безнаказанно забрать с собой мои награбленные вещи и беспрепятственно использовать их там, то есть переработать мой материал в свои рассказы и романы. Вся мерзость его поведения состоит еще и в том, что он опубликовал свои романы раньше, чем я успел закончить и напечатать свои обширные романы.И оказалось, что это он первое слово сказал, а я как бы заимствовал у него.
Тургенев всегда шел по моим стопам, и у читающей могло сложиться впечатление, что я иду по его стопам. Здесь прошу обратить внимание на даты написания моих романов и их выхода в свет, а также даты выхода в свет романов Тургенева: в 1847 году в «Современнике» я опубликовал «Обыкновенную историю », а в 1848 году Тургенев напечатаны «Родниковые воды».Я писал Обломову пятнадцать лет — с 1844 по 1859 год. и напечатал его в 1859 г. в «Отечественных записках». В то же время я написал и «Прорыв», который опубликовал полностью только в 1869 году. Но оба своих романа я прочитал многим, в том числе и Тургеневу, в самом начале их создания. А Тургенев, слушая и запоминая мою презентацию, сам пек, как блины, романы. Опубликовал: «Рудин» 1855 г., «Благородное гнездо» 1858 г., «Накануне» 1859 г., «Отцы и дети» — 1861 г. и «Дым» 1867 г.За двенадцать лет пять романов!
И как только мой материал был исчерпан и он уже ничего не мог от меня вытащить, он выпустил свой последний роман «Ноя», кстати бесполезный, только в 1876 году, т.е. через девять лет после Smoke. Кроме того, Тургенев, близко познакомившись за границей с местными писателями — Флобером, братьями Гонкурами, Золя, немецким евреем Ауэрбахом, представил себя единственным гениальным русским писателем, для генерала из русской литературы. Он позаботился о переводе своих произведений на французский, а, наоборот, перезаписал переводы моих романов.Более того, заискивая перед «просвещенными европейцами», он поделился с ними украденными у меня литературными материалами. Прочтите внимательно «Дача Ауэрбаха на Рейне», « Мадам Бовари » и « Просвещение sentimentale » Флобера, и вы увидите, что все это мои материалы из «Утеса», обработанные в западноевропейском путь.
Утверждаю, что если бы я не пересказал свой «Разрыв» Тургеневу полностью и подробно, то в нашей литературе не было бы «Благородное гнездо», «Накануне», «Отцы и дети» и «Дым». , или «Дачи на Рейне» — по-немецки, ни « Madame Bovary », ни « Education sentimentale » — по-французски, и, может быть, многие другие произведения, которые я не читал и не знаю.
Я понимаю, что мне очень сложно, может быть, даже невозможно юридически доказать свое обвинение Тургенева в литературном краже. Более того, как опытный писатель он отлично скрыл следы своей кражи. Но если опытных литературоведов поручить внимательно и параллельно читать мои и Тургеневские романы, я не сомневаюсь, что они убедятся, что Тургенев украл у меня весь свой литературный материал.
( Гончаров садится в кресло ).
CLIO — Свидетель Никитенко Александр Васильевич , подойдите к столу и расскажите все, что вам известно о ссоре Тургенева и Гончарова.
НИКИТЕНКО — В 1860 году Тургенев устроил банкет по случаю выхода в свет своего романа «Накануне», за что получил 4000 рублей. Мы с Дудышкиным тоже были приглашены на этот банкет. Когда Дудышкин пришел на банкет, он, смеясь, рассказал о своей встрече с Гончаровым на Невском проспекте:
«Я иду сюда. По дороге я встретил Гончарова и сказал ему, что собираюсь на банкет к Тургеневу по случаю получения им 4000 рублей. за издание «Накануне».Гончаров мне ответил: — Скажите Тургеневу, что он на мои деньги устраивает банкет, потому что украл его роман из моего «Перерыва». Я, смеясь, ответил ему, что обязательно передам. «
И передал дальше. Конечно, Дудышкин действовал очень легкомысленно. Его рассказ вызвал возмущение у Тургенева, и в то же время он написал письмо Гончарову, в котором процитировал слова Дудышкина, и потребовал от Гончарова объяснений перед авторитетной литературной комиссией, которая определит справедливость или ложность его заявлений.Со своей стороны Тургенев предложил комиссию в следующем составе: Анненков, Дружинин, Дудышкин и Никитенко. В случае отказа Тургенев написал Гончарову, что он будет вынужден вызвать его на дуэль. Письмо написано сдержанно, совершенно правильно.
Гончаров ответил на это письмо согласием, а также согласился с составом комиссии. Встреча была назначена на квартиру Гончарова. Первое слово было отдано Гончарову.
Он, видимо смущенный, скомканный и неубедительный, заговорил о том, что и «Родниковые воды», и «Дворянское гнездо», и «Накануне» были взяты у него Тургеневым из его «Обычной истории» и из рукописи » Утес », который он читал Тургеневу … В доказательство Гончаров привел такие общие образы и сцены в этих романах:« в моем «Утесе» Вера отдается Волохову, а от него Елена — болгарину Инсарову. Кстати, он взял у меня имя Елена, так как сначала у меня была Вера Елена.Моя бабушка описана, и у него есть бабушка в Благородном гнезде, только моя бабушка написана намного лучше, чем его. «
Тургенев спокойно и достойно отверг обвинение Гончарова и заявил, что общность идей, образов и позиций вовсе не доказывает заимствования одного из другого, а лишь доказывает, что мы живем одновременно, дышим одним воздухом и наблюдаем за происходящим. те же явления, но каждый излагает их по-своему.
Мы, комиссия, все четверо, убедили Гончарова, что он и Тургенев обладают совершенно разными литературными талантами, что оба они имеют исключительную ценность в русской литературе и что ни один из них не нуждается в заимствовании друг у друга.Комиссия единогласно признала неправоту Гончарова.
Тут Тургенев встал, взял шляпу и, повернувшись к Гончарову, сказал: «Отныне прошу не считать меня в число своих знакомых». И влево.
Но нам еще предстояло исключить переданную через Дудышкина фразу Гончарова о банкете Тургенева на счет Гончарова. Гончаров сказал, что это была шутка с его стороны, и он признает, что это неверно, а Дудышкин сказал, что Гончаров не уполномочивал его передать эту фразу Тургеневу, а сделал это по собственной инициативе.На основании этих заявлений комиссия признала эту фразу невысказанной, и, таким образом, причина дуэли была устранена.
CLIO — Ну что, Гончаров согласился с заключением комиссии?
НИКИТЕНКО — Он не возражал против нашего вывода, но, видимо, в душе остался с прежним мнением. А потом прямо заявил, что все члены комиссии — ставленники Тургенева и поэтому другого вывода дать не может.
В целом, Гончаров с годами становился все более подозрительным. Во всех своих собеседниках он видел шпионов и шпионов Тургенева, которые якобы пытаются вымогать у него то, что он пишет, чтобы передать об этом Тургеневу. Из-за такого настроения Гончаров перестал быть в обществе и уединился в холостяцкой квартире. Когда Тургенев появился на берегу Невы, Гончаров сказал: «Злой чеченец ползет на берег …»
Даже Стасюлович , редактор «Вестника Европы», ближайший друг Гончарова, с которым он постоянно советовался и в чьем журнале публиковался, даже Гончаров подозревал его в передаче Тургеневу всего, что он от него слышал.И он перестал навещать его. Такое состояние духа Гончарова нельзя было назвать вполне нормальным в тот период.
CLIO — Никитенко, займи свое место. Тургенев, последнее слово за тобой.
ТУРГЕНЕВ — Я не буду оправдывать обвинения, выдвинутые против меня Гончаровым, по двум причинам: во-первых, потому что я считаю это ниже своего достоинства, и, во-вторых, потому что не какая-то комиссия, а вся читающая публика, может это вам угодно сравните мои работы и работы Гончарова, и никто из них не подумает заподозрить меня в заимствовании у Гончарова.По крайней мере, за те сто лет, которые прошли с момента публикации наших произведений, нигде ни один литературный критик не сказал об этом ни слова. Век — это достаточно долгий срок, чтобы проверить целостность наших писаний. Да, в конце концов, дело не в , что написано , а в том, что как написано . Ze style l ‘ est l ‘ homme la meme chos , говорят французы.
Но я должен опровергнуть другое обвинение Гончарова фактами.Это обвинение состоит в том, что, живя за границей, я ставлю себя в сторонку или полностью подавлен.
Да, из-за того, что я жил за границей и дружил со всеми выдающимися зарубежными писателями, в основном французскими, я невольно стал посредником между нашей и западноевропейской литературой … И эту свою важную роль я ставил очень высоко. , и меньше всего заботился о популяризации моих работ. С одной стороны, я постоянно заботился о переводе русских произведений на французский, а с другой — пытался познакомить Россию с французской литературой… Для этого я устроил Золя постоянным корреспондентом «Вестника Европы», где он несколько лет размещал свои статьи.
Когда один из французских критиков решил поехать в Россию, чтобы лично познакомиться с русскими писателями, а затем поделиться своими впечатлениями о них, и обратился ко мне за рекомендациями, я дал ему рекомендательные письма всем более или менее известным русским писателям. , в том числе Гончарова и Достоевского, с которыми у меня в то время был полный разрыв. Я написал Достоевскому, что наш разрыв не мешает мне признать в нем главную силу русской литературы, и поэтому прошу его принять г.N и ознакомьтесь с ним «Со своей жизнью и творчеством». Несмотря на нашу вражду со Львом Толстым, я приложил все усилия, чтобы максимально быстро и качественно перевести его сочинения на иностранные языки, и могу гордиться тем, что я был первым, кто познакомил Льва Толстого с Европой. Гончарова тоже перевели на французский, но немного. Он сам виноват в этом, а точнее, его лень, потому что он либо не отвечал на предложения о переводе, либо отвечал бесконечно.
Хотя я и откололся от России, я никогда не переставал быть русскими и русскими интересами, особенно интересами русской литературы, никогда никого не предавал.
CLIO — Дело № 2 о ссоре между Иваном Сергеевичем Тургеневым и Иваном Александровичем Гончаровым считаю завершенным. На основании показаний и объяснений сторон, Иван Сергеевич Тургенев по обвинению в совершении ссоры с Иваном Александровичем Гончаровым, признать оправданным Историческим судом .
Гончаров в своем ходатайстве о создании комиссии по расследованию фактов заимствования Тургеневым у него — Гончарова материалов на свои произведения. отказывает в по следующим причинам.Во-первых, такая комиссия была уже в 1860 году и приняла единогласное решение, опровергнув обвинение Гончарова в адрес Тургенева. А во-вторых, за столетие, прошедшее с момента написания романов Гончарова и Тургенева, литературовед, внимательно изучивший творчество обоих авторов, ни разу не нашел заимствований Тургенева у Гончарова.
Распространение слухов Гончаровым о том, что Тургенев украл у него темы и персонажей для своих романов, чтобы признать ложным и дискредитировать хорошее литературное имя Тургенев и на этом основании подвергнуть Ивана Александровича Гончарова публичному порицанию.
Болезненное душевное состояние Гончарова (мания), о котором говорил свидетель Никитенко, не может служить ему оправданием, так как эта мания проявилась уже на склоне лет Гончарова, и он высказал обвинения Тургеневу в воровстве в расцвете сил. его жизни и его литературного таланта.
Введение
Признание — откровенное признание в чем-либо, сообщение своих мыслей, взглядов. Кающийся должен перечислить свои грехи. Причастие невозможно совершить без искреннего покаяния в своих проступках.Необходимо исповедовать самые характерные страсти и те конкретные грехи, которые кающийся видит за собой, особенно те, которые больше всего тяготеют к его совести.
С декабря 1875 года по январь 1876 года Гончаров написал свою «Необычную историю», в которой рассказывает о конфликте, произошедшем между ним и Тургеневым. Это своеобразное авторское признание, охватывающее историю взаимоотношений двух писателей в 1840-1870-е годы.
Суть конфликта в том, что в 1855 г.Гончаров подробно рассказал Тургеневу о программе «Разрыв», которую он задумал еще в 1849 году, а затем обвинил автора «Благородного гнезда» и «Накануне» в прямом творческом заимствовании. Конфликт привел к тому, что 29 марта 1960 г. на квартире Гончарова состоялся арбитражный суд с участием П.В. Анненкова, А. Дружинин, С.С.Дудышкина, А.В. Никитенко. Решением суда было признано, что «произведения Тургенева и Гончарова, возникшие на одной российской почве, должны, таким образом, иметь несколько схожих положений, случайно совпадающих в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны.«
После арбитража общение между писателями прекратилось. В 1864 г. они помирились на похоронах А.В. Дружининым, однако, прежние дружеские отношения между ними не возобновились. С выходом в свет новых произведений Тургенева в душе Гончарова возникли новые страхи, которые не исчезли, о чем свидетельствуют «Необычная история» и письма Гончарова до конца его жизни.
«Необычный рассказ» не публиковался при жизни Гончарова. В 1924 г. он был опубликован в «Собрании Российской публичной библиотеки» с краткими пометками Д. И. Абрамовича и в дальнейшем не переиздавался.Отрывки из «Необычной истории» опубликованы в Собр. op. 1978-1980 гг. Т. VII .. В настоящее время это издание является библиографической редкостью и недоступно даже для специалистов. Публикация полного научно проверенного текста «Необычной истории» с основными неточностями и вариациями — актуальная задача нашей литературной критики. Вступительная статья к «Необычной истории», подготовка текста и комментарии Н.Ф. Буданова.
Как известно, автор «Необычной истории» обратился в суд потомков, которым в первую очередь обратился с признанием.На полях первого листа признания есть надпись: «Из этой рукописи (через 25 лет) после моей смерти можно извлечь то, что будет необходимо для объявления, только в том крайнем случае, который указан в Примечание, т.е. Если бы только то мнение, те слухи и та ложь, которую я здесь опровергаю, возникли в прессе! В противном случае прошу эти листы по желанию умирающего сжечь (январь 1876 г. И. Гончаров) или оставить их в Императорской публичной библиотеке, как материал для будущего историка русской литературы, июль 1878 г. .И. Гончаров «Записка» — завещание Гончарова. Предположительно читаются зачеркнутые автором слова «25 лет».
Современники и потомки решительно отвергли идею плагиата с обеих сторон, но «Необычная история» является ценным источником историко-литературного характера, помогающим лучше понять биографию и творчество Гончарова, а также изучить его. тема «Гончаров и Тургенев».
Основная часть. Исповедь Ивана Александровича Гончарова
гончары тургенев конфликт плагиат
Литературная слава Ивана Александровича не сопровождалась бурным энтузиазмом, выпавшим на долю других писателей, иногда менее талантливых, но более близких к тем интересам, которыми в то или иное время жило общество.И, среди различных совпадений и сопутствующих обстоятельств, так получилось, что в самые решительные и напряженные моменты ожидания, как мир отреагирует на вновь представленные работы, пережитые годами, стоившие художнику мучений и тревог, самое большее, одного Можно сказать, торжественный момент для великого писателя, удача Гончарова встретила на своем пути, словно нарочно, еще один колосс русской литературы, тоже тонкий и чуткий художник, поэт и любимец всего интеллигентного мира. Это был Тургенев Э.Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм., 1920.
«Огромный успех« Благородного гнезда », опубликованного раньше Обломова и затмившего его поначалу, создал ситуацию, к которой Гончаров был психологически не готов», — справедливо пишет В. Недзвецкий. «Вынашивая свои густонаселенные эпические картины в течение многих лет и особенно долгое время думая об их архитектонике, писатель совершенно искренне не признавал развитые эпические способности неожиданным соперником.«
«Мои романы, — пишет Гончаров, — охватывают большие периоды русской жизни, например,« Обломов »и« Обрыв », в них ушло 30 лет, — и, кстати, не считая отсутствия времени, офисная деятельность. , а также ленивая, рассеянная жизнь, причина, по которой я писал их долгое время. «
Впервые Гончаров познакомился с Тургеневым у Белинского в 1847 году. «В кругу говорили о нем как о талантливом, многообещающем писателе. Он стоял спиной к двери, через которую я вошел, и смотрел сквозь лорнет с гравюрами или портретами на стене.Белинский позвал нас друг к другу, Тургенев повернулся, протянул мне руку и снова стал внимательно рассматривать картины. Потом он снова повернулся, сказал мне несколько одобрительных слов о моем романе и снова — о картинах. Я видел, что он позирует, небрежно, рисует, изображает денди, вроде Онегиных, Печориных и т. Д., Копируя их, чтобы стать и по обычаю. «Мы видим, как Гончаров подробно описывает каждую деталь встречи с Тургеневым, ощущаются нотки сарказма:« Тургенев был общим любимцем не только за свой ум, талант и образование, но и за то, что он ласковый и одинаково добродушный со всеми. Как-то ласковое, заискивающее обращение.
Гончаров пишет, что, работая над Обломовым, он наугад набрасывал свои планы на бумаге, накопил много таких бумажек и писал роман в голове, лишь изредка садясь писать две-три главы в неделю. В процессе работы и размышлений над текстом писатель делится своими мыслями со многими людьми, чтобы услышать мнение извне. сам он очень неуверен. «… согласно своей дурной привычке, он рассказывал всем, с кем встречался, и говорил о том, о чем я думал, о чем я писал, и все время читал, кто приходил ко мне, что уже было написано, дополняя то, что было дальше.«По той же причине Гончаров подал на суд Белинскому свой« Обыкновенный рассказ ».
«Тургеневу, конечно, я чаще и подробнее излагал и общий план, и особенности Обломова, как очень тонкого критика, который охотнее слушал мои рассказы. В то время он сам писал свои знаменитые «Записки охотника», одну записку за другой, наполняя ими «Современник». Гончаров признает талант Тургенева и называет его незаурядным художником-миниатюристом, придавая большое значение именно слову «миниатюрист».А великие произведения, такие как «Благородное гнездо», «Отцы и дети», «Накануне», он имеет в виду как вещи, во многом заимствованные у него, о которых он ведет свой рассказ.
Считается неизменно установленным фактом, что картины Гончарова чрезвычайно широки по охвату жизненных явлений, но масштабы их содержания еще далеко не ясны. Сам автор видел в своих романах отражение трех эпох русской жизни, из которых первая отмечена дремлющей Россией, вторая — готовой к пробуждению, третья — пробужденной и пробуждающейся ото сна.Но своими краями они идут один за другим — и не правильнее ли объединить их в одну большую картину, увековечившую один из самых любопытных моментов в истории нашего общества, момент его выгорания и обновления? Тогда развернется грандиозное полотно, протянется бесконечная вереница типов и фигур, пестрая смесь меланхоличных Обломовых, растерянного Рая, аккуратных Столцов, величавых Адуевых … Все они одинаково озарены лучами гения Гончарова. Но скоро прозорливый голос Тургенева выделит из толпы всех «лишних» и «новых» людей, одних разгромленных, других, заявивших о непримиримой борьбе с общероссийской рутиной и инерцией, и скажет «свое». новое »слово, которое подхватят тысячи радостных голосов… Э. Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм., 1920.
С 1855 года Иван Александрович стал замечать повышенное внимание к себе со стороны Тургенева, который, казалось, слушал его, дорожил его мнением. Гончаров, в свою очередь, не скупился на откровенность в своих литературных замыслах и однажды рассказал Тургеневу весь план будущего романа «Разрыв» с деталями, сценами, персонажами, деталями. На него произвело сильное впечатление то, что ему сказали: «Тургенев слушал, как будто замер, не двигаясь.Но я заметил, что эта история произвела на него огромное впечатление. «
Спустя какое-то время Гончаров стал замечать что-то в творчестве Тургенева из его слов: «… как будто потом, в рассказе, промелькнет», но он не придал этому значения, ему только показалось странным, что он нужны были такие мелочи: «Я вроде и все — он считал свой талант больше, ум продуктивнее — чем оба были! «
Дружба и особое внимание Тургенева к Гончарову разрешились в год, когда Обломов готовился к публикации.Тургенев привез свой рассказ «Благородное гнездо», прочитанный на званом обеде П.В. Анненков. Гончарова поразило: «Что я слышал? То, что я сказал Тургеневу за три года, — это именно сжатый, но довольно полный набросок «Разрыва».
«Когда все ушли, я остался с Тургеневым и прямо сказал ему, что рассказ, который я слушал, был не более чем отрывком из моего романа. Как он сразу побледнел, как клоун в цирке, как метался, отстой. «Как, что, что скажешь: неправда, нет! Кину в печку! «
«В каждом слове, в каждом движении было признание, которое ложь не скрыть.«
«Благородное гнездо» было опубликовано и произвело огромное впечатление, поставив Тургенева на высокий пьедестал.
Когда успех «Благородного гнезда» затмил впечатления «Обломова», Гончаров испытал чувство горькой обиды и не удержался от того, чтобы выразить его Тургеневу. Последовало личное объяснение; Это не привело к разрыву между друзьями, и в марте 1859 г. Гончаров дружески сопровождал Тургенева на Николаевском вокзале. Но затем Гончарова снова охватило чувство горького раздражения, и он решил дать ему отдушину в успешном письме сопернику, написанном им 28 марта.Это письмо очень важно не только для объяснения душевного состояния Гончарова, но и для более полного определения всех тех черт, которые входили в духовный образ писателя.
В этом письме Гончаров называет Тургенева дипломатом, уловки которого сшиты воедино. Он вспоминает свой вчерашний разговор с ним, который, судя по всему, был очень осторожен и сдержан по форме, но не отговорил Гончарова от его подозрений.
Гончаров оценивает талант Тургенева: «Если я осмелюсь искренне выразить свое мнение о вашем таланте, то скажу, что вам подарили нежный, верный рисунок и звуки, и вы пытаетесь строить огромные здания или цирки и хотите создать драматизм. .Вы сами хотите принудительно ограничить ваше свободное, бесконечно отведенное вам пространство жесткими рамками. Вам, как орлу, суждено промчаться по горам, регионам, городам, а вы кружите над деревней и хотите сосредоточиться над прудом, над невидимыми вам сверху внутренними переживаниями, страстями семейной драмы. «
По тону этого письма мы видим, что Гончаров находится в негодовании, волнении и раздражении, отчаянии. Ведь на его страницах разворачивается целая эмоциональная драма.Гончаров задумал роман и будет писать его, как обычно, долгие годы. Он рассказывает программу Тургеневу, который пишет романы быстро, как по заказу. И если роман Гончарова тщательно проработан в деталях, а каждая его деталь взращена долго, трепетно и с любовью, то Тургенев публикует свой роман с удивительной, как кажется Гончарову, скоростью, и оказывается, что самые заветные его идеи воплощены Тургеневым, как копия, переписанная другим почерком. Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество.Стокгольм., 1920
Гончарову нужно было доказать, что Тургенев занялся не своим делом. Его роман прекрасен в деталях, но в целом, несмотря на все заимствования, не выдерживает основательной критики. А Гончаров подвергает роман Тургенева убийственному анализу. Затем он не может удержаться от того, чтобы все же не сообщить Тургеневу каких-то данных о ходе работы над его романом, об изменениях, которые он внес в свой план и т. Д., Не замечая, что тем самым он попадает в непримиримое противоречие с самим собой. .Он и боится Тургенева, и тянется к нему, зная, что никто, как Тургенев, с его тонкой и впечатлительной артистической душой, не сможет оценить творчество Гончарова во всех мельчайших деталях. А чем была эта работа для Ивана Александровича, видно из последних строк его письма. «Действительно, я« молодой человек », — издевался надо мной Павел Васильевич (может быть, в результате нашего разговора вы ему сказали? Ах, вы две могилы тайн!). В конце концов, не десять тысяч (у меня осталось мало надежды на них), чтобы заставить меня работать, но, стыдясь признаться, я прошу, подожди, надеюсь на несколько дней или «мечты о святой поэзии», надежда » проливая слезы над художественной литературой.«Ну, тот век сейчас, это мои годы? А может, ничего из этого не выйдет, ничего не будет; думаю я с грустью: ведь только этот остался, лишь бы остался, лишь бы остался, — как же ты не грусти! »Гончаров И.А. Собрание сочинений В 8 т. Т.8 С.344
Самая большая ценность для Гончарова — это то, что он называет поэтическими мотивами. Или, короче, стихи. Именно в них, по его мнению, «сок романа», его «лучшие места», словом, «его душа». «Нет, Софья Александровна», — жалуется Гончаров, в частности С.А. Никитенко в письме от 28 июня / 10 июля 1860 г. «он (Тургенев. — В. Н.) не взял у меня ни крупицы, а взял … детали, искры стихов, например, ростки новая жизнь на развалинах старого, история предков, территория сада, черты моей старушки — нельзя не кипятить » Недзвецкий В.А. : Конфликт И.С.Тургенева и И.А.Гончарова как историко-литературная проблема // Славика. Дебрецен. 1986. Т. XXIII. С. 315–332.
.В системе литературно-эстетических представлений Гончарова и Тургенева поэзия — одна из самых характерных и ключевых.Мы встречаемся с ним в литературной переписке писателей, их критике и самокритике, мемуарах и очерках — например, в «Фрегате Паллас» («Где искать стихи?»; «И поэзия изменила свою священную красоту»; «Поэзия») дальних странствий … »Там же. Т.2. С. 106, 18, 16. и т. д.).
И это не случайно. Если, как считал Гончаров, отныне не лирика, сатира или собственно эпос, а «только роман может охватить жизнь и отразить человека», то, с другой стороны, романы без поэзии — это не произведения искусства », а их авторы. «не художники.Там же. Т.6. С. 456. Жизненная роль в романе Гончарова, поэтические моменты отмечены критикой. В связи с «Обыкновенной историей» Белинский проницательно уловил ее. Сравнивая в этом плане «Кто виноват» ? »В романе Герцена и Гончарова он писал:« В таланте Искандера поэзия — второстепенное средство; в таланте Гончарова поэзия — первое и единственное средство … »;« Он (Гончаров) неожиданно впадает в поэзию даже в изображении. мелких и посторонних обстоятельств, как, например, в поэтическом описании процесса горения в камине произведений молодого Адуева В.Г. Белинского.Полный сборник соч. В 13т. Т. 10.С. 344. «
Для сравнения: ответ Тургенева, написанный 7 апреля 1859 г., представляет собой целенаправленное, законченное литературное произведение. Тургенев обращает внимание Ивана Александровича на то, что ему не доставляет удовольствия писать человеку, который считает его «присвоителем чужих мыслей», но его письмо звучит мягким, примирительным тоном; Тургенев, видимо, не хотел ссориться, с одной стороны замечая преувеличенную придирчивость Гончарова, с другой, признавая, может быть, вину в признании того, что он однажды нечаянно сбежал от него по поводу своей непроизвольной, бессознательной впечатлительности.«Согласитесь, какой бы ни была моя« дипломатия », трудно улыбаться и быть добрым, когда принимаешь такие таблетки. Согласитесь также, что на половину — о чем я! — на десятую часть таких упреков вы бы совсем рассердились. Но я — называйте это во мне как хотите, слабость или притворство — я просто подумал: «Он думает о вас хорошо» и был только удивлен, что вы все же нашли во мне что-то, что можно любить. И на этом спасибо! Тургенев. Буквы. Т. III. С. 289-291).
Это письмо на время обескуражило Гончарова, и вскоре появилась майская книга «Современника» со статьей Добролюбова об Обломове.Заслуженный успех наконец выпал на его долю, и Иван Александрович был готов простить Тургенева. Однако обнаруживалось все больше совпадений, которые приводили Гончарова в ярость.
«Мы продолжали, говорю, к Тургеневу, но более или менее холодно. Однако они навещали друг друга, и вот однажды он сказал мне, что намеревается написать рассказ и рассказал его содержание … Это было продолжение той же темы из «Разрыва»: а именно дальнейшая судьба, драма Веры. . Я ему, конечно, заметил, что понимаю его план — понемногу вытаскивать весь контент из Рая, разбивать его на эпизоды, действовать как в «Благородном гнезде», то есть менять ситуацию, переносить действие в другое место, по-разному называя лица, сбивая их с толку, , но оставляя тот же сюжет, те же персонажи, те же психологические мотивы , и шаг за шагом следуйте по моим стопам! То и то, но не то!
А пока цель достигнута — вот что: когда-нибудь я собираюсь закончить роман, а он меня уже опередил, и тогда окажется, что не он, а я, так сказать, идут по его стопам, подражают ему ! Вот как все произошло и происходит до сих пор! Интрига, как разветвленная сеть, распространилась далеко и надолго.«
Этот новый рассказ, являющийся продолжением темы из Рая, вышел под названием «Накануне».
«Было решено с обеих сторон полностью объяснить дело, пригласив еще нескольких свидетелей. Кроме Анненкова и Дудышкина они пригласили Дружинина и А.В. Никитенко, и объяснение случилось со мной. Но конечно ничего не могло выйти. Роман, по большей части, пересказывался наедине, то в присутствии Дудышкина, входившего в состав Дружинина. Оба последних, мало интересовавшихся программой, знали только общий план романа — и поэтому не могли ни подтвердить, ни опровергнуть.«
Это закончилось ничем.
Выслушав приговор суда, Тургенев, также свидетельствованный Анненковым, сказал, что теперь, видя, «какие опасные последствия могут возникнуть из дружеского обмена мыслями», он считает необходимым навсегда прекратить любые дружеские отношения с Гончаровым. Литературные воспоминания. С. 521 ..
Гончаров продолжал писать свой роман. В 1860 и 1861 годах он опубликовал отрывки из «Современника» и «Отечественных записок». Так прошло несколько лет до смерти Дружинина.На похоронах Анненков подошел к Гончарову и сказал: «Тургенев хочет протянуть мне руку — как я отвечу?» «Я служу своему», — ответил я, и мы снова собрались вместе, как ни в чем не бывало. И снова свидания, разговоры, ужины — все забыл. Мы с ним ни слова не говорили о романе. Я только коротко ответил, что продолжаю писать все — летом, на воде.
Тургенев начал это примирение со мной, как я позже увидел, отнюдь не из моральных побуждений возобновить дружбу, которой у него никогда не было.Прежде всего, он хотел, чтобы эта ссора, которая стала известна после нашего объяснения перед свидетелями, была забыта, а вместе с ней были забыты мои обвинения против него — в похищении или плагиате, как он осторожно выразился. Во-вторых, ему нужно было внимательно следить за моей деятельностью и не позволять мне закончить роман, из которого он позаимствовал свои «Отцы, дети» и «Дым».
В своем признании Гончаров подробно разбирает дело с Тургеневым. Запоминает все подробности, все встречи, разговоры, письма.Снова и снова он сравнивает рассказы и романы, указывает на конкретные места в текстах, возможные сходства. Его мнительность становится болезненной, похожей на паранойю.
«… Так что ни в нашей литературе, ни за рубежом его слабость и источник его сочинений не раскрываются. Во избежание подозрений он иногда писал свои: очень красивые, хоть и тонкие, рассказы — вроде «Ася», «Первая любовь». Во мне он видел единственного соперника, писавшего так же, как и он: Толстой (Лев) только начинал свои военные рассказы, Григорович писал из крестьянской жизни, Писемский и Островский пришли позже.Одним словом, я один стоял поперек его дороги — а он я отдал всю свою жизнь , чтобы разорвать меня на части, чтобы меня не переводили всячески — и вот, в зарубежных литературных и книготорговых кругах — критикой, чтобы предотвратить любую попытку узнать обо мне. Там ему поверили, потому что он был единственным, кого они знали лично — вот почему ему это удалось. Он нарисовал себе план — сыграть гения, руководителя нового литературного периода и до сих пор успешно претендовать на роль великого писателя.«
В своей рукописи Гончаров сообщает, что кто-то способствовал Тургеневу во всех его выходках. Он считает, что только ему одному не удалось, и если бы Тургенев не был проинформирован о прочитанном им, Гончаровым, как он писал главы из «Утеса», у него не было бы ни «Отцов и детей», ни «Дым», ни «Дачи на Рейне».
Кто и почему помог Тургеневу? Гончаров не может сказать этого уверенно и подробно, он только догадывается и предполагает.
«Не знаю, кому нужно было, чтобы я не писал, а мешал мне, кажется, как я понял из многих наблюдений позже, кто-то ловко, под рукой создал мне репутацию почти красного цвета, или что-то в этом роде.Этого было просто недостаточно.
И тогда уже образовались несметные делимы или банда обманщиков; подслушивать мои мысли, улавливать слова. И друзья, и враги обоих полов засунули нос мне в рот, чтобы узнать, не был ли я пьяницей? Но поскольку я не пью вино, запаха быть не могло.
Но кто помешает этим ищейкам приписывать мне тот или иной запах и цвет по своему желанию? Они не делали личных ставок и не спрашивали меня. ”
Подозрение появилось в характере Ивана Александровича, он стал бояться постороннего взгляда.Ляцкий пишет: «Нам сообщили, что за границей, во время написания« Разрыва », Гончаров принес рукописи госпоже С. с просьбой спрятать их« от Тургенева », хотя Тургенева при этом не было ни в Баден-Бадене, ни в Мариенбаде. время.» Тревога не оставила Гончарова дома. «Возвращаясь в свою квартиру, он всегда был встревожен, как будто ожидал каких-то неприятностей. С волнением в голосе он спросил у домработницы, открывавшей дверь: «Там кто-нибудь был?» Он тотчас подошел к письменному столу и нервно открыл и закрыл ящики.«Тургенев здесь рылся … В общем, кто-то пришел и порылся в моих бумагах … Надо быть в этом отношении очень осторожным …» 27 декабря 1877 г., готовясь к изданию «Литературный вечер», — пишет Гончаров. тревожное письмо Валуеву, в котором ощущаются страдальческие нотки души, охваченной болезненными подозрениями. Он говорит, что чувствует в себе силы осуществить задуманное, но боится, что помешают какие-то неблагоприятные обстоятельства: «Думаю, , Я даже боюсь (поэтому и не пишу), что мне это просто не дадут.И подойдет кто-то другой: пока я думаю и работаю (а я медленно работаю для печати), где-то появится искусно замаскированная параллель: все то же и примерно то же самое.
«Между тем — я, решив больше ничего не писать, измученный, преследуемый за спиной какой-то всеобщей шпионажем и всей этой борьбой, подозрениями, волнениями, сложил руки в рукавах и заявил, что больше писать не буду, и начал от скуки читать все, что попадалось под руку, кстати и «Дача на Рейне».Меня это поразило. Это не что иное — как перенесено на немецкую землю и передано немецкой таможне «Прорыв»!
Гончаров пишет, что ему стало казаться, что против него действует какое-то общество. Он был напуган. У него начались нервные припадки, почти в обморок. Он уже видел не только Тургенева, но уже целую кучу невидимых врагов, он был как бы в осаде. Иногда ему кажется, что кто-то наблюдает за ним на улице. Как будто они начинают с ним разговоры с определенной целью, внимательно слушают, а потом уходят записывать: «а я случайно за ними осторожно пошел, чтобы поймать их».
Прочитав всю эту душераздирающую исповедь, читатель «Необычной истории» не сомневается в душевном срыве автора. Реальные представления искажены в нем бредом, который в связи с предшествующими ему обстоятельствами можно определить как своего рода манию преследования. «Настойчивая болезненная мысль овладевает человеком и, сопровождаемая внушениями расстроенного воображения, концентрируется на одном объекте, олицетворяющем враждебное начало, от которого следует тем или иным способом обезопасить себя.«
Вне мрачного, злого гения замкнутого круга, центром которого был Тургенев, Гончаров сохранил всю силу своего ума и обычное душевное равновесие. В литературной среде часто наблюдается такое явление, как «чрезмерная чуткость мелкой гордости», что не чуждо Гончарову, но у Ивана Александровича оно проявилось в большей степени у Е. Ляцкого. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм., 1920.
Гончаров в своем признании называет две причины, побудившие его написать «эту жалкую историю.«
Первой причиной он называет естественное желание защитить себя от лжи, желание осветить правду: «Поэтому в споре между нами и Тургеневым поучительны и важны не наши произведения, а нравы нашей эпохи. , закулисная литературная сторона, я думаю, необходима для истории художественной литературы — вся эта мелкая возня в муравейник! Объяснение этих мелочей ведет к нахождению истины и истинной , где бы и в какой бы форме и в какой бы мелкой материи ни появлялись, всегда приносит блеск , следовательно, улучшение, прогресс в человеческих делах! «
«Это — первая причина , по которой я решил — с большим отвращением и против моей воли — изложить всю эту историю на бумаге.«
Тургенев как бы ведет диалог с читателем, задает вопросы от его имени и сам на них отвечает:
А кто вас знает, — скажете вы, неизвестный мне читатель (который когда-нибудь наткнется на эти страницы после моей смерти), — кто вас знает! Тургенев тоже много скажет или напишет в свою защиту, а может быть, даже лучше напишет (так как он умнее и тоньше меня) — как узнать, кто прав, а кто виноват? Обе стороны, конечно, не колеблясь поручиться за совесть за верность: правая, потому что он прав, а лжец лжет! Но где правда, на какой стороне: вот в чем вопрос!
И вот и все (отвечу) и подлежит разбирательству и суду третьей, беспристрастной и неприкосновенной стороной , следовательно, на решение следующего поколения, когда все аргументы и показания обеих сторон будут в уме — а значит, правда будет яснее!
Тургенев объясняет вторую причину написания признания как обязанность, возложенную на него другими, т.е. он должен отдать свой голос. «… союзников , свидетелей, всех, кто вмешался и кого обманули — мне кажется, как я замечаю — как будто они требуют или ждут моего ответа, объяснений, как будто удивляются тому, что я молчал, мне даже довольно четко намекнули, что я, , даже после себя, оставил записки , объяснил … »
Гончаров также объясняет причины постоянного пребывания Тургенева за границей.
Первой причиной высылки из России стала привязанность к семье известного певца Виардо: «…. с видимым удовольствием он показал себя перед нами с таким дружеским отношением к знаменитому певцу. Это его хорошо поставило, дало ему больше шика, его славы! Там он и свою внебрачную дочь забрал у крепостной бабы, там вырастил ее, выдал замуж — в кругу друзей похвастался этим делом! «
Вторая причина — «положительно страх быть решенным здесь » Гончаров считает, что манеры Тургенева, мягкость, доброта, простота — все это притворство.За маской скрывается ядовитость, скрытность, тонкие расчеты и притворство, все это раскрылось через два-три года, если бы Тургенев жил в России.
Третья и основная причина, по которой Гончаров называет литературными целями Тургенева: «Она появилась в 1855 году, , когда я перенес все свои вещи из сумки в его сумку, то есть я сказал ему свой « Break ». Писать было нечего: «Записки охотника» стали надоедать, от него требовали большой работы … Больше писать было нечего.Вдруг упал целый клад, причем не только материал, но и готовые персонажи, сцены — все, даже с манерой написания! Вот как я это вижу сейчас, и было его основной мотивацией для постепенного переезда в Париж , где он начал передавать, продавать по частям, свое имение ( реализует , как сказал мне Анненков) и вместе взятую литературную движимость. ».
«Он уехал в Париж и там, в гнезде писателей, окружил себя Гонкурами, Флобером и, я еще не знаю, кем, наделил их теми, о которых я ему подробно рассказал. эпизодов и персонажей, которые он не взял — и таким образом — вырос там в колосса и стал их учителем и наставником, объясняя им смысл естественной школы, начиная с Гоголя и умалчивая о других, кроме него самого. «
В связи с этими причинами отсутствия Тургенева в России Гончаров называет основные причины, побудившие его написать «Необычную историю».
Тургенев был недоволен Россией и считал себя добровольным переселенцем.Где-то в прессе у него есть фраза: «Увидев, что здесь происходит, я бросился с головой в немецкий океан», то есть в океан западной науки, свободы мысли и свободы действий, в мир искусства, идей. , бежали от тьмы, угнетения и ограниченности наших верований, чувств, представлений, чтобы жить и действовать там во имя человечества.
«Все это ерунда, ложь!
Он бросился в немецкий океан вовсе не потому, что ему стало плохо в России.А во Франции он свободно живет в кругу людей, которые, как иностранец, не могут полностью его узнать, и он скрывает от них свои скрытые стороны, как скрывает их от нас за границей! «
Гончаров считает, что перенос романов русского писателя из русской литературы в зарубежную нельзя простить ни Тургеневу, ни тем, кто ему в этом помогал. «Русское слово все равно небогато — и брать от него что-нибудь большой грех, измена! К этому следует добавить несомненное предположение: как он я должен был, занимая ложное положение против русской литературы и помещая в нее других, рекомендовать там, в литературном кружке, современную русскую литературу! Конечно, как незначительный, не достойный серьезного внимания — и при этом, конечно, отгородился: «Не стоит там жить, там никого нет», и ушел туда, где есть свет, искусство, жизнь. ! «
«Кто нашептывал такое понятие и мнение о России! Тот, который, конечно, вытащил из этой литературы то, что французы могли и чего не имели, и бежал туда! Что и как он должен был сказать обо мне, например, Ауэрбах, а теперь и французы, распространяющие мои товары!
Вот почему я все записал , как было между ним и мной … А потом судите как хотите!
Я сам не предвижу использование этих листов. И мне бы не хотелось — если это возможно — чтобы до этого дошло! В конце этой рукописи я приложу примечание , где я скажу , при каких условиях и в каком только крайнем случае может быть использовано. Я надеюсь, что воля умершего будет свято исполнена, особенно если его посмертное желание имеет тенденцию избегать необходимости причинять вред, даже если он защищает себя, другого, нет необходимости, чтобы он этого заслужил! «
Заключение
Многие годы мысль о плагиате, угнетающая сознание и нравственные чувства Гончарова, могла в конечном итоге нанести вред его всегда легко уязвимой психике.Ряд страниц «Необычной истории» написан, несомненно, в болезненном состоянии. Таковы фантастические домыслы о «агентах» Тургенева, роющихся в записных книжках писателя, о том, что последний доводит до французских и немецких романистов план и идеи того же «Прорыва», и, наконец, весь сюжет об искусной якобы развернутой интриге. против Гончарова Тургеневым, чтобы лишить оппонента интересов — место, которое ему подобает в русской и европейской литературе.
Гончаров написал признание, чтобы осветить правду! «Я был бы даже очень счастлив и полностью примирился бы со своей позицией, если бы вопрос был прояснен таким образом, то есть чтобы они очистили меня, оправдали меня, и слава, то есть заслуга труда, умение использовать , примените мой материал к делу, осмыслите и обработайте другие, взяли, а вместе с ним весь шум, торжество! Да пребудет с ними Бог! Лишь бы они оставили мне мою правда , то есть то, что они извлекли из меня, а не я из них ! Нет, там Тургенев хочет взять на себя всю инициативу и переложить подозрение в своей вине на меня.Последнего я, конечно, не хочу! ”
«Все против меня: я жил один, друзей нет, есть несколько безымянных, нелитературных друзей, есть, наверное, много известных и неизвестных публике ценителей моих произведений, но все они любители литература, а не сами писатели, и нет никакой помощи со стороны прессы, они не могут мне помочь. Умерли старые друзья, современники и сверстники, а новая пресса состоит не только из равнодушных, но и враждебных по отношению к старым писателям, отчасти из зависти к ним, отчасти из-за того, что литературные концепции и вкусы сильно изменились, подчиняясь либо утилитарному, либо крайне враждебному. реальное направление… Никакой критики нет, а если и есть, то ее умиротворяет ласковый и самодовольный Тургенев!
Я молчу, даже новое издание своих романов не обновляю, несмотря на просьбы издателей. Пусть будет лучше для меня заглохнуть — чем распространять эти слухи, из которых Тургенев выйдет невредимым, а я буду страдать, потому что многие против меня, почти все! «
Я верю, что Бог поможет мне, а может я не стою за свои грехи!
Библиография
2.Гончаров И.А. Продолжение «Необыкновенной истории». Июль 1878 г.
3. Гончаров И.А. Примечание к «Необычайной истории». Август 1878 г.
4. Гончаров И.А. Приложение к «Необыкновенной истории». Июнь 1879 г.
5. Гончаров И.А. Собрание сочинений В 8-ми томах.
6. Э. Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм., 1920.
7. Вступительная статья к «Необычной истории», подготовка текста и комментарии Н.Ф. Буданова.
8. Недзведский В.А. Романы И.А. Гончарова. — М .: Издательство МГУ, Издательство «Просвещение», 1996. — 112с.
9. Недзвецкий В. А .: Конфликт между И. С. Тургеневым и И. А. Гончаровым как историко-литературная проблема // Славика. Дебрецен. 1986.
«Необычная история» с Иваном Сергеевичем Тургеневым
Анатолий Федорович Кони:
Некоторые предполагали, что разлад начался после того, как Гончаров увидел в Базарове предвосхищение созревающего образа Марка Волохова, с которым он познакомил Тургенева в конце пятидесятых годов. , когда они еще дружили за границей.С этого времени, кажется, и начались жалобы Гончарова на то, что Тургенев напрямую и через знакомых извлекал у него сюжеты задуманных им произведений и использовал их для себя и своих зарубежных друзей-литераторов. Эта более чем странная причина разногласий, во всяком случае, должна была возникнуть гораздо раньше, чем появление «Отцов и сыновей», так как еще в 1860 году в «Искре» было опубликовано стихотворение (№ 19 от 20 мая) Обвинительный приговор поэт (Д. Минаева) «Парнасский приговор», в котором русский писатель, «медлительный и ленивый, неподвижный, как Обломов, молча и мрачно стоящий, окруженный облаком гномов», приносит богам жалобу на своего брата и говорит : «Он такой же, как я, писатель старый, недавно он опубликовал роман, в котором у меня бесславно украли сюжет и план рассказа… У меня герой потребления; у него есть портрет того же самого; меня зовут Елена; у него тоже есть Елена. Все его лица такие же, как в моем романе, они ходят, пьют, болтают, спят и любят … »Парнасский суд решает осудить виновного на роль тупого купца в« Ревизоре »(в Зимой 1859-1860 годов в спектаклях Литературного фонда в Пассаже Тургенев действительно оказался в купеческой группе, которой городской голова — Писемский — говорит: «Жалуйтесь, аршинники, самовары ?!»), а истец обречен на путешествовать по миру, чтобы написать новое творение в дороге.Из этого видно, что жалобы Гончарова на Тургенева были известны уже в начале 1860 года. Возможно, такое ревностное отношение к творчеству Тургенева проявилось у Гончарова еще раньше, поскольку в одном из писем Никитенко он намекает, что бабушка Татьяна Марковна в « Утес »был задуман намного раньше тети Лизы, Марфы Тимофеевны, в« Благородном гнезде ». В письме к Тургеневу от 28 марта 1859 г. он писал: «Сцене бабушки и внучки вы милостиво и великодушно пожертвовали довольно слабой сценой своего рассказа.«Таким образом, видимо, ревнивый разлад с Тургеневым начался давно, причем без всякого повода, поскольку однородные явления жизни, воспринимаемые независимыми художниками, могли создавать в их душах сходные по сути, разные по внешним проявлениям образы. из-за глубины их таланта и творческой силы ни один из них не нуждался в заимствованиях.
Василий Дмитриевич Григорович:
Однажды — кажется, у Майковых — он изложил содержание нового предполагаемого романа, в котором героине пришлось удалиться в монастырь; спустя много лет вышел роман Тургенева «Благородное гнездо»; главное женское лицо в нем тоже было перенесено в монастырь.Гончаров поднял целую бурю и прямо обвинил Тургенева в плагиате, в присвоении чужой мысли, предположив, вероятно, что эта драгоценная в своей новизне мысль могла только явиться ему, а у Тургенева не хватило бы таланта и воображения, чтобы дотянуться до нее. Дело приняло такой оборот, что пришлось назначить третейский суд в составе Никитенко, Анненкова и третьего лица — не помню, кто. Ничего из этого, конечно, не вышло, кроме смеха; но с тех пор Гончаров перестал не только видеться, но и кланяться Тургеневу…
Павел Васильевич Анненков (1812 или 1813–1887), литературовед и мемуарист:
По возвращении из кругосветного путешествия или даже раньше И.А. Гончаров прочитал какую-то часть своего романа » Разрыв »Тургеневу и рассказал ему о содержании этого произведения. Когда вышло «Благородное гнездо», Тургенев с удивлением узнал, что автор романа, появившийся позже под названием «Разрыв», находит поразительное сходство в сюжетах романа с собственной идеей, которую он лично высказал Тургеневу.Тургенев в ответ на это по указанию И. А. Гончарова исключил из своего романа один отрывок, напоминающий какую-то деталь, и я «успокоился», — добавляет И. А. Гончаров в пояснительном письме к Тургеневу. То же самое произошло с появлением «Накануне». Прочитав тридцать или сорок страниц из романа, как сказано в письме Ивана Александровича Тургеневу от 3 марта 1860 г., он выражает сочувствие автору: «Мне очень весело узнать в вас смелого и колоссального художника. », — говорит он, но в то же время письмо заключает в себе и следующее:
« Как в человеке я ценю в тебе одну благородную черту — ту доброту и снисходительность, то пристальное внимание, с которым ты слушаешь произведения другие и, кстати, недавно послушали и похвалили мой незначительный отрывок из того же романа, который вам рассказывали давным-давно в программе ».После этого письма в Санкт-Петербурге стали распространяться и расти слухи о том, что оба романа Тургенева являются не более чем плагиатом неопубликованной истории Ивана Александровича. Эти слухи, конечно, вскоре дошли до обоих авторов, и на этот раз Тургенев потребовал арбитражного суда. Гончаров согласился подчиниться приговору такого суда с одним условием: суд не переходил к следственному процессу, поскольку в последнем случае ни одна из сторон не имела юридических доказательств, а судьи высказывали свое мнение только по данному вопросу. О том, являются ли они для него, Гончарова, правом сомневаться, которое может возникнуть из-за внешнего, поверхностного сходства произведений и помешать автору свободно развивать свой роман.На одно из замечаний Тургенева Гончаров достойно ответил: «На ваше предположение, что меня беспокоят ваши успехи, позвольте мне улыбнуться, и все». Эксперты, выбрав их, наконец собрались 29 марта 1860 г. на квартире И.А. Гончарова — это были: С.С. Дудышкин, А.В. Дружинин и П. Анненков — люди, одинаково симпатизирующие обеим сторонам и ничего более не желающие, как разрушить сам предлог для разрыва добрых отношений между людьми, имевшими одинаковое право на уважение их авторитетного имени.После изложения дела, обмена дополнениями сторонами комментарии экспертов свелись к одному знаменателю. Таким образом, произведения Тургенева и Гончарова, возникшие на одной и той же российской почве, должны иметь несколько схожих положений, совпадающих по совпадению в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны. Гончарову такое решение экспертов, похоже, удовлетворило.
Никитенко Александр Васильевич. Из дневника:
1860. 29 марта Вторник. Лет пять-шесть назад Гончаров прочитал Тургеневу набросок своего романа (Художник). Когда последний опубликовал свое «Благородное гнездо», Гончаров заметил кое-где сходство с тем, что было у него в программе своего романа; у него возникло подозрение, что Тургенев позаимствовал эти места у него, о чем он объявил автору «Благородного гнезда». На это Тургенев ответил ему письмом, что он, конечно, не думал о том, чтобы что-либо у него умышленно брать взаймы; но поскольку некоторые подробности произвели на него глубокое впечатление, неудивительно, что они могут неосознанно повторяться в его рассказе.Это добродушное признание стало поводом для большой истории. В подозрительном, жестком, эгоистичном и вместе с тем лукавом характере Гончарова закрепилась мысль о том, что Тургенев умышленно заимствовал у него почти все или хотя бы главное, что он его ограбил. Он с горечью говорил об этом некоторым писателям, в том числе и мне. Я пытался ему доказать, что если Тургенев что-то у него позаимствовал, то это не должно его так сильно расстраивать — их таланты настолько разные, что никому и в голову не придет называть одного из них подражателем другого, а когда роман Гончарова публикуется, то, конечно, его в этом не упрекнут.В этом году вышел рассказ Тургенева «Накануне». Глядя на нее уже предвзятым взглядом, Гончаров тоже нашел в ней сходство со своей программой и пришел в ярость. Он написал Тургеневу ироничное, странное письмо, которое тот проигнорировал. Встретившись на днях с Дудышкиным и узнав от него, что он собирается обедать к Тургеневу, он грубо и злобно сказал ему: «Скажи Тургеневу, что он накрывает обеды на мои деньги» (Тургенев получил четыре тысячи рублей за свой рассказ от «Тургенева»). Российский вестник »).Дудышкин, увидев человека, решительно потерявшего голову, должен был действовать осторожнее; но он буквально передал Тургеневу слова Гончарова. Конечно, в последнем это должно было быть подавляющим. Тургенев написал Гончарову очень серьезное письмо, назвал его слова клеветой и потребовал объяснений в присутствии избранных обоими приближенных; в противном случае угрожал ему дуэлью. Однако это была не какая-то смертельная угроза, а последнее слово умного, нежного, но сильно обиженного человека.По обоюдному согласию они были выбраны посредниками и свидетелями предстоящего объяснения: Анненков, Дружинин, Дудышкин и я. Это известное объяснение произошло сегодня в час дня. Тургенев, видимо, был взволнован, но очень ясно, просто и без малейших вспышек гнева, хотя и не без сожаления, обрисовал весь ход дела, на что Гончаров ответил как-то неопределенно и неудовлетворительно. Места сходства, которые он привел в рассказе «Накануне» и в своей программе, мало убедили его в его пользу, поэтому победа явно склонялась в сторону Тургенева, и оказалось, что Гончаров увлекся, как он сам выразился. , с его подозрительным характером и преувеличением.Затем Тургенев объявил, что все дружеские отношения между ним и г-ном Гончаровым прекращены, и уехал. Больше всего мы опасались слов Гончарова, сказанных Дудышкиным; но как сам Гончаров признал их абсурдными и сказал без умысла и не в том смысле, который в них можно увидеть, ради одной шутки, правда, по его собственному признанию, непристойной и грубой, а Дудышкин заявил, что не уполномочен тем, кто сказал передать их Тургеневу, то мы торжественно провозгласили эти слова, как будто их не было, чем был устранен важнейший casus belli.В общем, должен признать, что мой друг Иван Александрович сыграл в этой истории не очень завидную роль; он проявил себя каким-то раздражительным, крайне ненужным и грубым человеком, а Тургенев вообще, особенно во время этого, несомненно, болезненного для него объяснения, вел себя с большим достоинством, тактом, грацией и какой-то особой грацией, свойственной порядочным людям, высокообразованным. общество …
Боборыкин Петр Дмитриевич:
В литературных и светских кругах Санкт-Петербурга.В Петербурге давно ходят слухи, что автор «Разрыва» подозревал своего ближайшего сверстника Тургенева в похищении у него лица Базарова, так как собственный нигилист был им задуман задолго, еще до появления «Отцов и сыновей». И в начале семидесятых эта идея была особенно сильна в его душе. Его ближайшие знакомые в разное время передавали мне подробности взрыва этой цепкой подозрительности, которая, вероятно, подпитывала весь образ жизни Гончарова, жизнь старого холостяка, привыкшего разбираться в себе всевозможными мельчайшими подробностями. в его человеческих и литературных испытаниях и впечатлениях.Поэтому собеседник, знавший о такой болезненной точке в своей душе, всегда должен быть настороже, а некоторые имена и книги лучше вообще не упоминать. Я слышал от тех же лиц, что в половине семидесятых подозрение писателя в одном направлении дошло до того, что во многом видел Гончаров, а затем вышло из-под пера парижских натуралистов, друзей Тургенева, подрывных под его руководством. ; нашли им даже собственные сюжеты и рисунки лиц.
Иван Александрович Гончаров:
Если бы я не пересказал свой «Разрыв» полностью и подробно Тургеневу, то не было бы «Благородного гнезда», «Накануне», «Отцов и детей» и «Дым» в нашей литературе, ни «Дачи на Рейне» по-немецки, ни «Мадам Бовари» и «Воспитание сентименталь» по-французски, и, может быть, многие другие произведения, которые я не читал и не знаю.
Кони Анатолий Федорович:
Так было и с Гончаровым, который вообще отличался мнительностью. Это его состояние, как видно из писем к Никитенко, достигло апогея в 1868 году, когда под влиянием заграничных встреч с некоторыми русскими семьями, которые, догадываясь о его больном месте, залечивали его эмоциональную рану намеками и «за развлечения возбуждали слегка скрытый огонь », он даже хотел прекратить печатать« Разрыв », содержание которого уже было доложено Ауэрбаху и будет использовано последним в его новом романе.Под влиянием этого состояния он писал Стасюлевичу в 1868 году: «Вы знаете, чего я хотел в своей работе, какие честные мысли, добрые намерения руководили мной и сколько горячей любви к людям и к своей стране было излито в этом фантастическом уголке. Россия моя, в своем народе и т. Д.
И вдруг — не только равнодушие, но какой-то злой смех, тупая вражда вместо ласки и симпатии еще до появления труда, приветствую меня. Хочу поскорее закончить и отдать вам, чтобы те, кто, ничего не понимая во мне и не допуская никакой исключительности в природе, не нашли ничего, кроме злого и грубого смеха, и даже живым предали меня в неправильные руки на насмешки и пожирания.В другом письме он пишет: «Я хотел бы сказать в Раю все, что я сказал вам лично о себе. Вы знаете, какой я дикий, какой сумасшедший … — а я болен, охотился, охотился, а не понимаемый кем угодно и безжалостно оскорбляемый самыми близкими мне людьми, даже женщинами, больше всего ими, которым я столько жизни и пера посвятил … Жду утешения только от своей работы: если я ее закончу , Я успокоюсь, а потом уйду, спрячусь где-нибудь в углу и умру там.К сожалению, судьба не дала мне уголка, даже маленького; нет ни гнезда, ни благородных, ни ни птиц, и я сам не знаю, куда пойду … »Я увидел последний отзвук этого состояния летом 1882 года в Дуббельне, имея в виду трудность Приобретая и дороговизну ставшего редкостью «Обломова», я уговорил его издать полное собрание своих сочинений. «Он мог бы дать мне такой совет, — сказал мне Гончаров, мрачно глядя вниз, — но враг. : вы хотите, чтобы меня обвинили в ограблении Тургенева ?! » Мне стало ясно, что навязчивая идея замкнулась.После смерти Тургенева мучительная мнительность прошла. Гончаров перестал аллегорически говорить о Тургеневе и стал отдавать ему должное в своих ответах. Так, через год после смерти последнего он писал почетному академику К.Р.: «Тургенев пел и описывал в« Записках охотника »русскую природу и деревенскую жизнь, как никто другой», а в 1887 году, говоря о «безбрежности». , неиссякаемый океан поэзии », Писал тому же человеку, что« надо внимательно вглядываться в этот океан, и внимательно слушать с замиранием сердца, и заключать точные приметы поэзии в стихах или прозе — это все одно и то же: стоит помнить «Стихи в прозе» Тургенева.«
Михаил Викторович Кирмалов:
Было время, когда после ссоры с Тургеневым Иван Александрович ожидал от него вызова на дуэль.« Что ж, мы должны принять вызов », — сказал он. его отец
Из книги Полярный летчик автора Водопьянов Михаил ВасильевичЧрезвычайная демонстрация Наша эскадрилья самолетов возвращалась домой после одной северной экспедиции. И вот мы снова на мысе Желания, с которого не так давно пытались сбежать, чтобы добраться до полюса.Опять нам мешает погода. Только вот аэродром не хромает, вроде
Из книги Боско Терезио «Сбылась мечта».Необычайное воспоминание Город Кьери находится в десяти километрах от Турина. Он расположен у подножия Туринских холмов. С другой стороны — столица Пьемонта. Когда Джованнино прибыл в Кьери, там было девять тысяч жителей. Это был город
Из книги Брежнев автора Млечин Леонид МихайловичРасчеты с Иваном Денисовичем 10 ноября 1966 года состоялось заседание Политбюро, на котором Брежнев впервые после своего избрания лидером партии высказался по идеологическим вопросам.Выступление Леонида Ильича дает представление о его взглядах. Брежнев начал с того, что
Из книги Уроки режиссуры К. С. Станиславского автора Горчаков Николай Михайлович.НЕОБЫЧНАЯ РЕПЕТИЯ Наконец-то настал долгожданный день. Все мы собрались в 11 часов в большом фойе на Малой сцене. Мебель ко всем пяти действиям Синичкиной, пюпитры и пианино для квартета, ширмы перегородки, покрытые холстом, реквизит на столы, костюмы,
Из книги Моя профессия автора Образцов Сергей«Необычная ночь» Все началось с того, что Музыкальная студия «Художественный театр» вместе с Первой студией решила организовать игривое коллективное представление по типу скетча для очень узкого круга зрителей.Они назвали это «Чрезвычайной ночью». Вся коллекция от
Из книги «Нечестивые святые» и других рассказов автора Тихон (Шевкунов).Как Булат стал женой Ивана Булата Окуджавы Ольга приехала в гости к отцу Иоанну (Крестьянкину) в Псково-Печерский монастырь. В разговоре со священником она как-то пожаловалась, что ее знаменитый муж не крестился и даже креститься не хочет — равнодушен к вере. Отец Иоанн сказал
Из книги В споре над временем автора Решетовская Наталья АлексеевнаГЛАВА V Около Ивана Денисовича Поезда шли на восток с нормальной скоростью.Но у обитателей каретных вагонов были свои, только должны были останавливать: пересыльные тюрьмы Куйбышева, Челябинска, Новосибирска. Пленных перевезли без спешки. А сами делают
Из книги Гончарова автора Мельник Владимир Иванович.«Необычная история» Гончаров писал не только романы, но и очерки, и мемуары, и критические статьи … А в 1870-е гг. (Основная часть датируется декабрем 1875 — январе 1876 г.) самые печальные и, наверное, самые маленькие. -известный по своей книге «Необычное
». Из книги Демидовых: Век побед автора Юркин Игорь Николаевич.Конфликт с Иваном Баташевым За тульскими и уральскими успехами Демидова внимательно следили его земляки.Государственный кузнец Иван Тимофеевич Баташев был первым из тех, кто попытался повторить этот успех.
Из книги Собрание сочинений в 2-х томах. Vol. II: Рассказы и рассказы. Воспоминания. автора Арсений НесмеловНЕОБЫЧНАЯ МУНКА Берег одного из каналов Сунгари вдали от города. Ночь ветреная и темная, как говорится, не видно. Слышен плеск волн на крутом берегу; иногда в воду падает размытая глыба земли. Свежий, — первая половина мая.На высоком берегу, едва
Из книги Мой дядя — Пушкин. Из семейной летописи автора Павлищев Лев Николаевич.Переписка Александра Сергеевича Пушкина с Николаем Ивановичем Павлищевым I 4 мая 1834 года, Санкт-Петербург, спасибо за ваше письмо. Он оперативный и деловой, поэтому ответить на него несложно.
Из книги Достоевский без блеска автора Фокин Павел Евгеньевич. Из книги Литературные воспоминания автора Анненков Павел Васильевич.ШЕСТЬ ЛЕТ ПЕРЕПИСКИ С И.С. ТУРГЕНЕВ 1856-1862
Из книги Владимир Высоцкий в Ленинграде автора Цыбульский Марк.в ЛЕНИНГРАДЕ С ИВАНОМ ДЫХОВИЧНЫМ У Высоцкого в тот год были публичные выступления в Ленинграде, и я знаю об этом от участника тех концертов, в то время актера Театра на Таганке И. Дыховичного. К сожалению, точных дат и мест выступлений И. Дыхович-ный не помнит, что
г. Из книги Тургенева и Виардо. До сих пор люблю … автора Елена ПервушинаРомансы И.С. Тургенева для Полина Виардо Синица Слышу: Синица звенит Среди желтеющих веток … Здравствуй, птичка, Вестник осенних дней! Хотя он грозит нам ненастьями, Хотя он для нас пророк зимы, Твоя жизнерадостная бодрость дышит милостивым счастьем
Из книги Тургенев без блеска автора Фокин Павел Евгеньевич.«Необычная история» с Иваном Александровичем Гончаровым Иван Александрович Гончаров. Из мемуарного очерка «Необычная история»: С 1855 года я стал замечать какое-то повышенное внимание ко мне со стороны Тургенева.Он часто искал со мной разговоров, казалось
отцов и сыновей Введение | Шмооп
Отцы и дети Введение
Отцы и дети , опубликованное в 1862 году, было для Ивана Тургенева большим, чем прорывом; это был прорыв для русской литературы в целом. В своем реализме и тщательном изображении подъема нигилизма (философии, которая не принимает никаких принципов как должное; все открыто), он предвосхищает великие русские романы второй половины девятнадцатого века.И Лев Толстой, и Федор Достоевский были поклонниками Тургенева, и можно утверждать, что его маленькая книга очень многое сделала, чтобы открыть пейзаж, который эти два более поздних автора будут пахать.
Однако, когда вышел Отцов и сыновей , это вызвало скандал, разразившийся, как гроза, прямо над головой Тургенева. Русские консерваторы читали книгу Тургенева и думали, что он прославляет нигилизм в образе Базарова. Радикальные русские читали книгу и были уверены, что он изображает в карикатурном виде молодое поколение.Короче говоря, обе группы подошли к книге и хотели увидеть свои собственные мнения и убеждения прямо здесь, на странице, но ни одна из них не нашла их. В каком-то смысле это свидетельство успеха романа Тургенева. Он отказывается уступить ту или иную сторону, чтобы предложить догматический результат. Иными словами, идеология уступает место искусству. Цель Тургенева — как можно тщательнее изобразить жизнь своих персонажей, а не передать политический посыл.
Книга — фантастическое произведение литературы, но кто-то может возразить, что она стала чем-то большим.Говорить об истории России середины XIX века без ссылки на роман Тургенева практически невозможно. Любое обсуждение растущего либерализма в России, попытки освободить крепостных в 1861 году, гнев и радикализм молодого русского поколения без Тургенева кажутся чем-то абстрактным. Это означает, что тщательно продуманная художественная литература Тургенева вошла в историю. Он взял на себя роль, на которую немногие современные романисты даже достаточно амбициозны: национал-элегист.Его личная борьба за понимание того, что значит быть русским примерно в 1860 году, была настолько четко сформулирована, что это стало его страной.
Конечно, последним его роман сделало не только то, что он является частью русской истории, но и то, что он имеет универсальную привлекательность. Родители относятся к Николаю Петровичу, пытающемуся понять своего сына, а дети относятся к Аркадию и Базарову, пытающимся превзойти своих отцов. Что еще более важно, роман показывает родителей и детей выгодной позиции друг друга и тем самым создает возможность сочувствия.
Что такое отцы и сыновья и почему мне это нужно?
Мы не знаем, являетесь ли вы чьим-то родителем, но готовы держать пари, что вы чей-то ребенок. Как чей-то ребенок, вы, вероятно, знаете, что значит разочаровываться в людях, которые вас воспитали, чувствовать, что они окружают вас, чувствовать, что они держат вас за стандарты, которые больше не применяются. Вы, вероятно, понимаете, что значит чувствовать близость с родителями, но в то же время вам необходимо определять себя отдельно от них.
Тургенев так тщательно изображает семейную борьбу в основе своего романа, что невозможно не уйти от книги с лучшим пониманием того, что значит быть чьим-то ребенком, чьим-то родителем. Тем не менее, это не приятный роман, и от него нелегко отнять мораль. Если цель родителей — сделать своего ребенка более послушным и послушным, то Отцы и сыновья , вероятно, не та книга, которую стоит передавать, потому что история основана, прежде всего, на восстании детей против своих родителей.
Базаров, главный герой романа, мятежник. В популярной американской культуре мы могли бы приравнять его к Джеймсу Дину, молодому беспричинному мятежнику. Он плохой мальчик с магнетической личностью, убежденный, что станет великим, хотя и не знает, почему и как. Он боец, которым большинство из нас слишком робкие (или мудрые), чтобы быть им. И знаете ли вы много о нигилизме или истории России XIX века, если вы пережили подростковый возраст, вы кое-что знаете о том, что значит быть Базаровым.
Ресурсы для отцов и сыновей
Производство фильмов или телепрограмм
Мини-сериал 1971 года
Один из немногих фильмов о отцах и сыновьях . Это довольно неясно, но многие более поздние фильмы и мини-сериалы, заимствовавшие это название, на самом деле не рассказывают ту же историю.
Документы
Тургенев Обзор
Взгляд на жизнь и роль писателя в русской и европейской литературе.
Тургенев и нигилизм
Литературный блог о том, как Тургенев обращается с нигилизмом и идеологией в романе.
Полный текст онлайн
Bartleby.com предоставляет полный текст Fathers and Sons бесплатно.
Аудиозаписи
NPR Похвала
Отличное чтение Fathers and Sons на NPR, дополненное коротким эссе о том, почему роман является обязательным к прочтению.
Взгляд на нигилизм
Популярная радиостанция пытается дать определение нигилизма (более широкая философия, чем та, что только что описана в Отцы и сыновья ).
Изображения
Тургенев
Портрет гиганта русской литературы.
Базаров признается в любви
Кадр, на котором красавец Базаров признается в любви к Анне Сергеевне в постановке.
Другое
Чем должна оставаться Британика
Ссылка на статьи «Британника» об историческом контексте, биографии автора и самом романе.
Обложка с пометками 2010-полностью правильный корешок .indd
% PDF-1.6 % 12 0 объект >] / Pages 7 0 R / Type / Catalog / ViewerPreferences >>> эндобдж 81 0 объект > / Шрифт >>> / Поля [] >> эндобдж 8 0 объект > поток uuid: 860dc0cb-7f9d-4753-898f-265e0835ba46adobe: docid: indd: b783ba49-cba4-11de-8c5f-e7e3f00e5bb6proof: pdf