Что такое «Я», «Оно» и «Сверх-Я» по Фрейду и чем они отличаются друг от друга?

«Оно» представляет собой полностью бессознательную часть психики, в которой остаются все вытесненные влечения индивида. Это неизведанная, недоступная часть личности, в которой нет никаких моральных установок, нравственных оценок, понятий добра и зла.

«Оно» — это то, что является основой личности любого ребенка. Им движут первичные биологические потребности, желания, эмоции. Поэтому дети, особенно в возрасте до 5-6 лет, в большинстве своем, эгоистичны и капризны. Со временем от родителей ребенок узнает, что правильно, а что нет. Формируется его система ценностей, норм, правил поведения. Уже будучи в школе, ребенок учится взаимодействовать с другими людьми, соблюдать религиозные, моральные и правовые нормы, действующие в обществе. Это влияние родителей и социальной сферы жизни общества и обуславливает формирование «Сверх-Я».

«Сверх-Я» является подавляющим элементом. Являясь полной противоположностью «Оно», «Сверх-Я» олицетворяет совесть, идеалы, социальные нормы и все то, что ограничивает индивида, делает его цивилизованным и позволяет жить в человеческом обществе.

По своей природе «Сверх-Я» ближе к «Оно» чем к «Я», просто потому, что также бессознательно, только в отличие от «Оно», которое является своего рода наследственным, «Сверх-Я» — приобретенное бессознательное.

И «Оно» и «Сверх-Я» проявляют себя через третью психическую инстанцию — «Я».

«Я» — это уже сфера сознательного. Оно выступает посредником между «Оно» и «Сверх-Я».

Таким образом, олицетворяя здравый смысл и благоразумие, оно контролирует психические процессы, происходящие в сознании.

Но из-за своей роли «Я» постоянно испытывает давление и со стороны «Оно» и со стороны «Сверх-Я».

Чрезвычайное влияние любого из них ведет к негативным последствиям. Например, в случае, когда ребенка воспитывают в строгости, постоянно наказывают и заставляют чувствовать вину за его поведение, постепенно давление родителей сменяется давлением «Сверх-Я». Наказание извне заменяется на наказание изнутри. Становясь взрослым, такой человек часто впадает в депрессию, чувствует вину и испытывает муки совести. При этом «Сверх-Я» становится настолько тираническим, что человек винит себя не просто за прошлые деяния, которые он считает недостойными, но даже за недостойные мысли. Таким образом, вина и укоры совести такого человека часто обусловлены не объективной оценкой своих поступков, а сформировавшимся представлением человека о том, что он этого заслуживает, что он виноват и т.д.

Примеров того, что бывает с людьми, у которых наибольшим влиянием обладает «Оно», еще больше. Не нужно рассказывать о людях, которые игнорируют общественные ценности, нарушают правила и не считаются с чувствами других.

Таким образом, нарушение баланса между тремя основными составляющими психики приносит личности страдания, а порой приводит и к нарушениям психики, возникновению неврозов. Препятствовать этому пытается «Я». 

Магистерская программа «Психоанализ и психоаналитическое бизнес-консультирование» — Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Внутрипсихические конфликты

 Проводя различие между вытесненным и вытесняющим, Фрейд внес уточнения в понимание бессознательного психического и природы внутрипсихических конфликтов. Психоаналитическое представление о Сверх­-Я позволило по­новому взглянуть на те внутриконфликтные ситуации, которые часто возникают вокруг Я.
Дело в том, что предпринятое Фрейдом структурирование психики показало существенные слабости человеческого Я, сталкивающегося не только с наследствен­ными бессознательными влечениями индивида, но и с приобретенными им в ходе развития бессознательными силами.Черпая свое Сверх-­Я из Оно, Я оказывается как бы под сильным нажимом со стороны наследственного бессознательного (Оно) и приобретенного бессознательного (Сверх-­Я). Сверх­-Я глубоко погружено в Оно и в значительной степени отделено от сознания, чем Я. Более того Сверх­-Я стремится приобрести независимость от сознательного Я.

В результате подобного стремления Сверх­-Я начинает проявлять себя как некая критика по отношению к Я, что в результате оборачивается для Я ощущением соб­ственной виновности.
Инфантильное Я вынуждено слушаться своих родителей и подчиняться им. Я взрослого человека, подчиняется категори­ческому императиву, воплощением которого является Сверх-Я. И в том и в другом случае Я оказывается в подчиненном положении. Разница состоит лишь в том, что в случае инфантильного Я давление оказывается со стороны, извне, в то время как Я взрослого человека испытывает давление со стороны своей собственной психики, изнутри.

Сверх­-Я может оказывать столь сильное дав­ление на Я, что оно становится как бы без вины виноватым. Если родители только взывают к совести ребенка и прибегают в качестве вос­питания к мерам наказания, то Сверх­-Я взрослого человека, или его совесть, само наказывает Я, заставляя его мучиться и страдать. Наказание извне заменяется на­казанием изнутри. Муки совести приносят человеку такие страдания, попытка бегства от которых завершается уходом в болезнь. Так, в понимании Фрейда, Сверх­-Я вносит свою, не менее значительную лепту, чем Оно, в дело возникнове­ния невротических заболеваний.
Если Сверх­Я пользуется самостоятельностью и приобретает свою независи­мость от Я, то оно может стать таким строгим, жестким и тираническим, что спо­собно вызвать у человека состояние меланхолии.
Под воздействием сверхстрогого Сверх-­Я, унижающего достоинство человека и упре­кающего его за прошлые деяния и даже за недостойные мысли, Я взваливает на себя бессознательную вину и становится крайне беспомощным. Находясь под воздействием сверхстрогого отношения к самому себе, человек может впасть в приступ меланхолии, при котором Сверх­-Я будет внутренне тер­зать его. Это не означает, что приступ мелан­холии — постоянный и неизбежный спутник тех больных, у которых Сверх-­Я оли­цетворяет наиболее строгие моральные требования к их собственному поведению.
Говоря о формировании Сверх-­Я, Фрейд подчеркивал, что строгость этой инстанции обусловлена строгостью родителей, придерживающихся жестких методов воспитания ребенка. Создается впечатление, что Сверх­-Я односторонне воспринимает те функции родителей, которые связаны с запретами и наказаниями. Можно также предположить, что методы воспитания ребенка, включаю­щие в себя ласку и заботу, а не наказание и принуждение, будут способствовать образованию не жесткого, а скорее мягкого Сверх-­Я. Подчас именно так и бы­вает. Однако здесь нет какой-­либо прямой зависимости.
В реальной жизни час­то оказывается, что даже при использовании мягких методов воспитания, когда угрозы и наказания со стороны родителей сведены до минимума, может сфор­мироваться не менее жесткое и тираническое Сверх­-Я, как это случается при твер­дом воспитании, основанном на методах насильственного принуждения к по­слушанию.
Воспитывая ребенка, родители руководствуются, как пра­вило, не своим Я, олицетворяющим разум и рассудок, а предписаниями собственно­го Сверх­Я, основанными на идентификации со своими родителями. Несмотря на возникающие в процессе воспитания расхождения между Я и Сверх­-Я, сознательными и бессознательными интенциями, в большинстве случаев по отношению к де­тям родители воспроизводят все то, что некогда испытывали сами, когда их собствен­ные родители налагали на них различного рода ограничения.
Сверх­Я ребенка формируется не столько на основе примера своих родителей, сколько по образу и подобию родительского Сверх-Я. Как заме­чал Фрейд, Сверх­-Я ребенка наполняется тем же содержанием, становится носи­телем традиции, всех тех сохранившихся во времени ценностей, которые продол­жают существовать на этом пути через поколения. Нередко в семьях складываются такие ситуации, когда родители, не имевшие возможность проявить себя в какой-либо сфере деятельности, предпринимают всяческие попытки к тому, чтобы их дети пошли по пути, о котором они сами меч­тали. Они прибегают к строгим методам воспитания, заставляя своих детей делать то, к чему те не предрасположены или не испытывают ни малейшего желания. В результате подобного воспитания у детей формируется такое Сверх­-Я, функцио­нальная деятельность которого сказывается, в свою очередь, на их собственных детях.

Для Фрейда Сверх-­Я выступает в качестве совести, которая может оказывать тираническое воздействие на человека, вызывая у него постоянное чувство винов­ности. Это — одна из функций Сверх-­Я, изучение которой способствует понима­нию внутриличностных конфликтов.
Другая, не менее важная функция Сверх­-Я заключается в том, что оно является носителем идеала. В этом смысле Сверх­-Я представляет собой тот идеал (Я­идеал), с которым Я со­измеряет себя. Если совесть олицетворяет собой родительские заповеди и запре­ты, то Я-­идеал включает в себя приписываемые ребенком совершенные качества родителей, связанные с его восхищением ими и подражанием им. Стало быть, в Сверх­-Я находит свое отражение та амбивалентность, которая ранее наблюдалась у ребенка по отношению к своим родителям. Не случайно возникновение Сверх­Я продиктовано, с точки зрения Фрейда, важными биологическими и психологичес­кими факторами: длительной зависимостью ребенка от родителей и эдиповым комплексом.
В итоге Сверх­-Я оказывается, с одной стороны, носителем моральных ограничений, а с другой — поборником стремления к совершенствованию. Таковы две основные функции, которые выполняет Сверх-­Я в структуре личности.
В понимании Фрейда, помимо совести и идеала, Сверх­-Я наделено функцией самонаблюдения. Человек как бы постоянно находится под бдительным оком особой внутренней инстанции, от которой невозможно спрятаться.
 

«Несчастное» Я

Осмысление клинического материала, анализ сновидений и переосмысление содержащихся в философских и психологических трудах представлений о бессознательном привели Фрейда к необходимости про­ведения различий между предсознательным и бессознательным. Но он не ограни­чился только этим и попытался более обстоятельно разобраться в природе выде­ленных им видов бессознательного. Ориентация на углубленное исследование способствовала появлению и развитию новых идей, которые стали составной ча­стью психоанализа.
Согласно Фрейду, Сверх­-Я и сознательное не совпадают между собой. Как и Я, Сверх­-Я может функционировать на бессознательном уровне. На предшествующих стадиях становления и развития психоанализа считалось, что именно Я осу­ществляет вытеснение бессознательных влечений человека. Однако по мере того, как идея структуризации психики получала свою поддержку, а представления о Сверх-­Я переставали выглядеть чем-­то из ряда вон выходящим, Фрейд несколь­ко по-­иному подошел к пониманию механизма вытеснения.

Во всяком случае, он выдвинул предположение, что в процессе вытеснения значительную роль играет именно Сверх-Я. По мысли Фрейда, вытеснение производится самим Сверх-­Я или Я, действующим по заданию Сверх­-Я. Благодаря акту вытеснения Я защищается от настойчивых и неотступных влечений, содержащихся в Оно. Акт вытеснения осуществляется Я обычно по пору­чению его Сверх­Я, той инстанции, которая выделилась в самом Я. В случае ис­терии Я защищается тем же самым способом и от мучительных переживаний, возникших вследствие критики его со стороны Сверх-­Я, то есть использует вытеснение в качестве приемлемого для себя оружия защиты. Таким образом, в психо­аналитической модели личности оказывается, что Я действительно вынуждено обороняться с двух сторон. С одной стороны, Я пытается отразить нападение от непрестанных требований бессознательного Оно. С другой стороны, ему прихо­дится защищаться от укоров совести бессознательного Сверх­-Я. По мнению Фрейда, беззащитному с обеих сторон Я удается справиться только с самыми грубыми действиями Оно и Сверх­-Я, результатом чего является бесконечное тер­зание самого себя и дальнейшее систематическое терзание объекта, где таковой доступен.

Там, где было Оно, должно стать Я.

Деление психики на сознательное и бессознательное стало основной предпосылкой психоанализа. Фрейд выдвинул важное теоретическое положение о том, что сознательное не является сущностью психического. Фрейд подчеркивал, что у данных сознания имеются различного рода пробелы, не позволяю­щие компетентно судить о процессах, которые происходят в глубинах психики. И у здоровых людей, и у больных часто наблюдаются такие психические акты, объяснение которых требует допущения существования психических процессов, не вписывающихся в поле зрения сознания. Поэтому Фрейд считал, что имеет смысл допустить наличие бессознательного и с позиций науки работать с ним, что­ бы тем самым восполнить пробелы, неизбежно существующие при отождествле­нии психического с сознательным. Ведь подобное отождествление является, по существу, условным, недоказанным и представляется не более правомерным, чем гипотеза о бессознательном. Между тем жизненный опыт, да и здравый смысл ука­зывают на то, что отождествление психики с сознанием оказывается совершенно нецелесообразным. Более разумно исходить из допущения бессознательного как некой реальности, с которой необходимо считаться, коль скоро речь идет о пони­мании природы человеческой психики. 
Целесообразнее, стало быть, не ограничиваться упованием на сознание и иметь в виду, что оно не покрывает собой далеко всю психику. Тем самым Фрейд не только пересмотрел ранее существовавшее привычное пред­ставление о тождестве сознания и психики, но и, по сути дела, отказался от него в пользу признания в психике человека бессознательных процессов. Более того, он не просто обратил внимание на необходимость учета бессознательного как та­кового, а выдвинул гипотезу о правомерности рассмотрения того, что он назвал бессознательным психическим. В этом состояло одно из достоинств психоаналити­ческого понимания бессознательного.
Нельзя сказать, что именно Фрейд ввел понятие бессознательного психического. До него Гартман провел различия между физически, гносеологически, метафизически и психически бессознательным. Однако если немецкий философ ограничился подобным разделением, высказав весьма невнятные соображения о психически бессознательном и сконцентрировав свои усилия на осмыслении гносеологических и метафизических его аспектов, то основатель психоанализа поставил бессозна­тельное психическое в центр своих раздумий и исследований.
Для Фрейда бессознательное психическое выступало в качестве приемлемой гипотезы, благодаря которой открывалась перспектива изучения психической жизни человека во всей ее полноте, противоречивости и драматичности.
Идеи о бессознательном психическом были выдвинуты Фрейдом в первой его фундаментальной работе «Толкование сновидений». Именно в ней он подчеркнул, что внимательное наблюдение над душевной жизнью невротиков и анализ снови­дений дают неопровержимые доказательства наличия таких психических процес­сов, которые совершаются без участия сознания.
В отличие от тех, кто усматривал в бессознательном лишь теоретическую конструкцию, способствующую установлению логических  связей между сознательными процессами и глубинными структурами психики, Фрейд рассматривал бессознательное как нечто реально психическое, характери­зующееся своими особенностями и имеющее вполне конкретные содержательные импликации. Исходя из этого в рамках психоанализа предпринималась попытка осмысления бессознательного посредством выявления его содержательных харак­теристик и раскрытия специфики протекания бессознательных процессов.
Фрейд исходил из того, что всякий душевный процесс существует сначала в бессознательном и только затем может оказаться в сфере сознания. Причем переход в сознание — это отнюдь не обязательный про­цесс, поскольку, с точки зрения Фрейда, далеко не все психические акты непремен­но становятся сознательными. Некоторые, а быть может, и многие из них так и оста­ются в бессознательном, не находят возможных путей доступа к сознанию.
Психоанализ нацелен на раскрытие динамики раз­вертывания бессознательных процессов в психике человека.
Отличие психоаналитического понимания бессознательного от тех трактовок его, содержавшихся в предшествующей философии и психологии, состояло в том, что Фрейд не ограничился рассмотрением соотношений между сознанием и бессознательным, а обратился к анализу бессознательного психического для выявления его возможных составляющих. При этом он открыл то новое, что не являлось объектом изучения в предшествующей психологии. Оно состояло в том, что бессознательное стало рассматриваться с точки зрения наличия в нем несводящихся друг к другу составных частей, а главное — под углом зрения функциони­рования различных систем, в своей совокупности составляющих бессознательное психическое. Как писал Фрейд в «Толковании сновидений», бессознательное об­наруживается в качестве функции двух раздельных систем. В понимании Фрейда, бессознательное характеризуется некой двойствен­ностью, выявляемой не столько при описании бессознательных процессов как та­ковых, сколько при раскрытии динамики их функционирования в человеческой психике. Для основателя психоанализа признание наличия двух систем в бессознательном стало отправной точкой его дальнейшей исследователь­ской и терапевтической деятельности.
Нанесенный психоанализом психологический удар по нарциссическому Я заставил многих теоретиков и практиков по­-новому взглянуть на человека, который традиционно считался символом и оплотом сознательной деятельности. Фрейд же в своей исследовательской и терапевтической работе стремился показать, каким образом и почему самомнение человека о всесилии и всемогуществе своего Я пред­ставляется не чем иным, как иллюзией, навеянной желанием быть или казаться таким, каким он не является на самом деле. При этом основатель психоанализа значительное внимание уделил раскрытию именно слабых сторон Я, чтобы тем самым развеять существующие иллюзии о его всемогуществе. Это вовсе не означало, что подчеркивание в исследовательском плане слабого Я оборачивалось в практике психоанализа низведением человека до несчастного суще­ства, обреченного на вечные страдания и муки вследствие своего бессилия перед бес­сознательными влечениями, силами и процессами. Напротив, терапевтические усилияпсихоанализа преследовали важную цель, направленную на укрепление слабого Я.
В рамках психоанализа реализация данной цели означала такую перестройку органи­зации Я, благодаря которой его функционирование могло быть более независимым от Сверх­-Я и способствующим освоению территории Оно, ранее неизвестной человеку и остающейся бессознательной на протяжении его предшествующей жизни. Фрейд исходил из того, что поскольку Я пациента ослаблено внутренним кон­фликтом, то аналитик должен придти к нему на помощь. Используя соответствующую технику, основанную на психоаналитической работе с сопротивлениями и перено­сом, аналитик стремится оторвать пациента от его опасных иллюзий и укрепить его ослабленное Я. Если аналитику и пациенту удастся объединиться против инстинк­тивных требований Оно и чрезмерных требований Сверх­-Я, то в процессе психоана­литического лечения происходит преобразование бессознательного, подавленного в предсознательный материал, осознание бесплодности предшествующих патологи­ческих защит и восстановление порядка в Я. Окончательный исход лечения будет зависеть от количественных отношений, то есть от доли энергии, которую может мобилизовать аналитик у пациента в пользу аналитической терапии по сравнению с количеством энергии сил, работающих против исцеления как такового.
Вместе с тем структуризация психики и рассмотрение Я через приз­му опасностей, подстерегающих его со стороны внешнего мира, Оно и Сверх­-Я, поставили Фрейда перед необходимостью осмысления того психического состоя­ния, в котором может пребывать беззащитное Я. Как показал основатель психоана­лиза, подвергнутое опасностям с трех сторон и неспособное всегда и во всем давать достойный отпор, несчастное Я может стать сосредоточением страха. Дело в том, что отступление перед какой-­либо опасностью чаще всего сопровождается у человека появлением страха. Беззащитное Я сталкивается с опасностями, исходящи­ми с трех сторон, то есть возможность возникновения страха у него троекратно увеличивается. Если Я не может справиться с грозящими ему опасностями и, со­ответственно, признает свою слабость, то в этом случае как раз и возникает страх. Точнее говоря, Я может испытывать три рода страха, которые, по мнению Фрейда, сводятся к реальному страху перед внешним миром, страху совести перед Сверх­-Я и невротическому страху перед силой страстей Оно.

К списку статей по Коучингу и бизнес-консультированию
К списку статей по Клинической парадигме менеджмента
К списку статей по Истории и теории психоанализа
К списку статей А. В. Россохина в журнале «Psychologies»

5. Я, Оно и Сверх-Я (Фрейд). Популярная философия. Учебное пособие

5. Я, Оно и Сверх-Я (Фрейд)

Известным представителем неклассических философских и, особенно, научных представлений о человеке был австрийский ученый, врач и психолог XIX–XX веков Зигмунд Фрейд. Классические философские представления о человеке, как и о мире, заключаются, главным образом, в том, что он представляет собой разумное или сознательное существо. Как разумен мир, так разумен и человек. Сознание или мышление является его основной отличительной чертой. Вспомним знаменитое утверждение Декарта: «Я мыслю, следовательно я существую».

В XIX веке, как мы уже видели, прозвучала идея о том, что и мир и человек, скорее всего, неразумны, а разум представляет собой маленький элемент мира и играет незначительную роль в человеческой жизни. Но это были философские утверждения. А в науке о человеке – психологии (от греческих слов псюхэ – душа и логос – наука) первым усомнился в его разумной природе Зигмунд Фрейд.

Нам кажется, говорит он, что человек – целиком разумное существо, которое живет и действует только рационально или логично, что он понимает мотивы своих поступков, может объяснить свои действия и всегда осознает свои цели. Но ведь наука, в отличие от религии, считает человека не божественным творением, а дальним потомком высших млекопитающих животных. Так неужели он настолько далеко ушел от царства природы, что в нем не осталось ничего биологического? Конечно же, осталось, просто мы не хотим этого замечать. Причем, по мнению Фрейда, биологического или природного в человеке гораздо больше, чем разумного или культурного, или социального. Все биологическое в человеке, представляющее собой различные инстинкты, которые есть у любого живого существа, Фрейд назвал областью бессознательного. В силу самой своей природы (специфики) оно скрыто от нас, а вернее, – недоступно нашему сознанию или разуму. Говоря иначе, оно в нас есть, но мы его не осознаем и поэтому не знаем или не понимаем, что оно существует.

Представьте себе айсберг – огромную ледяную глыбу, плавающую в океане. Как известно, надводная, видимая его часть намного меньше подводной, невидимой. Нам кажется, что айсберг – это только то, что находится над водой, и мы не знаем его настоящих размеров, потому что они скрыты от непосредственного наблюдения. Так же и с бессознательным – оно представляет собой невидимую, скрытую часть человеческой психики, а сознание или разум человека – это видимая и незначительная ее частица. Как айсберг – это, главным образом, то, что находится под водой, а не над ней, так и человек – это, в основном, сфера его бессознательного, а вовсе – не сознания, как нам кажется. Получается, что мы по-настоящему не знаем самих себя, своей природы.

Бессознательное в человеке – это совокупность его природных качеств, первобытных инстинктов, унаследованных от животных предков. Эти-то инстинкты и определяют человеческие чувства, желания, мысли и поступки. Не в сознании или в разуме следует искать главную причину деятельности человека, а в области бессознательного. Именно оно из неведомых нам глубин направляет каждую конкретную человеческую жизнь.

Из всех бессознательных инстинктов наиболее сильным является половая или сексуальная страсть, которую Фрейд называет термином либидо. В либидо сконцентрирована вся жизненная энергия человека. Но, живя в обществе и в коллективе, а не в лесу и не в стаде, человек не может вполне исполнить или удовлетворить все свои сексуальные желания. Ему приходится сознательно их ограничивать, подавлять, бороться с ними. В этом случае его половая энергия устремляется в какое-либо другое русло. Она может преобразоваться в энергию художественного творчества, научного поиска, в общественно-политическую деятельность, спортивные достижения, и – во что угодно еще. Такое вытеснение сексуальных желаний и преобразование их в иные виды деятельности Фрейд называет сублимацией (от латинского слова sublimare – возносить или переходить).

Другим сильным инстинктом после сексуального является, по Фрейду, влечение к разрушению или инстинкт смерти, который находит свое выражение в войнах, убийствах и преступлениях, сопровождающих историю человеческого общества. Таким образом, жизнь и деятельность человека, с точки зрения Фрейда, объясняются взаимодействием трех слоев или пластов его психики. Определяют человеческие мысли, действия и поступки различные биологические инстинкты, составляющие сферу бессознательного, главными из которых являются сексуальный инстинкт (в греческом – Эрос) и инстинкт смерти (в греческом – Танатос). Эту бессознательную инстинктивную область Фрейд называет термином «Оно». Кроме нее на человеческое поведение влияют различные общественные нормы, принципы и законы, которые австрийский ученый обозначает термином «сверх-Я». Само же человеческое сознание Фрейд именует словом «Я». На приводимой ниже схеме проиллюстрирован механизм взаимодействия этих трех слагаемых человеческой психики.

Получается, что человеческое сознание (Я) не является «хозяином в собственном доме», потому что вынуждено постоянно раздваиваться, рваться пополам между бессознательными инстинктами и общественными ограничениями. Человеку всегда приходится выбирать что-то среднее между своими биологическими влечениями (желаниями) и моральными нормами общества, в котором он живет. Говоря проще, ему чего-то хочется, и в то же время ему нельзя этого сделать. Он вынужден или подавить свои желания, или пренебречь общественными нормами. Ему трудно сделать и то, и другое.

На этой почве у человека могут возникнуть различные психические расстройства, главной причиной которых являются, по Фрейду, подавленные или вытесненные желания (как правило, сексуального характера). Австрийский ученый разработал особый метод лечения психических заболеваний, который получил название психоанализа (от греческих слов псюхэ – душа и аналюо – развязывать). Дословно этот термин можно перевести как развязывание или освобождение души. Сущность его заключается в том, что врач в ходе длительной беседы выясняет истинную причину психического расстройства (заболевания) своего пациента, которой оказываются, чаще всего, когда-то подавленные им сексуальные желания. Он показывает (демонстрирует) ему эти причины, и пациент, осознавая или понимая их, сам может справиться со своей болезнью, потому что с врагом видимым бороться всегда намного легче, чем с невидимым противником.

Идеи Зигмунда Фрейда, неожиданные и очень смелые для конца XIX века, потрясли Европу, вызвали как острую критику, так и восторженные отзывы, стали широко известными, завоевали огромную популярность, положили начало новому направлению в психологии и составили целую эпоху в истории наук о человеке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Фрейд и взаимодействие «Оно», «Я», «Сверх-Я»

makekaresus19

August 9th, 2010

Зигмунд Фрейд создал свою модель личности, основанную на явлении «бессознательного» в человеке. Его трактовка этого явления, правда, была далека от традиционного научного подхода. И после Фрейда строгая наука не приняла его психоанализа, выходящего за пределы научной методологии. Тем не менее во второй половине XX века мир пережил беспрецедентную нравственную катастрофу, которую чаще называют сексуальной революцией. Теоретической основой этих смещений в области традиционной морали, бесспорно, послужил фрейдизм.
Зигмунд Фрейд является известным австрийским психиатром и психоаналитиком: «Выдвижение психоаналитического учения о человеке произошло на рубеже XIX-XX вв., когда австрийский врач-невропатолог З. Фрейд (1865-1939) предложил новый метод лечения невротиков, получивший название психоанализа. Этот метод вскоре превратился в общее психоаналитическое учение о человеке. Так появилось психоаналитическое видение человека, основанное на вычленении бессознательных и сознательных аспектов человеческой деятельности как несводящихся друг к другу и характеризующихся своими собственными законами структурирования и функционирования. При этом приоритет отдавался бессознательному, являющемуся, по мнению Фрейда, источником мотивационного поведения человека, тем организующим центром, вокруг которого структурируются все остальные составляющие человеческой психики».
От простой психиатрии Фрейд, изучая неврозы больных, эволюционировал к сложному психоанализу общества, культуры. Итогом его научных изысканий послужила теория психосексуального развития общества и индивида: «Психоаналитическое видение человека характеризуется рядом особенностей, позволяющих говорить о нетрадиционном для западной философии подходе к осмыслению внутренней природы, движущих сил и жизнедеятельности человеческого существа». В своем мировоззренческом развитии Фрейд прошел очень сложный и противоречивый путь. Делая свои первые шаги в области психиатрии, он руководствовался постулатами естественнонаучного материализма ХХ века, но как творец психоанализа ученый отошел от них в сторону идеалистическо-иррационалистической «философии жизни» (Шопенгауэр, Ницше и др.), под влиянием которой сложилось представление об основополагающем значении для человеческого поведения «психической энергии», присущей инстинктивно-физиологическим влечениям индивидов. В психике человека Фрейд сначала выделял две относительно автономные, но постоянно взаимодействующие между собой структуры бессознательного «оно» и сознательного «Я», а затем добавил к ним «сверх Я» или «супер-эго» (см. сноски на последней странице), которое внедряется в «Я», но без специального анализа не осознается им.
Для ученых-позитивистов, с которыми в свое время вступил в спор Фрейд, «бессознательное» – это воспоминание, сохраняющееся в памяти человека, в то время как он не подозревает об этом. При этом «бессознательное», то есть наше прошлое, постоянно определяет нашу жизнь, хотя мы этого не замечаем. Один из психологов, предшественников Фрейда, Рише, приравнивал к бессознательному действие вообще всех инстинктов. «Представьте себе, например, кукушку, – пишет он, – которая подкладывает свои яйца в чужие гнезда. Когда кукушка делает это, ей кажется, что она действует по собственному побуждению, ведь она, конечно, никогда не видела, чтобы так поступала другая кукушка… хотя она и не знает причины своих действий, эта причина всецело их определяет».
«Быть сознательным — это прежде всего чисто описательный термин, который опирается на самое непосредственное и надежное восприятие. Опыт показывает нам далее, что психический элемент, например, представление, обыкновенно не бывает длительно сознательным. Наоборот, характерным является то, что состояние сознательности быстро проходит; представление в данный момент сознательное, в следующее мгновение перестает быть таковым, однако может вновь стать сознательным при известных, легко достижимых условиях. Каким оно было в промежуточный период, мы не знаем; можно сказать, что оно было скрытым, подразумевая под этим то, что оно в любой момент способно было стать сознательным. Если мы скажем, что оно было бессознательным, мы также дадим правильное описание. Это бессознательное в такое случае совпадает со скрыто или потенциально сознательным… Понятие бессознательного мы, таким образом, получаем из учения о вытеснении. Вытесненное мы рассматриваем как типичный пример бессознательного. Мы видим, однако, что есть двоякое бессознательное: скрытое, но способное стать сознательным, и вытесненное, которое само по себе и без дальнейшего не может стать сознательным… Скрытое бессознательное, являющееся таковым только в описательном, но не в динамическом смысле, называется нами предсознательным; термин «бессознательное» мы применяем только к вытесненному динамическому бессознательному; таким образом, мы имеем теперь три термина: «сознательное», «предсознательное» и «бессознательное». Данный отрывок содержит в себе суть понимания Фрейдом проблемы соотношения сознательного и бессознательного в индивидууме. Рассматривая этот вопрос более с философо-психологической, нежели с нейрофизиологической точки зрения, он приходит к выводу о наличии трех уровней в сознании человека. Несомненно, что подход со стороны психологии к этой глобальной философской проблеме позволил Фрейду снять противоречия и устранить сомнения в понятии и сущности сознания в рамках данной концепции.
«В противоположность теоретикам, которые причину человеческого поведения пытались отыскать во внешней среде, вызывающей ответную реакцию организма, основатель психоанализа обратился к внутренним стимулам, под воздействием которых, по его мнению, приходят в движение все психические процессы, обусловливающие мотивационную структуру поведения людей. При этом он исходил из того, что «человек — существо со слабым интеллектом, им владеют его влечения». Он задался целью выявить так называемые «первичные влечения», составляющие ядро бессознательного. Основатель психоанализа полагал, что симптомы невротических заболеваний следует искать в остатках и символах воспоминаний о сексуальных переживаниях, имеющих место в детском возрасте каждого человека. Эти забытые переживания детства не исчезают, по Фрейду, автоматически, а оставляют неизгладимые следы в душе индивида. Будучи вытесненными из сознания, сексуальные влечения и желания лишь ждут благоприятной возможности, чтобы в завуалированной форме вновь заявить о себе». «Учение о сексуальной этиологии неврозов переросло затем у Фрейда в более общую теорию, согласно которой сексуальные влечения принимают самое непосредственное участие в творчестве высших культурных, художественных, этических, эстетических и социальных ценностей человеческого духа. Таким образом, Фрейд не только сосредоточил внимание на сексуальной деятельности человеческого существа, но и через призму сексуальности попытался осветить буквально все процессы индивидуально-личностного и культурно-социального характера».
«Пониманию природы конфликтных ситуаций способствует фрейдовская трактовка личности, основанная на вычленении трех структурных элементов, обладающих своей собственной спецификой и находящихся в определенном соподчинении друг с другом. «Оно» (Id) — глубинный слой бессознательных влечений, то сущностное ядро личности, вокруг которого структурируются и над которым надстраиваются остальные элементы. «Я» (Ego) — сфера сознательного, своеобразный посредник между бессознательными влечениями человека и внешней реальностью, включая природное и социальное окружение. «Сверх-Я» (Super-Ego) — сфера долженствования, моральная цензура, выступающая от имени родительского авторитета и установления норм в обществе. Фрейдовское «Я» — это не что иное, как особая, дифференцированная часть «Оно», и следовательно, в психоаналитическом видении человека не сознание управляет бессознательными процессами, а, наоборот, последние властвуют над индивидом. С другой стороны, моральное и социальное «Сверх-Я», которое казалось бы, должно сглаживать трения между «Оно» и «Я», оказывается у Фрейда наследником и носителем бессознательного. Это значит, что «Я» как бы находится в зависимости не только от бессознательного «Оно», но и от социального «Сверх-Я», которое властвует над ним в виде двух «демонов» — совести и бессознательного чувства вины. Таким образом, фрейдовское «Я», не являясь, по выражению основателя психоанализа, «хозяином в своем доме», находится в конфликтных ситуациях с внешним миром, «Оно» и «Сверх-Я», что постоянно драматизирует человеческое существование. Антропологизация бессознательного оборачивается драматизацией бытия человека в мире».
По мнению Фрейда, причиной невроза является особого рода конфликт между «оно», «Я» и «сверх Я». В чем же заключается основной конфликт этих трех субстанций? Рассмотрим каждую из них в отдельности.
Если считать, что человек такое же детище природы, как и остальные известные нам живые существа, то он в определенной мере — наделен теми же качествами, что и они. Если считать, что животные не наделены таким разумом, как человек, то единственной точкой соприкосновения у них являются инстинкты. Как правило, у человека выделяют два основных инстинкта: инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода, то есть размножения, которые, в свою очередь, складываются из множества инстинктивных факторов. Причем эти два инстинкта взаимосвязаны. К инстинкту самосохранения относятся следующие подинстинкты: питание, рост, дыхание, движения, то есть те необходимые жизненные функции, которые делают любой организм живым. Изначально эти факторы были очень важны, но в связи с развитием разума человека (Я) эти факторы как жизненно необходимые утратили свое былое значение. Это произошло потому, что у человека появились приспособления для добывания пищи, он стал использовать пищу не только для того, чтобы утолить голод, но и для удовлетворения свойственной только человеку алчности. Со временем пища стала доставаться ему все легче и легче, и на ее добычу он стал тратить все меньше и меньше времени.
Человек стал строить для себя жилища, и другие приспособлен я и по максимуму обезопасил себе жизнь.
Таким образом, инстинкт самосохранения утратил свою значимость, и на первое место вышел инстинкт размножения, или, как называет его Фрейд, либидо. Такие человеческие стремления, как агрессивность, желание выдвинуться, которые до этого относились к инстинкту самосохранения, согласно второму закону диалектики, перешли в другое качество, то есть они перешли к «либидо». Итак, в результате эволюции, основной движущей силой в жизни человека стал инстинкт размножения.
Согласно теории Фрейда, «оно» набрало свою изначальную силу, но параллельно с этим развивалось и «я». Человек отличается от своих меньших собратьев разумом. В нашем случае разумом является «эго». Так как инстинкты, или «оно», служат всего лишь внутренним наполнителем, то можно сравнить «оно» с какой-либо жид костью, то есть в строго концентрированном состоянии «оно» находиться не может, потому что в этом случае при сосредоточении одних инстинктов, человек из гомосапиенс превращается в гомовульгариус, то есть, поп росту говоря, в животное. Поэтому «я» или «эго» являются соответствующей оболочкой, сдерживающей инстинкты. Именно на этом этапе возникают первые противоречия. Так как все находится в развитии, и покой относителен, то, следовательно, «я» и «оно» изменяются во времени, причем если «оно» уже определилось, то «я» в ходе культурного развития продолжает расти. Если предположить, что каждому предмету и явлению соответствует свое время и свое место, то, следовательно, и человеческой психике присуще свое место и время в общей при роде. Говоря проще, человеческую психику можно сравнить с клеткой, где происходят соответствующие явления. Соответственно, оболочкой клетки является «я», а — 5 внутренним содержанием «оно» (в этом «оно» идут разнообразные мелкие процессы) . Во времени клетке надо развиваться и, если внутреннее содержание уже сформировалось и претерпевает незначительные изменения, то наружная оболочка с развитием культуры все растет и утолщается. Наружу оболочка расти не может, так как там место занимают другие клетки (другие индивидуумы) , следовательно, оболочка растет внутрь, все более и более сжимая внутреннее содержание «оно». Наконец, давление внутри становится столь велико, что внутреннее содержание пытается разорвать наружную оболочку. Этот внутренний конфликт и является главным противоречием между психосексуальным «оно» и контролирующем «я». Не случайно с ростом и развитием культуры человечество все чаще и чаще наблюдает в своей среде неврозы. Но главная проблема в том, что человек не догадывается о противоречии внутри себя. В ясном осознании «я» своих запретных влечений, обеспечиваемом психоаналитической дешифровкой смысла невротических симптомов, Фрейд видел средство восстановления психического здоровья.
Если говорить проще, то при помощи психоанализа обнаруживается то место в психике, в котором наблюдается давление и образуется, так называемая, выпуклость. Обнаружив это место и устранив в нем возникшее противоречие, человеку возвращается здоровая психика.
Сверх-Я» является неотъемлемой частью человеческой психики. Так как человек живет в обществе, то оно — 6 оказывает на него влияние. Вернемся к предложенным вы ше рассуждениям. Если человек представляет из себя систему (отдельную) , то есть клетку, то клетка одна существовать не может, она погибает (вычлените из организма отдельную клетку) . Эти клетки образуют ткань, та, в свою очередь, образует орган, а последний систему органов, образующих большой, единый организм. Так вот оболочки этих клеток соединены между собой. Именно эта совокупность всех «Я» и образует «сверх-Я». Можно сказать, что «сверх-Я» представляет собой совокупность всех общественных отношений (контролирующих поведение человека) .
С точки зрения учения о либидо процесс психического развития человека есть в своей сущности процесс превращений его сексуального инстинкта. После первой мировой войны критика заставила Фрейда пересмотреть структуру инстинктов. Он вводит новую дуалистическую схему, где действующие в психике инстинктивные импульсы трактуются как проявление двух космических «первичных позывов» – Жизни и Смерти. В работе «Я и Оно» (1923 г.) Фрейд развертывает структурную концепцию психики, выводящую всю психическую динамику из взаимодействия трех инстанций – Я, Оно, Сверх-Я. Бессознательное Оно – это по Фрейду, «кипящий котел инстинктов». Задачей Я является такое удовлетворение импульсов Оно, которое не шло бы вразрез с требованиями социальной реальности. За соблюдением этих требований следит Сверх-Я. Данными теоретическими нововведениями первая психоаналитическая система была преобразована во вторую. Учение Фрейда, не будучи строго философским, имеет значительный мировоззренческий потенциал. Он связан прежде всего со специфическим осмыслением Фрейдом человека и культуры. В основе его лежало убеждение Фрейда в антагонизме природного начала в человеке, сексуальных и агрессивных импульсов и культуры. Культура, по Фрейду, основана на отказе от удовлетворения желаний бессознательного и существует за счет энергии либидо.
Теперь рассмотрим взаимодействие «Я», «оно» и «сверх-Я» на практике (на конкретном примере). Издавна люди заметили, что инцест (кровосмешение) сказывается на потомстве отрицательно. Для сохранения чистоты генотипа и дальнейшей эволюции человечества инцест был запрещен (религией, законодательством) . Эту запретную установку выдало «сверх-Я», или совокупность всех сознательных параметров. «Я», подчиняясь этому закону общества, стало ограничивать инцестуозные побуждения.
Однако сексуальное влечение ребенка в раннем возрасте направлено на близких, а в большей степени, на мать, так как она ближе всего к нему, то есть, можно сказать, что вольно или невольно бессознательное «оно» создает инцестуальные предпосылки, которые подавляются общественной моралью. Вот тут-то и проявляется противоречие, которое или со временем (с возрастом) разрешается, или выливается в «Эдипов комплекс». Так как на начальной стадии ребенок видит отца своим соперником, то у него появляется желание свергнуть тоталитарный режим своего родителя или убить его. По обобщенной теории Фрейда можно сказать, или, вернее, предположить, что в древности в определенной полигамной общине дети взбунтовались против неограниченной власти отца и, сговорившись, убили его и съели. Позже, постигнув смысл убийства, они испугались, что то же может произойти и с ними. Тогда они разделили между собой сферы влияния, и каждый в своей новообразовавшейся семье установил (обожествил) авторитарную власть мертвого отца, то есть сделал его символом тоталитаризма. Их дети обвиняли в деспотии уже не их, а своего мертвого деда.
Естественно, на основании всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что мир движется за счет противодействия «оно» и «Я» со «сверх-Я» (это действительно так) , но тогда мы имеем все основания утверждать, что нет ни одного здорового человека, так как у каждого индивида существуют противоречия, и дальнейшее развитие культуры приведет к социальному взрыву, ибо внутреннее содержание, или «оно» прорвет наружную оболочку. Это правильно, но дело в том, что в человеке постоянно происходит разрядка внутрипсихического фактора. Эта разрядка имеет два пути. Первый из них состоит в нормальном половом общении, которое дает выход инстинктам (но необходимо заметить, что общество предопределило норму сексуального общения, и через эту узкую щель выходит лишь небольшое количество психосексуальной энергии) . Второй фактор, который дополняет первый, является следующим: по второму закону диалектики, невыраженная сексуальная энергия переходит в другое качество, в частности в энергию социальную, то есть человек делается социально активным. Если оба канала для выхода открыты, то индивид находится в нормальном состоянии. Если не работает первый канал, то вся энергия переходит в социальную сферу. Если же не работает первый канал, то инстинкты, вытесненные в бессознательное, могут привести к так называемому психическому взрыву или к неврозам, проявляемым в самых различных формах: от фантомных болей до психических расстройств, как то: мания преследования, паранойя и др. Зачастую утраченный контроль за психикой приводит к необратимым последствиям. Психоанализ помогает предотвратить их.
Естественно, мы описали упрощенную схему действия психики. Организм человека, в частности его психика, являются автономной саморегулирующейся системой и, пожалуй, главным фактором искажения психики является не конфликт между бессознательным и сознательным, а воздействия «сверх-Я».
Под термином «человеческая культура» Фрейд понимает все то, чем жизнь человека отличается от жизни животных. С одной стороны, культура «охватывает все приобретенное людьми знание и умение, дающее им возможность овладеть силами природы и получить от нее материальные блага для удовлетворения человеческих потребностей; с другой стороны, в нее входят все те установления, которые необходимы для упорядочения отношений людей между собой, а особенно для распределения достижимых материальных благ». При этом решающее значение для оценки человеческой культуры имеет тот «психологический факт», что у всех людей наблюдаются чрезвычайно сильные разрушительные, антиобщественные и антикультурные инстинктивные влечения, которые вступают в непримиримый конфликт с требованиями культуры, поскольку «культура есть нечто, несвязное сопротивляющемуся большинству неким меньшинством, которое сумело присвоить себе средства принуждения и власти».
В книге «Неудовлетворенность культурой» Фрейд развивает этический аспект своих культурологических воззрений. Поставив вопрос о цели и смысле жизни, он утверждает, что главная цель жизни людей состоит в стремлении к счастью. З. Фрейд исходит из идей гедонизма, утверждающего наслаждение как высшее нравственное благо и критерий человеческого поведения. Понимание счастья сводится им к отсутствию боли и неудовольствия, с одной стороны, и переживанию сильных чувств наслаждения – с другой. Тем самым счастье, его «программный» жизненный смысл определяется гедонистическим «принципом наслаждения». Хотя этот принцип, по его словам, главенствует в жизни людей, его реализация с самого начала ставит человека во враждебное отношение с внешним миром, обществом, культурой. Счастье, как стремление к наслаждению, рассуждает Фрейд, суть явление эпизодическое, непродолжительное, поскольку ему всегда противостоит «принцип реальности», который доставляет человеку только несчастье и страдания. «Страдания, — полагает Фрейд, — угрожают нам с трех сторон: со стороны нашего собственного тела, судьба которого – упадок и разложение, не предотвратимые даже предупредительными сигналами боли и страха; со стороны внешнего мира, который может обрушить на нас могущественные и неумолимые силы разрушения, и, наконец, со стороны наших взаимоотношений с другими людьми». И поскольку человек стремится избежать несчастья, страданий, то он создает различные иллюзорные способы предотвращения, которыми пытается воздействовать непосредственно на свой организм. Однако этого недостаточно.
Сложное строение человеческого душевного состояния заставляет, по мнению Фрейда, прибегать к целому ряду других методов воздействия, таких, как сублимация, художественное и научное творчества.
Возделывается им также отшельничество, как способ ухода от мирских страданий, утопия и фантазия, как стремление вместо действительного создать иной, вымышленный «мир», в котором были бы уничтожены невыносимые черты реального мира. Однако все эти способы не могут создать надежную защиту от страданий. Используя их, человек ничего не достигает, действительность для него слишком непосильна, в своем стремлении изменить мир он становиться лишь невротиком. Даже искусство, утверждает Фрейд, погружающее нас в легкий наркоз наслаждения «не может дать нам большего, чем мимолетное отвлечение от тягот жизни», оно не обладает достаточно сильным воздействием, чтобы заставить человека забыть страдания и несчастья.
В лечении неврозов Фрейд не предлагал рецептов, которые впоследствии изобрели его последователи. Неофрейдистыговорили, что если у человека есть половой инстинкт, а общество его запрещает, то, чтобы быть здоровым, человек должен наплевать на общество, на супер-ego, и дать волю своему оно — тогда все встанет на свои места. Фрейд говорит, что воздействие общества на человека, воздействие супер-ego на человеческое я приводит к сублимации. Допустим, человек хочет реализовать свою половую энергию, а общество ему не разрешает, но так как энергия у него остается, происходит ее сублимация (возвышение). Человек начинает заниматься чем угодно: наукой, искусством, философией, религией и т. п. От этого сублимирования и происходит создание культуры. Культура, по выражению Фрейда, есть коллективный невроз («Будущность одной иллюзии»).
Впоследствии молодое поколение франкфуртцев – Маркузе и Фромм – будут искать и пути выхода. Маркузе, в частности, описывает современную действительность как репрессивную цивилизацию. В молодости Маркузе увлекался Фрейдом, и фрейдистские положения он переводит в свою собственную философию. Маркузе привлекает в свою философию идеи Фрейда о либидо и сверх-я и вслед за Фрейдом показывает, что общество, т. е. некоторое сверх-я, подавляет человеческую сексуальную энергию, что дает себя знать в виде различных агрессивных акций. Вещизм, о котором говорили Адорно и Хоркхаймер, проявляется вследствие того, что сверх-я, т. е. общество, подавляет оно, т. е. человеческое либидо. И для того, чтобы человечество пришло в нормальное состояние, нужно восстановить нормальный порядок вещей, нужно освободить энергию либидо, раскрепостить эрос, на который давит общество, нужно отрицать сверх-я, отрицать власть цивилизации. Как говорил Маркузе, «без сексуальной революции невозможна и социальная революция».
Адлер, Юнг весьма положительно оценивают роль веры в Бога в области индивидуального и социального психического здоровья. В противовес Фрейду, все сводившему к т.н. либидо и считавшему, что для преодоления неврозов нам следует сублимировать либидо, Юнг (а также другие видные ученые А. Адлер и В. Франкл) считают, что эротическое желание не является такой же абсолютной незаменимой потребностью, как потребность в еде, дыхании, сне. Дружба, помощь другим людям, общественная деятельность, глубоко переживаемая вера, религиозная активность способны с успехом уменьшить или вовсе успокоить это эротическое желание без какого-либо вреда для здоровья и экзистенциального благополучия человека. В самом деле, эти виды деятельности имеют общее исходное начало с любовью между мужчиной и женщиной. Речь идет не о конкретном слое личности (либидо), а о более общей и глубокой способности — потребности в межличном эмоциональном общении с другими людьми и с идеальным «Ты», т.е. с Богом. Чувство. Используемое в таких формах эмоциональной привязанности, может быть объяснено с помощью феномена «аффективной транспозиции». Это процесс, в котором влечение и внутреннее наслаждение, испытываемое или изображаемое в половой любви, сообщаются характерным элементам духовной жизни, представляющим собой аналог половой любви на более высоком уровне. Такое представление, уважающее человеческую личность, нельзя не признать и не согласиться с ним. Но для этих ученых, находившихся под воздействием широко распространенного позитивизма, такая вера представляет собой недоступный разуму дар. Они высказываются о роли веры в Бога, а не о реальности Бога.
В целом человек представляется Фрейду отнюдь не мягкосердечным, добродушным существом: среди его бессознательных влечений имеется врожденная склонность к разрушению и необузданная страсть к истязанию самого себя и других людей. Именно в силу этих внутренних качеств человека культура и цивилизация постоянно находятся под угрозой уничтожения. В отличие от мыслителей, признававших исключительно «добрую природу» человека и акцентировавших внимание на сознательной деятельности людей, Фрейд стремится выявить теневые стороны человеческого бытия, импульсивные и агрессивные наклонности индивида, а также подчеркнуть ведущую роль бессознательных влечений в жизни человека. Признавал он и разумное начало в человеке, с сожалением говоря лишь о том, что «примат интеллекта лежит в далеком будущем, но все-таки не бесконечно далеко.
Таково в общих чертах фрейдовское психоаналитическое видение человека. Оно носило на себе отпечаток методологической ограниченности и идейной ошибочности. Вместе с тем психоаналитическое видение человека дало новый поворот в философском осмыслении бытия человека в мире, что нашло свое отражение во многих западных философских и психологических направлениях. Свертывание человеческой проблематики во внутрь индивида, акцентирование внимания на тех аспектах жизни, которые обнаруживаются по ту сторону сознания, интерпретация человеческого существования с точки зрения внутриличностных конфликтов и коллизий – все это весьма импонировало западным теоретикам, отталкивающимся от психоаналитического видения человека, предложенного Фрейдом.

Я — это… Что такое СВЕРХ-Я?

СВЕРХ — СВЕРХ, предлог с род. 1. Поверх, сверху чего нибудь, на чем нибудь, на что нибудь. Сверх полушубка надел тулуп. 2. Указывает на превышение какой нибудь меры, нормы, на выход за пределы чего нибудь установленного (книжн.). Расходы сверх сметы не… …   Толковый словарь Ушакова

сверх — СВЕРХ, предлог с род. 1. Поверх, сверху чего нибудь, на чем нибудь, на что нибудь. Сверх полушубка надел тулуп. 2. Указывает на превышение какой нибудь меры, нормы, на выход за пределы чего нибудь установленного (книжн.). Расходы сверх сметы не… …   Толковый словарь Ушакова

СВЕРХ — чего, предл. наверху, выше чего и на или над чем. Надень сверх полушубка армяк. Масло сверх воды плавает. Сверх земли небо. | * Выше чего, превосходя что. Сверх чаянья; сверх меры, чересчур; это сверх всякой вероятности. | Опричь, окроме, кроме.… …   Толковый словарь Даля

сверх-Я — (идеальное Я; идеал Я; Я идеал; Супер Эго; super ego) одна из компонент структуры личности в теории З. Фрейда. Сфера личности, состоящая из комплекса совести, моральных черт и норм поведения, кои контролируют действия Я и предписывают ему… …   Большая психологическая энциклопедия

Сверх-Я —  Сверх Я  ♦ Surmoi    Один из трех компонентов структуры личности (наряду с «Я» и «Оно») во второй топике Фрейда, компонент нравственности, идеалов, закона. Формируется в результате интериоризации родительских запретов и ценностей, воспринимаемых …   Философский словарь Спонвиля

СВЕРХ-Я — ’СВЕРХ Я’ (Супер Эго, Идеальное Я, Идеал Я, Я Идеал) понятие и гипотетический конструкт; традиционно используется представителями интеллектуальных направлений, постулирующих идею о принудительно репрессивном характере по отношению к человеческому …   История Философии: Энциклопедия

сверх… — (без удар.) Первая часть составных слов, обозначающая: 1) превышение в чем нибудь предела, меры, напр. сверхштатный, сверхмерный, сверхсменный; 2) крайнюю, высшую степень какого нибудь состояния или качество (часто разг. шутл. или ирон.), напр.… …   Толковый словарь Ушакова

СВЕРХ — СВЕРХ, предл. с род. 1. кого (чего). Поверх кого чего н., на что н. Положить книгу с. тетрадей. Надеть плащ с. пиджака. 2. чего. Указывает на превышение какой н. меры, нормы; свыше чего н. Стараться с. сил. Продукция с. задания. 3. кого (чего).… …   Толковый словарь Ожегова

сверх… — сверх… СВЕРХ…, прист. Образует существительные и прилагательные со знач. высокой степени или превышения признака, напр. сверхзадача, сверхпроводимость, сверхготовность, сверхмарафон, сверхбоевик; сверхнизкий, сверхновый, сверхпрочный,… …   Толковый словарь Ожегова

сверх — вне, поверх, выше, вдобавок, вопреки, супер, через, кроме, свыше, помимо, без Словарь русских синонимов. сверх предл, кол во синонимов: 14 • без (9) • …   Словарь синонимов

Зигмунд Фрейд: «Я», «Оно» и «Сверх-Я»

Внутренний мир человека, даже если он абсолютно здоров в психическом плане, вовсе не является однородным. В его душе живет большое количество различных «Я», которые могут быть названы субличностями или персонажами. Конечно, представить себе, что человек состоит из нескольких частей, довольно трудно. Ведь здоровые люди не разговаривают сами с собой и чувствуют, что их душа целостна. Однако теория Фрейда об «Оно», «Я» и «Сверх-Я» доказывает, что многоголосие внутренних персонажей все же существует. При этом они являются элементами структуры психики человека, подобно тому, как совокупность органов тела представляет собой живой организм. Рассмотрим теорию «Я», «Оно» и «Сверх-Я» и о том, что такое психоанализ.

Определение понятия

На протяжении не одного столетия самые великие умы человечества пытаются изучить устройство личности человека. Однако получить ответы на многие вопросы позволила лишь психоаналитическая теория, созданная в конце 19-го – начале 20-го в.

Идеи этого направления оказали значительное влияние на литературу, искусство, медицину, а также на многие сферы науки, которые связаны с изучением человека. При этом психоанализ стал единственной дисциплиной, которая получила столь широкую известность.

Основателем данного направления является Зигмунд Фрейд (1856–1939 гг.). Именно его идеи легли в основу, и после некоторой корректировки и дополнения сформировали психоанализ. Это понятие, в которое входит три элемента:

• теория психопатии и личности;
• метод, с помощью которого проводится терапия личностных расстройств;
• способ для изучения чувств человека и его неосознанных мыслей.

История создания

Психоаналитический метод был разработан Фрейдом на основе экспериментов венского доктора Йозефа Брейера. Этот врач лечил пациентку, страдающую тяжелым видом истерии. Для того чтобы понять причины глубоких душевных потрясений, Брейер решил применить гипноз. Именно этот метод заставил пациентку рассказать о тех обстоятельствах, которые предшествовали болезни. Как стало понятно, большинство симптомов истерии стало следствием аффективных переживаний, которые девушка испытала, дежуря у постели любимого тяжелобольного отца. Доктор заставил свою пациентку не только вспомнить этот период. Во время проводимых им сеансов девушка еще раз пережила свои аффективные состояния. В результате все симптомы недуга исчезли. Брейер назвал созданный им метод лечения катарсисом, что в переводе с греческого означает «очищение».

Исходя из подобных экспериментов, Фрейд высказал предположение о том, что область психического вовсе не сводится к сознательному. Нередко истинные мотивы поведения человека находятся далеко за пределами его сознания. В дальнейшем Фрейд стал сам применять катарсический метод. Делал он это даже не в гипнотическом состоянии больного, а в нормальном. Результаты подобных исследований убедительно доказали, что психика людей обладает разносторонней и сложной структурой.

До Фрейда некоторые клинические признаки истерии врачи не могли объяснить с точки зрения физиологических факторов. Ведь у пациентов одна из частей тела полностью теряла чувствительность, а области, находящиеся с ними по соседству, по-прежнему продолжали ощущать различные раздражители. К тому же до создания Фрейдом теории о «Я», «Оно» и «Сверх-Я» невозможно было объяснить то поведение людей, которое имело место в состоянии гипноза. Именно поэтому ученый и высказал предположение о том, что только часть процессов, происходящих в психике, является реакцией ЦНС.

Топографическая модель

Согласно утверждениям Фрейда, человеческая психика состоит из трех областей. Это системы:

• сознательного;
• предсознательного;
• бессознательного.

Рассмотрим их подробнее.

Сознание

Первый из элементов, входящих в структуру психики, включает в себя ощущения и переживания, которые даны человеку в тот или иной момент времени. Сознание способно охватить лишь небольшой процент информации, хранящейся мозгом. Причем часть таких данных способна осознаваться лишь на протяжении короткого периода. После того как внимание человека переходит на другие сигналы, эта информация погружается в более глубокие пласты.

Данный элемент психики, исходя из теории Фрейда о «Я», «Оно» и «Сверх-Я», оказывает непосредственное влияние на выбор поведения индивида в обществе. Однако сознание в этом вопросе занимает вовсе не главенствующие позиции. Порой выбор той или иной линии поведения инициируется бессознательной сферой.

Предсознательное

Эту сферу порой называют доступной памятью. В нее включен весь опыт человека, который в данный момент времени не используется индивидом. Тем не менее необходимая информация всегда может без труда вернуться в сознание. Происходит это либо спонтанно, либо в результате небольших усилий.

Под предсознательным в своей теории о «Я», «Оно» и «Сверх-Я» Фрейд понимал часть психики, которая по своему описанию является бессознательной. Однако при направлении человеком внимания на нее эта область становится потенциально осознаваемой. К сфере предсознательного, в частности, относят свободные ассоциации, которые применяются специалистами в практике психоанализа.

Бессознательное

Это самый глубокий и значимый пласт человеческой психики. Он представляет собой некое хранилище воспоминаний, эмоций и инстинктивных побуждений. Подобные проявления в свое время настолько угрожали сознанию, что были подавлены человеком и вытеснены им в эту область. Тем не менее этот не осознаваемый индивидом материал во многом определяет его повседневное функционирование. Те переживания, которые переместились в область бессознательного, недоступны человеческому сознанию. Тем не менее они оказывают определенное влияние на поступки людей.

В своей популярной философии о «Я», «Оно» и «Сверх-Я» Фрейд различает три разновидности бессознательного. В описательном смысле оно не служит предметом психоанализа. В динамическом понятии бессознательное означает конфликт, который вытесняет переживания из сознания. Рассматривается эта сфера и в структурном понимании. При этом Фрейд отмечает, что бессознательное действует по особым законам, которые способны управлять психической активностью. Среди них:

• невозможность различить реальность и фантазию;
• отсутствие времени и принципа противоречия и т. д.

В результате многолетних клинических наблюдений была создана фрейдистская концепция личности. «Я», «Оно» и «Сверх-Я» в ней стали обозначениями трех составляющих личности. Рассмотрим их описание согласно теории психоанализа.

Эго «Я»

Это особая психическая инстанция или личность в целом. У Фрейда она служит для обозначения сферы сознания.

При рассмотрении человеческой психики с точки зрения структурной модели «Я», «Оно» и «Сверх-Я» эта инстанция выделяется тем, что стремится проконтролировать все процессы, которые протекают в пределах внутреннего мира человека.

Психологическая функция «Я» состоит в доведении хода событий до «Оно». В более высокий по своему уровню пласт в дальнейшем, согласно теории о «Я», «Оно», «Сверх-Я» З. Фрейда, переходят некоторые желания и побуждения человека. После этого им сложно попасть в сознание из-за выстроенных у них на пути баррикад и барьеров. Также «Я» в теории Фрейда отвечает за проявление действий защитных механизмов.

Эго является той составляющей структуры личности индивида, которая призвана тесно контактировать с окружающими людьми. «Я» возникает из «Оно». Причем проявляется данный элемент в тот момент, когда ребенок, немного повзрослев, начинает рассматривать себя как личность. «Оно», по мнению Фрейда, это своеобразная подпитка для эго, которое является защитной оболочкой базовых инстинктов.

Ид, или «Оно»

Под «Оно» в своей концепции о «Я», «Оно» и «Сверх-Я» Фрейд понимал бессознательную часть психики. Эта сфера, по мнению ученого, представляет собой котел, в котором бурлят биологически врожденные инстинктивные влечения, сексуальные и агрессивные. «Оно» — это либидо. Причем в нем довольно много сексуальной энергии. Каждый человек, по мнению Фрейда, представляет собой замкнутую энергетическую систему. В ней есть определенное количество энергии, уровень которой для каждого индивида является величиной постоянной. «Оно» бессознательно и иррационально. Данная сфера подчинена принципу удовольствия, а это, как и счастье, представляет собой главную цель жизни любого человека.

По мнению Фрейда, «Оно» уже с рождения заложено в каждом человеке. В эту структуру входят наследственность и базовые инстинкты. «Оно» сложно описать, если руководствоваться одной лишь логикой. Дело в том, что для данной сферы характерна хаотичность и неорганизованность. Фрейд отмечал, что Ид обладает безграничным воздействием на другие составляющие личности человека.

Суперэго, или «Сверх-Я»

Рассмотрим третью область человеческой психики. Что это такое — «Сверх-Я»? Определение «Сверх-Я» дает понять то, что данная сфера является частью эго и выполняет функцию моральной оценки и самонаблюдения. Образуется данный элемент в результате интроекции системы ценностей родителей и их образов. При этом, по мнению Зигмунда Фрейда, «Сверх-Я» представляет собой носителя моральных стандартов. Эта часть личности играет роль цензора совести и критика.

В том случае, когда «Я» принимает решение или действует в угоду «Оно», однако вступает в противовес со «Сверх-Я», у человека возникает чувство стыда, вины и укоров совести. Это является для него своеобразным наказанием.

Сверх эго, по Фрейду, начинается от «Я». Оно является специфической базой, хранящей моральные правила и законы, которые ограничивают личность и запрещают определенные действия. По убеждению Фрейда, основная задача данного элемента заключается в выстраивании идеалов, совести и самонаблюдения.

«Сверх-Я» в теории Фрейда является неким идеалом «Я». При этом суперэго ученый называет дифференцированной структурной единицей, которая существует внутри «Я».

«Сверх-Я» — это высшая инстанция в системе духовной жизни человека. Ее формирование Фрейд связывает с тем периодом, когда ребенок преодолевает сексуальную фазу, носящую название «Эдипов комплекс». Это момент, когда маленький человек в результате взаимоотношений с родителями начинает отождествлять себя с ними. Это позволяет его инфантильному «Я» накопить силы, чтобы преодолеть Эдипов комплекс. При его вытеснении и создается идеальное «Я», или суперэго.

Интересно, что даже если рассматривать по Фрейду «Я», «Оно» и «Сверх-Я» кратко, то становится понятным поведение маленьких детей. Так, основой личности в раннем возрасте является «Оно». Именно поэтому ребенком движут первичные эмоции, желания и биологические потребности. Это и объясняет тот факт, что малыши 5-6-летнего возраста, как правило, капризны и эгоистичны. И только со временем ребенок узнает от родителей, что считается в жизни правильным, а что — нет. Благодаря этому у него и происходит формирование системы ценностей и правил поведения. Становясь школьником, ребенок начинает взаимодействовать с другими людьми. Он учится соблюдать правовые, моральные и религиозные нормы, которые действуют в обществе. Таким образом и происходит формирование «Сверх-Я». Оно является следствием влияния родителей, а также социума.

Три сферы человеческой психики — «Я», «Оно» и «Сверх-Я» — находятся между собой в состоянии постоянного взаимодействия. При этом сознательное и бессознательное ведут друг с другом напряженную борьбу. Ее результаты и определяют функционирование психической жизни индивида в виде человеческих поступков и душевных актов. По мнению Фрейда, крайне важным и особенно необходимым элементом служит система бессознательного. Она является основным источником энергии личности и его психических сил.

Взаимодействие элементов

Если область бессознательного руководствуется принципом получения удовольствия, то в «Я» просматривается принцип реальности. Задача последнего заключена в соотношении желаний и побуждений человека со складывающейся обстановкой и с требованиями, предъявляемыми окружающей средой.

Зигмунд Фрейд «Я» и «Оно» образно сравнивает с теми взаимоотношениями, которые существуют между всадником и его лошадью. Первый управляет животным. Однако их силы несоизмеримы. Именно поэтому всаднику порой приходится подчиняться лошади при ее возбуждении.

Такими же несоизмеримыми являются и силы «Я» и «Оно». Эго представляет собой тонкую оболочку Ид. В это же время «Оно» является элементом, в котором действуют силы, цель которых состоит в агрессии и удовольствии. Именно поэтому бессознательное играет в структуре психики большую роль, чем «Я».

По убеждению Фрейда, «Оно» отвечает за связь с реальными условиями, складывающимися во внешнем мире. И прежде всего данный элемент стремится сдержать желание получить немедленное удовольствие, а также обуздать агрессию.

«Оно» более отвечает за наше поведение, чем «Я», и способно обойти его цензуру, замаскировав подлинные цели.

Однако недооценивать значение человеческого эго не стоит. Оно представляет собой рассудительность и разум индивида, которые способны обеспечить ему определенное место в системе живой материи.

Энергия происходит из «Оно», а после отражается в «Я». Задача «Сверх-Я» заключается в определении тех границ, в пределах которых будут действовать эти силы.

Фрейд обращал внимание на то, что требования, предъявляемые внешней реальностью, вполне могут отличаться от требований «Оно» и «Сверх-Я». Подобное противоречие приводит к развитию внутренних конфликтов. Для их разрешения можно применить следующие способы:

• сны;
• компенсацию;
• сублимацию;
• защитные механизмы.

В свою очередь, на «Я» постоянно оказывают влияние «Оно» и «Сверх-Я». Чрезмерное давление любого из этих элементов способно привести к негативным последствиям.

Например, интересен тот факт, что когда ребенка родители воспитывают довольно строго, постоянно наказывая и заставляя его чувствовать за собой вину из-за плохого поведения, то постепенно на смену давления близких людей приходит давление «Сверх-Я». Таким образом, наказание внешнего мира замещается на наказание внутреннее. Когда такой человек становится взрослым, то он часто испытывает муки совести, впадая при этом в депрессию. Его «Сверх-Я» становится настоящим тираном. Под давлением этого структурного элемента психики человек винит себя не только за прошлые деяния, недостойные, с его точки зрения, но и за негативные мысли. Согласно теории психоанализа, укоры совести и вина такого человека, как правило, обусловлены вовсе не объективной оценкой поступков. Главенствующую позицию в этом вопросе занимает твердо сформировавшееся представление о том, что индивид виновен и заслуживает наказания.

В том случае, когда наибольшее влияние на человека оказывает «Оно», происходит игнорирование общественных ценностей, нарушение правил, и не принимаются в расчет чувства других людей.

Именно поэтому нарушение баланса между «Я», «Оно» и «Сверх-Я» способно принести личности страдания, а также стать причиной возникновения неврозов и нарушений психики.

Зигмунд Фрейд Достоевский и отцеубийство

Многогранную личность Достоевского можно рассматривать с четырех сторон: как писателя, как невротика, как мыслителя-этика и как грешника. Как же разобраться в этой невольно смущающей нас сложности?

Наименее спорен он как писатель, место его в одном ряду с Шекспиром. «Братья Карамазовы» — величайший роман из всех, когда-либо написанных, а «Легенда о Великом Инквизиторе» — одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно. К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие.

Достоевский скорее всего уязвим как моралист. Представляя его человеком высоконравственным на том основании, что только тот достигает высшего нравственного совершенства, кто прошел через глубочайшие бездны греховности, мы игнорируем одно соображение. Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, — того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности — необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни — в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, — так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; зга сделка с совестью — характерная русская черта. Достаточно бесславен и конечный итог нравственной борьбы Достоевского. После исступленной борьбы во имя примирения притязаний первичных позывов индивида с требованиями человеческого общества — он вынужденно регрессирует к подчинению мирскому и духовному авторитету — к поклонению царю и христианскому Богу, к русскому мелкодушному национализму, — к чему менее значительные умы пришли с гораздо меньшими усилиями чем он. В этом слабое место большой личности. Достоевский упустил возможность стать учителем и освободителем человечества и присоединился к тюремщикам; культура будущего немногим будет ему обязана. В этом, по всей вероятности, проявился его невроз, из-за которого он и был осужден на такую неудачу. По мощи постижения и силе любви к людям ему был открыт другой — апостольский — путь служения.

Нам представляется отталкивающим рассматривание Достоевского в качестве грешника или преступника, но это отталкивание не должно основываться на обывательской оценке преступника. Выявить подлинную мотивацию преступления недолго: для преступника существенны две черты — безграничное себялюбие и сильная деструктивная склонность; общим для обеих черт и предпосылкой для их проявлений является безлюбовность, нехватка эмоционально-оценочного отношения к человеку. Тут сразу вспоминаешь противоположное этому у Достоевского — его большую потребность в любви и его огромную способность любить, проявившуюся в его сверхдоброте и позволявшую ему любить и помогать там, где он имел бы право ненавидеть и мстить — например, по отношению к его первой жене и ее любовнику. Но тогда возникает вопрос — откуда приходит соблазн причисления Достоевского к преступникам? Ответ: из-за выбора его сюжетов, это преимущественно насильники, убийцы, эгоцентрические характеры, что свидетельствует о существовании таких склонностей в его внутреннем мире, а также из-за некоторых фактов его жизни: страсти его к азартным шрам, может быть, сексуального растления незрелой девочки («Исповедь»). Это противоречие разрешается следующим образом, сильная деструктивная устремленность Достоевского, которая могла бы сделать его преступником, была в его жизни направлена, главным образом, на самого себя (вовнутрь — вместо того, чтобы изнутри) и, таким образом, выразилась в мазохизме и чувстве вины. Все- таки в его личности немало и садистических черт, выявляющихся в его раздражительности, мучительстве, нетерпимости — даже по отношению к любимым людям, — а также в его манере обращения с читателем; итак: в мелочах он — садист вовне, в важном — садист по отношению к самому себе, следовательно, мазохист, и это мягчайший, добродушнейший, всегда готовый помочь человек.

В сложной личности Достоевского мы выделили три фактора — один количественный и два качественных. Его чрезвычайно повышенную аффективность, его устремленность к перверзии, которая должна была привести его к садомазохизму или сделать преступником; и его неподдающееся анализу творческое дарование. Такое сочетание вполне могло бы существовать и без невроза: ведь бывают же стопроцентные мазохисты — без наличия неврозов. По соотношению сил — притязаний первичных позывов и противоборствующих им торможений (присоединяя сюда возможности сублимирования) — Достоевского все еще можно было бы отнести к разряду импульсивных характеров». Но положение вещей затемняется наличием невроза, необязательного, как было сказано, при данных обстоятельствах, но все же возникающего тем скорее, чем насыщеннее осложнение, подлежащее со стороны человеческого «Я» преодолению. Невроз — это только знак того, что «Я» такой синтез не удался, что оно при этой попытке поплатилось своим единством.

В чем же, в строгом смысле, проявляется невроз? Достоевский называл себя сам — и другие также считали его — эпилептиком, на том основании, что он был подвержен тяжелым припадкам, сопровождавшимися потерей сознания, судорогами и последующим упадочным настроением. Весьма вероятно, что эта так называемая эпилепсия была лишь симптомом его невроза, который в таком случае следует определить как истероэпилелсию, то есть, как тяжелую истерию. Утверждать это с полной уверенностью нельзя по двум причинам: во-первых, потому что даты анамнезических припадков так называемой эпилепсии Достоевского недостаточны и ненадежны, а, во-вторых, потому что понимание связанных с эпилептоидными припадками болезненных состояний остается неясным.

Перейдем ко второму пункту. Излишне повторять всю патологию эпилепсии — это не привело бы ни к чему окончательному, — но одно можно сказать: снова и снова присутствует, как кажущееся клиническое целое, извечный morbus sacer, страшная болезнь со своими не поддающимися учету, на первый взгляд неспровоцированными судорожными припадками, изменением характера в сторону раздражительности и агрессивности и с прогрессирующим снижением всех духовных деятельностей. Однако эта картина, с какой бы стороны мы ее ни рассматривали, расплывается в нечто неопределенное. Припадки, проявляющиеся резко, с прикусыванием, усиливающиеся до опасного для жизни status epilepticus, приводящего к тяжкому самокалечению, могут все же в некоторых случаях не деки лгать такой силы, ослабляясь до кратких состояний абсанса, до быстро проходящих головокружений, и могут также сменяться краткими периодами, когда больной совершает чуждые его природе поступки, как бы находясь во власти бессознательного. Обуславливаясь, в общем, как бы странно это ни казалось, чисто телесными причинами, эти состояния могут первоначально возникать по причинам чисто душевным (испуг) или могут в дальнейшем находиться в зависимости от душевных волнений. Как ни характерно для огромного большинства случаев интеллектуальное снижение, но известен, по крайней мере, один случай, когда этот недуг не нарушил высшей интеллектуальной деятельности (Гельмгольц) (Другие случаи, в отношении которых утверждалось то же самое, ненадежны или подлежат сомнению, как и случай самого Достоевского). Лица, страдающие эпилепсией, могут производить впечатление тупости, недоразвитости, так как эта болезнь часто сопряжена с ярко выраженным идиотизмом и крупнейшими мозговыми дефектами, не являясь, конечно, обязательной составной частью картины болезни; но эти припадки со всеми своими видоизменениями бывают и у других лиц, у лиц с полным душевным развитием и скорее со сверхобычной, в большинстве случаев, недостаточно управляемой ими аффективностью. Неудивительно, что при таких обстоятельствах невозможно установить совокупность клинического аффекта «эпилепсии». То, что проявляется в однородности указанных симптомов, требует, по-видимому, функционального понимания: как если бы механизм анормального высвобождения первичных позывов был подготовлен органически, механизм, который используется при наличии весьма разных условий — как при нарушении мозговой деятельности при тяжком заболевании тканей или токсическом заболевании, так и при недостаточном контроле душевной экономии, кризисном функционировании душевной энергии. За этим разделением на два вида мы чувствуем идентичность механизма, лежащего в основе высвобождения первичных позывов. Этот механизм недалек и от сексуальных процессов, порождаемых в своей основе токсически; уже древнейшие врачи называли коитус малой эпилепсией и видели в половом акте смягчение и адаптацию высвобождения эпилептического отвода раздражения.

«Эпилептическая реакция», каковым именем можно назвать все это вместо взятое, несомненно также поступает и в распоряжение невроза, сущность которого в том, чтобы ликвидировать соматически массы раздражения, с которыми невроз не может справиться психически. Эпилептический припадок становится, таким образом, симптомом истерии и ею адаптируется и видоизменяется, подобно тому, как это происходит при нормальном течении сексуальною процесса. Таким образом, мы с полным правом различаем органическую и аффективную эпилепсию. Практическое значение этого следующее: страдающий первой — поражен болезнью мозга, страдающий второй — невротик. В первом случае душевная жизнь подвержена нарушению извне, во втором случае нарушение является выражением самой душевной жизни.

Весьма вероятно, что эпилепсия Достоевского относится ко второму виду. Точно доказать это нельзя, так как в таком случае нужно было бы включить в целокупность его душевной жизни начало припадков и последующие видоизменения этих припадков, а для этого у нас недостаточно данных. Описания самих припадков ничего не дают, сведения о соотношениях между припадками и переживаниями неполны и часто противоречивы. Всего вероятнее предположение, что припадки начались у Достоевского уже в детстве, что они вначале характеризовались более слабыми симптомами и только после потрясшего его переживания на восемнадцатом году жизни — убийства отца — приняли форму эпилепсии. Было бы весьма уместно, если бы оправдалось то, что они полностью прекратились во время отбывания им каторги в Сибири, но этому противоречат другие указания. Очевидная связь между отцеубийством в «Братьях Карамазовых» и судьбой отца Достоевского бросилась в глаза не одному биографу Достоевского и послужила им указанием на «известное современное психологическое направление». Психоанализ, так как подразумевается именно он, склонен видеть в этом событии тягчайшую травму — и в реакции Достоевского на это — ключевой пункт его невроза.

Если я начну обосновывать эту установку психоаналитически, опасаюсь, что окажусь непонятным для всех тех, кому незнакомы учение и выражения психоанализа.

У нас (один) надежный исходный пункт. Нам известен смысл первых припадков Достоевского в его юношеские годы — задолго до появления «эпилепсии». У этих припадков было подобие смерти, они назывались страхом смерти и выражались в состоянии летаргического сна. Эта болезнь находила на него вначале — когда он был еще мальчиком — как внезапная безотчетная подавленность; чувство, как он позже рассказывал своему другу Соловьеву, такое, как будто бы ему предстояло сейчас же умереть; и в самом деле наступало состояние совершенно подобное действительной смерти… Его брат Андрей рассказывал, что Федор уже в молодые годы, перед тем, как заснуть, оставлял записки, что боится ночью заснуть смертоподобным сном и просит поэтому, чтобы его похоронили только через пять дней («Достоевский за рулеткой», введение, c. LX).

Нам известны смысл и намерение таких припадков смерти. Они означают отождествление с умершим — человеком, который действительно умер, или с человеком живым еще, но которому мы желаем смерти. Второй случай более значителен. Припадок в указанном случае равноценен наказанию. Мы пожелали смерти другому, — теперь мы стали сами этим другим и сами умерли. Тут психоаналитическое учение утверждает, что этот другой для мальчика обычно — отец, и именуемый истерией припадок является, таким образом, самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу.

Отцеубийство, как известно, основное и изначальное преступление человечества и отдельного человека. Во всяком случае, оно — главный источник чувства вины, неизвестно, единственный ли; исследованиям не удалось еще установить душевное происхождение вины и потребности искупления. Но отнюдь не существенно — единственный ли это источник. Психологическое положение сложно и нуждается в объяснениях. Отношение мальчика к отцу, как мы говорим, амбивалентно. Помимо ненависти, из-за которой хотелось бы отца, как соперника, устранить, существует обычно некоторая доля нежности к нему. Оба отношения сливаются в идентификацию с отцом, хотелось бы занять место отца, потому что он вызывает восхищение, хотелось бы быть, как он, и потому, что хочется его устранить. Все это наталкивается на крупное препятствие. В определенный момент ребенок начинает понимать, что попытка устранить отца как соперника, встретила бы со стороны отца наказание через кастрацию. Из страха кастрации, то есть в интересах сохранения своей мужественности, ребенок отказывается от желания обладать матерью и от устранения отца. Поскольку это желание остается в области бессознательного, оно является основой для образования чувства вины. Нам кажется, что мы описали нормальные процессы, обычную судьбу так называемого Эдипова комплекса; следует, однако, внести важное дополнение.

Возникают дальнейшие осложнения, если у ребенка сильнее развит конституционный фактор, называемый нами бисексуальностью. Тогда, под угрозой потери мужественности через кастрацию, укрепляется тенденция уклониться в сторону женственности, более того, тенденция поставить себя на место матери и перенять ее роль как объекта любви отца. Одна лишь боязнь кастрации делает эту развязку невозможной. Ребенок понимает, что он должен взять на себя и кастрирование, если он хочет быть любимым отцом, как женщина. Так обрекаются на вытеснение оба порыва, ненависть к отцу и влюбленность в отца. Известная психологическая разница усматривается в том, что от ненависти к отцу отказываются вследствие страха перед внешней опасностью (кастрацией). Влюбленность же в отца воспринимается как внутренняя опасность первичного позыва, которая, по сути своей, снова возвращается к той же внешней опасности.

Страх перед отцом делает ненависть к отцу неприемлемой; кастрация ужасна, как в качестве кары, так и цены любви. Из обоих факторов, вытесняющих ненависть к отцу, первый, непосредственный страх наказания и кастрации, следует назвать нормальным, патогеническое усиление привносится, как кажется, лишь другим фактором — боязнью женственной установки. Ярко выраженная бисексуальная склонность становится, таким образом, одним из условий или подтверждений невроза. Эту склонность, очевидно, следует признать и у Достоевского — и она (латентная гомосексуальность) проявляется в дозволенном виде в том значении, какое имела в его жизни дружба с мужчинами, в его до странности нежном отношении к соперникам в любви и в его прекрасном понимании положений, объяснимых лишь вытесненной гомосексуальностью, — как на это указывают многочисленные примеры из его произведений.

Сожалею, но ничего не могу изменить, — если подробности о ненависти и любви к отцу и об их видоизменениях под влиянием угрозы кастрации несведущему в психоанализе читателю покажутся безвкусными и маловероятными. Предполагаю, что именно комплекс кастрации будет отклонен сильнее всего. Но смею уверить, что психоаналитический опыт ставит именно эти явления вне всякого сомнения и находит в них ключ к любому неврозу. Испытаем же его в случае так называемой эпилепсии нашего писателя. Но нашему сознанию так чужды те явления, во власти которых находится наша бессознательная психическая жизнь! Указанным выше не исчерпываются в Эдиповом комплексе последствия вытеснения ненависти к отцу. Новым является то, что в конце концов отождествление с отцом завоевывает в нашем «Я» постоянное место. Это отождествление воспринимается нашим «Я», но представляет собой в нем особую инстанцию, противостоящую остальному содержанию нашего «Я». Мы называем тогда эту инстанцию нашим «Сверх-Я» и приписываем ей, наследнице родительского влияния, наиважнейшие функции.

Если отец был суров, насильствен, жесток, наше «Сверх-Я» перенимает от него эти качества, и в его отношении к «Я» снова возникает пассивность, которой как раз надлежало бы быть вытесненной. «Сверх-Я» стало садистическим. «Я» становится мазохистским, то есть в основе своей — женственно-пассивным. В нашем «Я» возникает большая потребность в наказании, и «Я» отчасти отдает себя, как таковое, в распоряжение судьбы, отчасти же находит удовлетворение в жестоком обращении с ним «Сверх-Я» (сознание вины). Каждая кара является ведь, в основе своей, кастрацией и, как таковая, — осуществлением изначального пассивного отношения к отцу. И судьба в конце концов, — лишь дальнейшая проекция отца.

Нормальные явления, происходящие при формировании совести, должны походить на описанные здесь анормальные. Нам еще не удалось установить разграничения между ними. Замечается, что наибольшая роль здесь в конечном итоге приписывается пассивным элементам вытеснения женственности. И еще, как случайный фактор, имеет значение, является ли внушающий страх отец и в действительности особенно насильственным. Это относится к Достоевскому — факт его исключительного чувства вины, равно как и мазохистского образа жизни, мы сводим к его особенно ярко выраженному компоненту женственности. Достоевского можно определить следующим образом: особенно сильная бисексуальная предрасположенность и способность с особой силой защищаться от зависимости от чрезвычайно сурового отца. Этот характер бисексуальности мы добавляем к ранее узнанным компонентам его существа. Ранний симптом «припадков смерти» можно рассматривать как отождествление своего «Я» с отцом, допущенное в качестве наказания со стороны «Сверх-Я». Ты захотел убить отца, дабы стать отцом самому. Теперь ты — отец, но отец мертвый; обычный механизм истерических симптомов. И к тому же: теперь тебя убивает отец. Для нашего «Я» симптом смерти является удовлетворением фантазии мужского желания и одновременно мазохистским посредством наказания, то есть садистическим удовлетворением. Оба, «Я» и в«Сверх-Я», играют роль отца и дальше. — В общем, отношение между личностью и объектом отца, при сохранении его содержания перешло в отношение между «Я» и «Сверх-Я», новая инсценировка на второй сцене. Такие инфантильные реакции Эдипова комплекса могут заглохнуть, если действительность не дает им в дальнейшем пищи. Но характер отца остается тем же самым, нет, он ухудшается с годами, — таким образом продолжает оставаться и ненависть Достоевского к отцу, желание смерти этому злому отцу. Становится опасным, если такие вытесненные желания осуществляются на деле. Фантазия стала реальностью, все меры защиты теперь укрепляются. Припадки Достоевского принимают теперь эпилептический характер, — они все еще означают кару за отождествление с отцом. Но они стали теперь ужасны, как сама страшная смерть самого отца. Какое содержание, в особенности сексуальное, они в дополнение к этому приобрели, угадать невозможно.

Одно примечательно: в ауре припадка переживается момент величайшего блаженства, который, весьма вероятно, мог быть зафиксированием триумфа и освобождения при получении известия о смерти, после чего тотчас последовало тем более жестокое наказание. Такое чередование триумфа и скорби, пиршества и печали, мы видим и у братьев праорды, убивших отца, и находим его повторение в церемонии тотемической трапезы. Если правда, что Достоевский в Сибири не был подвержен припадкам, то это лишь подтверждает то, что его припадки были его карой. Он более в них не нуждался, когда был караем иным образом, — но доказать это невозможно. Скорее этой необходимостью в наказании для психической экономии Достоевского объясняется то, что он прошел несломленным через эти годы бедствий и унижений. Осуждение Достоевского в качестве политического преступника было несправедливым, и он должен был это знать, но он принял это незаслуженное наказание от батюшки-царя — как замену наказания, заслуженного им за свой грех по отношению к своему собственному отцу. Вместо самонаказания он дал себя наказать заместителю отца. Это дает нам некоторое представление о психологическом оправдании наказаний, присуждаемых обществом. Это на самом деле так: многие из преступников жаждут наказания. Его требует их «Сверх-Я», избавляя себя таким образом от самонаказания.

Тот, кто знает сложное и изменчивое значение истерических симптомов, поймет, что мы здесь не пытаемся добиться смысла припадков Достоевского во всей полноте. Достаточно i-ого, что можно предположить, что их первоначальная сущность осталась неизменной, несмотря на все последующие наслоения. Можно сказать, что Достоевский так никогда и не освободился от угрызений совести в связи с намерением убить отца. Это лежащее на совести бремя определило также его отношение к двум другим сферам, покоящимся на отношении к отцу — к государственному авторитету и к вере в Бога. В первой он пришел к полному подчинению батюшке-царю, однажды разыгравшему с ним комедию убийства в действительности, — находившую столько раз отражение в его припадках. Здесь верх взяло покаяние. Больше свободы оставалось у него в области религиозной — по не допускающим сомнений сведениям он до последней минуты своей жизни все колебался между верой и безбожием. Его высокий ум не позволял ему не замечать те трудности осмысливания, к которым приводит вера. В индивидуальном повторении мирового исторического развития он надеялся в идеале Христа найти выход и освобождение от грехов — и использовать свои собственные страдания, чтобы притязать на роль Христа. Если он, в конечном счете, не пришел к свободе и стал реакционером, то это объясняется тем, что общечеловеческая сыновняя вина, на которой строится религиозное чувство, достигла у него сверхиндивидуальной силы и не могла быть преодолена даже его высокой интеллектуальностью. Здесь нас, казалось бы, можно упрекнуть в том, что мы отказываемся от беспристрастности психоанализа и подвергаем Достоевского оценке, имеющей право на существование лишь с пристрастной точки зрения определенного мировоззрения. Консерватор стал бы на точку зрения Великого Инквизитора и оценивал бы Достоевского иначе. Упрек справедлив, для его смягчения можно лишь сказать, что решение Достоевского вызвано, очевидно, затрудненностью его мышления вследствие невроза. Едва ли простой случайностью можно объяснить, что три шедевра мировой литературы всех времен трактуют одну и ту же тему — тему отцеубийства: «Царь Эдип» Софокла, «Гамлет» Шекспира и «Братья Карамазовы» Достоевского. Во всех трех раскрывается и мотив деяния, сексуальное соперничество из-за женщины. Прямее всего, конечно, это представлено в драме, основанной на греческом сказании. Здесь деяние совершается еще самим героем. Но без смягчения и завуалирования поэтическая обработка невозможна. Откровенное признание в намерении убить отца, какого мы добиваемся при психоанализе, кажется непереносимым без аналитической подготовки. В греческой драме необходимое смягчение при сохранении сущности мастерски достигается тем, что бессознательный мотив героя проецируется в действительность как чуждое ему принуждение, навязанное судьбой. Герой совершает деяние непреднамеренно и по всей видимости без влияния женщины и все же это стечение обстоятельств принимается в расчет, так как он может завоевать царицу-мать только после повторения того же действия в отношении чудовища, символизирующего отца. После того, как обнаруживается и оглашается его вина, не делается никаких попыток снять ее с себя, взвалить ее на принуждение со стороны судьбы; наоборот, вина признается — и как всецелая вина наказывается, что рассудку может показаться несправедливым, но психологически абсолютно правильно. В английской драме это изображено более косвенно, поступок совершается не самим героем, а другим, для которого этот поступок не является отцеубийством. Поэтому предосудительный мотив сексуального соперничества у женщины не нуждается в завуалировании. Равно и Эдипов комплекс героя мы видим как бы в отраженном свете, так как мы видим лишь то, какое действие производит на героя поступок другого. Он должен был бы за этот поступок отомстить, но странным образом не в силах это сделать. Мы знаем, что его распаляет собственное чувство вины: в соответствии с характером невротических явлений происходит сдвиг, и чувство вины переходит в осознание своей неспособности выполнить это задание. Появляются признаки того, что герой воспринимает эту вину как сверхиндивидуальную. Он презирает других не менее, чем себя. «Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?». В этом направлении роман русского писателя уходит на шаг дальше. И здесь убийство совершено другим человеком, однако, человеком, связанным с убитым такими же сыновними отношениями, как и герой Дмитрий, у которого мотив сексуального соперничества откровенно признается, — совершено другим братом, которому, как интересно заметить, Достоевский передал свою собственную болезнь, якобы эпилепсию, тем самым как бы желая сделать признание, что, мол, эпилептик, невротик во мне — отцеубийца. И, вот, в речи защитника на суде — та же известная насмешка над психологией: она, мол, палка о двух концах. Завуалировано великолепно, так как стоит все это перевернуть — и находишь глубочайшую сущность восприятия Достоевского. Заслуживает насмешки отнюдь не психология, а судебный процесс дознания. Совершенно безразлично, кто этот поступок совершил на самом деле, психология интересуется лишь тем, кто его в своем сердце желал и кто по его совершении его приветствовал, — и поэтому — вплоть до контрастной фигуры Алеши — все братья равно виновны: движимый первичными позывами искатель наслаждений, полный скепсиса циник и эпилептический преступник. В «Братьях Карамазовых» есть сцена, в высшей степени характерная для Достоевского. Из разговора с Дмитрием старец постигает, что Дмитрий носит в себе готовность к отцеубийству, и бросается перед ним на колени. Это не может являться выражением восхищения, а должно означать, что святой отстраняет от себя искушение исполниться презрением к убийце или им погнушаться, и поэтому перед ним смиряется. Симпатия Достоевского к преступнику действительно безгранична, она далеко выходит за пределы сострадания, на которое несчастный имеет право, она напоминает благоговение, с которым в древности относились к эпилептику и душевнобольному. Преступник для него — почти спаситель, взявший на себя вину, которую в другом случае несли бы другие. Убивать больше не надо, после того, как он уже убил, но следует ему быть благодарным, иначе пришлось бы убивать самому. Это не одно лишь доброе сострадание, это отождествление на основании одинаковых импульсов к убийству, собственно говоря, лишь в минимальной степени смещенный нарциссизм. Этическая ценность этой доброты этим не оспаривается. Может быть, это вообще механизм нашего доброго участия по отношению к другому человеку, особенно ясно проступающий в чрезвычайном случае обремененного сознания своей вины писателя. Нет сомнения, что эта симпатия по причине отождествления решительно определила выбор материала Достоевского. Но сначала он, — из эгоистических побуждений, — выводил обыкновенного преступника, политического и религиозного, прежде чем к концу своей жизни вернуться к первопреступнику, к отцеубийце, — и сделать в его лице свое поэтическое признание.

Опубликование его посмертного наследия и дневников его жены ярко осветило один эпизод его жизни, то время, когда Достоевский в Германии был обуреваем игорной страстью («Достоевский за рулеткой»). Явный припадок патологической страсти, который не поддается иной оценке ни с какой стороны. Не было недостатка в оправданиях этого странного и недостойного поведения. Чувство вины, как это нередко бывает у невротиков, нашло конкретную замену в обремененности долгами, и Достоевский мог отговариваться тем, что он при выигрыше получил бы возможность вернуться в Россию, избежав заключения в тюрьму кредиторами. Но это был только предлог, Достоевский был достаточно проницателен, чтобы это понять, и достаточно честен, чтобы в этом признаться. Он знал, что главным была игра сама по себе, le jeu pour le jeu. Все подробности его обусловленного первичными позывами безрассудного поведения служат тому доказательством, — и еще кое-чему иному. Он не успокаивался, пока не терял всего. Игра была для него также средством самонаказания. Несчетное количество раз давал он молодой жене слово или честное слово больше не играть или не играть в этот день, и он нарушал это слою, как она рассказывает, почти всегда. Если он своими проигрышами доводил себя и ее до крайне бедственного положения, это служило для него еще одним патологическим удовлетворением. Он мог перед нею поносить и унижать себя, просить ее презирать его, раскаиваться в том, что она вышла замуж за него, старого грешника, — и после всей этой разгрузки совести на следующий день игра начиналась снова. И молодая жена привыкла к этому циклу, так как заметила, что то, от чего в действительности только и можно было ожидать спасения, — писательство, — никогда не продвигалось вперед лучше, чем после потери всего и закладывания последнего имущества. Связи всего этого она, конечно, не понимала. Когда это чувство вины было удовлетворено наказаниями, к которым он сам себя приговорил, тогда исчезала затрудненность в работе, тогда он позволял себе сделать несколько шагов на пути к успеху.

Рассматривая рассказ более молодого писателя, нетрудно угадать, какие давно позабытые детские переживания находят выявления в игорной страсти. У Стефана Цвейга, посвятившего, между прочим, Достоевскому один из своих очерков («Три мастера»), в сборнике «Смятение чувств», есть новелла «Двадцать четыре часа в жизни женщины». Этот маленький шедевр показывает как будто лишь то, каким безответственным существом является женщина и на какие удивительные для нее самой закононарушения ее толкает неожиданное жизненное впечатление. Но новелла эта, если подвергнуть ее психоаналитическому толкованию, говорит, однако без такой оправдывающей тенденции гораздо больше, показывает совсем иное, общечеловеческое, или, скорее, общемужское, и такое толкование столь явно подсказано, что нет возможности его не допустить. Для сущности художественного творчества характерно, что писатель, с которым меня связывают дружеские отношения, в ответ на мои расспросы утверждал, что упомянутое толкование ему чуждо и вовсе не входило в его намерения, несмотря на то, что в рассказ вплетены некоторые детали, как бы рассчитанные на то, чтобы указывать на тайный след. В этой новелле великосветская пожилая дама поверяет писателю о том, что ей пришлось пережить более двадцати лет тому назад. Рано овдовевшая, мать двух сыновей, которые в ней более не нуждались, отказавшаяся от каких бы то ни было надежд, на сорок втором году жизни она попадает — во время одного из своих бесцельных путешествий — в игорный зал монакского казино, где среди всех диковин ее внимание приковывают две руки, которые с потрясающей непосредственностью и силой отражают все переживаемые несчастным игроком чувства. Руки эти — руки красивого юноши (писатель как бы безо всякого умысла делает его ровесником старшего сына наблюдающей за игрой женщины), потерявшего все и в глубочайшем отчаянии покидающего зал, чтобы в парке покончить со своею безнадежной жизнью. Неизъяснимая симпатия заставляет женщину следовать за юношей и предпринять все для его спасения. Он принимает ее за одну из многочисленных в том городе навязчивых женщин и хочет от нее отделаться, но она не покидает его и вынуждена, в конце концов, в силу сложившихся обстоятельств, остаться в его номере отеля и разделить ею постель. После этой импровизированной любовной ночи она велит казалось бы успокоившемуся юноше дать ей торжественное обещание, что он никогда больше не будет играть, снабжает его деньгами на обратный путь и со своей стороны дает обещание встретиться с ним перед уходом поезда на вокзале. Но затем в ней пробуждается большая нежность к юноше, она готова пожертвовать всем, чтобы только сохранить его для себя, и она решает отправиться с ним вместе в путешествие — вместо того, чтобы с ним проститься. Всяческие помехи задерживают ее, и она опаздывает на поезд; в тоске по исчезнувшему юноше она снова приходит в игорный дом — и с возмущением обнаруживает гам те же руки, накануне возбудившие в ней такую горячую симпатию; нарушитель долга вернулся к игре. Она напоминает ему об ею обещании, но одержимый страстью, он бранит сорвавшую его игру, велит ей убираться вон и швыряет деньги, которыми она хотела его выкупить. Опозоренная, она покидает город, а впоследствии узнает, что ей не удалось спасти его от самоубийства.

Эта блестяще и без пробелов в мотивировке написанная новелла имеет, конечно, право на существование как таковая — и не может не произвести на читателя большого впечатления. Однако психоанализ учит.

что она возникла на основе умопострояемого вожделения периода полового созревания, о каковом вожделении некоторые вспоминают совершенно сознательно. Согласно умопострояемому вожделению, мать должна сама ввести юношу в половую жизнь для спасения его от заслуживающего опасения вреда онанизма. Столь частые сублимирующие художественные произведения вытекают из того же первоисточника. «Порок» онанизма замещается пороком игорной страсти, ударение, поставленное на страстную деятельность рук, предательски свидетельствует об этом отводе энергии. Действительно, игорная одержимость является эквивалентом старой потребности в онанизме, ни одним словом, кроме слова «игра», нельзя назвать производимые в детской манипуляции половых органов. Непреоборимость соблазна, священные и все-таки никогда не сдерживаемые клятвы никогда более этого не делать, дурманящее наслаждение и нечистая совесть, говорящая нам, что мы будто бы сами себя губим (самоубийство), — все это при замене осталось неизменным. Правда, новелла Цвейга ведется от имени матери, а не сына. Сыну должно быть лестно думать: если мать знала бы, к каким опасностям приводит онанизм, она бы, конечно, уберегла меня от них тем, что отдала бы моим ласкам свое собственное тело. Отождествление матери с девкой, производимое юношей в новелле Цвейга, является составной частью той же фантазии. Оно делает недосягаемое легко достижимым; нечистая совесть, сопровождающая эту фантазию, приводит к дурному исходу новеллы. Интересно отметить, что внешнее оформление, данное писателем новелле, как бы прикрывает ее психоаналитический смысл. Ведь весьма оспоримо, что любовная жизнь женщины находится во власти внезапных и загадочных импульсов. Анализ же вскрывает достаточную мотивацию удивительного поведения женщины, до тех пор отворачивавшейся от любви. Верная памяти утраченного супруга, она была вооружена против любых притязаний, напоминающих любовные притязания мужа, однако — и в этом фантазия сына оказывается правомерной — она не может избежать совершенно неосознаваемого ею перенесения любви на сына и в этом-то незащищенном месте ее и подстерегает судьба. Если игорная страсть и безрезультатные стремления освободиться от нее и связанные с нею поводы к самонаказанию являются повторением потребности в онанизме, нас не удивит, что она завоевала в жизни Достоевского столь большое место. Нам не встречалось ни одного случая тяжкого невроза, где бы автоэротическое удовлетворение раннего периода и периода созревания не играло бы определенной роли, и связь между попытками его подавить и страхом перед отцом слишком известна, чтобы заслужить что-нибудь большее, чем упоминание.

Зигмунд Фрейд «Я» и «Oнo»

Труды разных лет

Перевод с немецкого

Книга 2 Тбилиси, «Мерами», 1991

История современной психоаналитической мысли Стивена А. Митчелла

http: //psychologistcoder.com/2017/12 / …

Когда дело доходит до Фрейда, многие почти не понимают его или упрощенно понимают его отношение к психотерапии. Когда я упомянул Фрейда некоторым из моих образованных друзей, они насмехаются, закатывают глаза или бормочут что-то о «зависти к пенису». Хотя это правда, что многие идеи Фрейда были отвергнуты или изменены, суть гения Фрейда остается неизменной.Нравится нам это или нет, но мы по-прежнему живем в мире Фрейда. В «Фрейде и за его пределами»

http://psychologistcoder.com/2017/12 / …

Когда дело доходит до Фрейда, многие практически не понимают его или упрощенного понимания его отношения к психотерапии. Когда я упомянул Фрейда некоторым из моих образованных друзей, они насмехаются, закатывают глаза или бормочут что-то о «зависти к пенису». Хотя это правда, что многие идеи Фрейда были отвергнуты или изменены, суть гения Фрейда остается неизменной.Нравится нам это или нет, но мы по-прежнему живем в мире Фрейда. В «Фрейде и за его пределами» покойный Стивен Митчелл и еще живая Маргарет Блэк рассказывают об истории идей Фрейда и о том, как его влияние повлияло на профессию психоаналитика.

Как и во многих других стоящих книгах, уроки можно кратко резюмировать. В работе Митчелла и Блэка «Клинический психоанализ в основном касается людей и их жизненных трудностей, отношений, которые направлены на более глубокое самопонимание, более богатое чувство личного смысла и большую степень свободы», — таково краткое изложение. .

Хотя есть много диалектических споров относительно психоаналитических концепций, Митчелл и Блэк приводят доводы в пользу того, почему психоанализ по-прежнему актуален как никогда. Начиная с самого Фрейда, авторы проводят читателя в путешествии от истоков бессознательного и теорий Фрейда через другие теории: психологию эго, межличностную, клейнианскую, объектные отношения, идентичность и самость, а также современные концепции. К концу книги читатель не только познакомился с траекторией психоаналитического мышления, но также прочитал о современной диалектике теории и техники.

К концу книги я выкристаллизовал некоторый синтез моих взглядов. Я чувствую, что в целом мне больше всего нравится межличностная позиция. Отказавшись от двух наиболее проблемных аспектов стержневой теории Фрейда: концептуализации, ориентированной на тело, а также от психоаналитика как эксперта, я обнаружил, что могу одобрительно кивнуть многим из того, как представлялся межличностный психоанализ. Люди непоследовательны. Они идиосинкразически разыгрываются как функция, охватывающая окружающую среду, акторов и психофизиологию организма.Межличностный психоанализ объясняет это и многое другое. Мы построены. Наши иллюзии служат нам для выживания в постоянно меняющемся мире. Психотерапевты никогда не могут быть «экспертами», когда сталкиваются с таким огромным объемом информации, который в настоящее время не может синтезировать даже суперкомпьютер.

Большинство противоречий в психоанализе можно воспринимать всерьез только в качестве акцента. Это не природа и питание, внешнее и внутреннее, травма и фантазия. Это природа и воспитание.Внутренний и наружный. Травма и фантазия. Каждый человек является частью взаимно определенной среды. Человек действует на окружающую среду, а окружающая среда действует на человека. Внутреннее и внешнее работают постоянно. Внутри человека находится сеть биологических подсистем, которые, как известно, чрезвычайно сложны, но все еще в значительной степени не изучены.

В результате огромной сложности окружающей среды и внутренней работы мозга психоаналитик должен полагаться на критически важную информацию, которая необходима для современного психоанализа.Современный психоанализ зависит от переноса и контрпереноса. То, как пациент заставляет терапевта чувствовать себя, следует рассматривать как точку исследования. Также необходимо учитывать, какие защиты и какие истории несет терапевт. Для психоанализа было бы натяжкой считаться эмпирическим. Герменевтическая концептуализация — единственная альтернатива подходу, который подрывает доверие к нему, провозглашая существование измеримого, измеримого процесса, хотя это определенно не так.

Сейчас я вставляю свои собственные диалектические ответы и предпочитаю, чтобы читатель принимал собственное мнение.Если вы прочитаете книгу, вам будет о чем подумать.

Ян Фелтон

Что-то было потеряно в книге Фрейда «За пределами принципа удовольствия: ференцианское чтение» *

Авелло, Дж. Дж. (1998). Метапсихология у Ференци: инстинкт смерти или смертельная страсть? Международный форум психоанализа, 7, 229–234.

Артикул Google ученый

Балинт, М.(1937). Состояния раннего развития эго: любовь к первичному объекту. В Первичная любовь и психоаналитическая техника (стр. 90–108). Лондон: Карнак, 1994.

Биркстед-Брин, Д. (2003). Время и апре-переворот. Международный журнал психоанализа, 84, 1501–1515.

Артикул PubMed Google ученый

Боросса Дж. (2014). Этика Ференци нашего времени: возможность быть рядом. Американский журнал психоанализа, 74, 349–356.

Артикул PubMed Google ученый

Даль, Г. (2010). Два временных вектора Nachträglichkeit в развитии организации эго: Значение концепции для символизации безымянных травм и тревог. Международный журнал психоанализа, 91, 727–744.

Артикул PubMed Google ученый

Де Маси, Ф. (2015). Полезна ли концепция влечения к смерти в клинической сфере? Международный журнал психоанализа, 96, 445–458.

Артикул PubMed Google ученый

Эрёш, Ф. (2014). Свобода и авторитет в клиническом дневнике. Американский журнал психоанализа, 74, 367–380.

Артикул PubMed Google ученый

Файмберг, Х. (2007). Призыв к более широкой концепции Nachträglichkeit . The Psychoanalytic Quarterly, 76, 1221–1240.

Артикул PubMed Google ученый

Ференци, С.(1909). Интроекция и перенос. В Первые публикации в психоанализе — (стр. 35–93). Лондон: Карнак, 1994.

Ференци, С. (1913). Этапы развития чувства реальности. В Первые публикации в психоанализе — (стр. 213–239). Лондон: Карнак, 1994.

Ференци, С. (1921). Символика моста. В Дальнейший вклад в теорию и технику психоанализа — (стр.352–356). Лондон: Карнак, 1994.

Ференци, С. (1924). Thalassa: теория генитальности (Х.А. Бункер, пер.). Олбани, штат Нью-Йорк: The Psychoanalytic Quarterly, 1938.

Ференци С. (1929). Непрошеный ребенок и его инстинкт смерти. В Заключительный вклад в проблемы и методы психоанализа — (стр. 102–107). Лондон: Карнак, 1994.

Ференци, С. (1931). Детский анализ в анализе взрослых.В Заключительный вклад в проблемы и методы психоанализа — (стр. 126–142). Лондон: Карнак, 1994.

Ференци, С. (1932). Клинический дневник Шандора Ференци (М. Балинт и Н. З. Джексон, пер.). Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 1988.

Флетчер, Дж. (2013). Фрейд и сцена травмы . Нью-Йорк: Издательство Фордхэмского университета.

Книга Google ученый

Франк, К.(2015). О восприятии концепции влечения к смерти в Германии: выражение и противодействие «злому принципу»? Международный журнал психоанализа, 96, 425–444.

Артикул PubMed Google ученый

Фрейд, С. (1905). Три очерка по теории сексуальности. Стандартное издание (том 7, стр. 125–243). Лондон: Hogarth Press.

Google ученый

Фрейд, С.(1911). Формулировки о двух принципах психического функционирования. Стандартное издание (том 12, стр. 213–226). Лондон: Hogarth Press.

Google ученый

Фрейд, С. (1914). О нарциссизме: введение. Стандартное издание (том 14, стр. 67–102). Лондон: Hogarth Press.

Google ученый

Фрейд С. (1920). Помимо принципа удовольствия. Стандартное издание (том 18, стр. 3–64). Лондон: Hogarth Press.

Google ученый

Грин, А. (1996). О личном безумии . Лондон: Карнак.

Google ученый

Гуревич Х. (2016). Орфа, орфические функции и орфический аналитик: «регрессия к зависимости» Винникотта на языке Ференци. Американский журнал психоанализа, 76, 322–340.

Артикул PubMed Google ученый

Христева Г. (2013). «Uterus Loquitur»: травма и человеческий организм в «физиологии удовольствия» Ференци. Американский журнал психоанализа, 73 , 339–352.

Артикул PubMed Google ученый

Керц-Рюлинг, И. (1993). Nachträglichkeit. Psyche-Z Psychoanal, 47, 911–933.

Google ученый

Коритар, Э., и Гарон, Дж. (Редакторы выпуска). (2017). Второй специальный выпуск Торонто: Наследие психоаналитического разума. Американский журнал психоанализа, 77 (3).

Лапланш Дж. (1987). Новые модели для психического анализа . Париж: PUF.

Google ученый

Лапланш, Дж. (1998).Заметки о перевороте. Конференция по психоаналитическому внутрикультурному и межкультурному диалогу, Международная психоаналитическая ассоциация, Париж, 27–29 июля 1998 г.

Laplanche, J., & Pontalis, J.-B. (1968). Фантазия и истоки сексуальности. Международный журнал психоанализа, 49, 1–18.

PubMed Google ученый

Lothane, Z.(1998). Вражда между Фрейдом и Ференци из-за любви. Американский журнал психоанализа, 58, 21–39.

Артикул PubMed Google ученый

Олинер М. (2013). «Непредставленные» психические состояния. В H. B. Levine, G. S. Reed, & D. Scarfone (Eds.), Непредставленные состояния и построение смысла: клинические и теоретические вклады (стр. 152–171).Лондон: Карнак.

Google ученый

Рэнд Н. и Торок М. (1997). Вопросы для Фрейда: Тайная история психоанализа . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Google ученый

Руссильон, Р. (2011). Первобытная агония и символизация . Лондон: Карнак.

Google ученый

Saussure, F.(1916). Курс общего языкознания (В. Баскин, Пер.). Нью-Йорк: Макгроу-Хилл, 1959.

Стэнтон М. (1990). Шандор Ференци: пересмотр активного вмешательства . Лондон: Свободная ассоциация.

Google ученый

Саммерс, Ф. (2008). Теоретическая замкнутость и кризис психоанализа. Психоаналитическая психология, 25, 413–424.

Артикул Google ученый

Thomä, H., & Cheshire, N. (1991). «Отсроченное действие» Фрейда Nachträglichkeit и «отложенное действие» Стрейчи: травмы, конструкции и направление причинности. Международный обзор психоанализа, 18, 407–427.

Google ученый

Янг-Брюль, Э. (2011).Травма утраченной любви в психоанализе. В С. Ахтаре и М. К. О’Нил (ред.), О «принципе удовольствия» Фрейда (стр. 250–264). Лондон: Карнак.

Google ученый

Человек: терапия — Зигмунд Фрейд: конфликт и культура

Как и многие доктора, писатели и философы, работавшие в конце девятнадцатого века, Фрейд все больше интересовался бессознательным.Он считал бессознательное измерением человеческой жизни, одновременно недоступным и важным как источник мыслей и действий. В своих попытках расшифровать значения истерических симптомов и других забытых психических явлений, которые казались неподконтрольными сознанию (таких как сны и оговорки), Фрейд отошел от своего неврологического образования. Придерживаясь идеи, что очевидно бессмысленное поведение на самом деле выражает бессознательный конфликт, он разработал методы определения того, что такое поведение может означать.Этот раздел, разделенный на шесть частей, знакомит нас с некоторыми из самых известных пациентов Фрейда и ключевыми концепциями, с помощью которых он пытался понять их симптомы и их жизнь.

Анна О. — Гипноз свободных ассоциаций

Интерес Фрейда к тому, что лежит за пределами сознательной жизни, гипнозу и истерии, побудил его учиться у известного невролога Жана-Мартена Шарко из больницы Сальпетриер в Париже. Когда Фрейд вернулся в Вену, он начал использовать гипноз, массаж и давление на голову, чтобы заставить пациентов выкапывать мысли, связанные с их симптомами.Только позже он попросил их сказать все, что пришло им в голову. Он назвал это «свободными ассоциациями», что и пациентка «Анна О.». уже был описан как «лекарство от разговора».

Неврология и гипноз

Когда Фрейд поехал в Париж в 1885 году, чтобы учиться у Жана-Мартена Шарко, невролог уже переключил свое внимание с невропатологии на проблемы истерии, гипноза и внушения. Шарко задокументировал стадии истерии с помощью фотографии. Однако такая практика вызывала подозрения, поскольку пациенты, как правило, выполняли снимки на камеру, а врачи — на самые фотогеничные.Фрейд тоже посвятил себя изучению истерии, но старался не вызывать симптомов у пациентов, стремящихся к действию.

• Перевод Фрейдом лекций Шарко на немецкий язык. Голографическая рукопись 1886 года. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса (35)

• Изображения истериков под гипнозом в Сальпетриере, от Д. Bourneville и P. Régnard. 2 — 3 — 4. Фотографическая иконография Сальпетриера.Париж: 1876-1880 гг. Копия. Общие коллекции (29)

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj035

Теория хороша; но это не мешает существовать вещам.

Шарко, 1886

Особого пристрастия к положению и деятельности врача я не чувствовал ни в те ранние годы, ни, кстати, позже. Скорее меня тронула своего рода жажда знаний.

Зигмунд Фрейд, 1925

Внушение и гипноз

Ипполит Бернхейм, соперник Шарко, был убежден, что истерия является продуктом внушения и что ее можно лечить с помощью гипноза. Фрейд поддержал попытку Бернхейма сделать гипноз и внушение законными объектами научного исследования и разработать их в качестве терапевтических средств.

Добавьте этот элемент в закладки: // www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj030

Но эта процедура свободных ассоциаций и так далее странна, потому что Фрейд никогда не показывает, как мы знаем, где остановиться — вот правильное решение.

Людвиг Витгенштейн, 1942

Анна О. и Свободная ассоциация

Фрейд был впечатлен тем, что он услышал от своего коллеги Йозефа Брейера об одной из своих пациенток, Берте Паппенгейм (1859–1936), по имени Анна О.в истории болезни. Рассказывая Брейеру о своих травмирующих переживаниях и переживаниях по поводу них, она, казалось, получила некоторое облегчение от таких изнуряющих симптомов, как частичный паралич и галлюцинации. Хотя лечение Брейера не было таким успешным, как утверждали он и Фрейд, Паппенгейм в конце концов преодолела свои симптомы и стала инновационным социальным работником и лидером женского движения в Германии.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html # obj038

Истерический приступ соответствует воспоминанию из жизни пациента.

Зигмунд Фрейд, 1895

Исследования истерии — Первое издание

В этой совместной публикации Фрейда и Брейера излагается их теория истерии, описывающая, как истерик переживает болезнь и иногда преодолевает ее, понимая, как она возникла. В черновике «Архитектуры истерии» Фрейд пытается разобраться в отношении фантазий к точным воспоминаниям о травмирующих событиях.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj36a

Болезнь Анны О. была отчаянной борьбой неудовлетворенной молодой женщины, которая не нашла выхода ни своей физической и умственной энергии, ни своим идеалистическим устремлениям.

Анри Ф. Элленбергер, 1972

Вместо того, чтобы продолжать свою роль [Анны О.] пассивной истеричной пациентки, благодаря писательству она стала тем, кто контролировал свое собственное лечение.

Элейн Шоуолтер, 1993

Отказ от гипноза и внушения

С помощью гипнотического внушения врач приказал пациентам прекратить появление симптомов. Используя свободную ассоциацию, аналитик намеревался создать условия, в которых пациенты могли бы понять значение своих симптомов и тем самым освободиться от болезни. Но насколько свободными были свободные ассоциации? Использовали ли психоаналитики способности внушения — как гипнотизеры или фотографы Шарко — даже тогда, когда они больше не давали откровенных команд своим пациентам?

Добавьте этот элемент в закладки: // www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj33

Нет доказательств того, что только бессознательные идеи пациента направляют цепочку ассоциаций в психоаналитическом лечении. . .

Малькольм Макмиллан, 1991

Вернуться к началу

Человек-Крыса, Человек-Волк — Интерпретация

Для Фрейда интерпретация была необходима, чтобы придать смысл кажущимся случайным мыслям о свободных ассоциациях. Фрейд сосредоточился на чтении непонятного языка бессознательного, и для этого он разработал методы интерпретации.В случаях с пациентами, известными как Человек-Крыса и Человек-Волк, он сплетал вместе тщательно продуманные истории, объяснения и предположения, чтобы разобраться в совокупности симптомов, которые казались невероятно загадочными. Эти истории болезни, написанные для коллег, читаются как детективные романы, в которых аналитик расшифровывает значение симптомов, как если бы они были подсказками.

Человек-крыса

В истории болезни, известной как «Человек-крыса», Фрейд рассказывает историю Эрнста Ланцера (1878-1914), молодого юриста, страдающего сильными навязчивыми идеями, связанными с крысами, пытками и наказаниями.Одержимые действия и мысли Ланцера объяснялись его глубоким двойственным отношением к сексуальности и отцу. Эти симптомы выражали его амбивалентность, даже когда они скрывали ее. Первоначальные заметки Фрейда по этому делу являются наиболее полными из всех существующих. Он переработал свои исходные материалы в форму для публикации, которая служила бы целям его теории, иногда преувеличивая благотворные эффекты лечения и даже его продолжительность.

Добавьте этот элемент в закладки: // www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj40

Мне до сих пор кажется странным, что истории болезни, которые я пишу, должны читаться как короткие рассказы и что, можно сказать, в них отсутствует серьезный научный отпечаток.

Зигмунд Фрейд, 1895

Фрейд считал память и мотив неразделимыми. Воспоминание не могло иметь силы, смысла, если оно не было связано с мотивом.

Оливер Сакс, 1998

Дело человека-волка

В истории болезни, известной как «Человек-волк», Сергей Панкеев (1887-1979), богатый русский аристократ, описывается как страдающий от изнуряющих компульсий и страхов, вызванных неправильным половым развитием в раннем возрасте.Фрейд сосредоточил внимание Панкеева на детской мечте, которая, казалось, заключала в себе его ранние травмы и текущие страхи: сон о волках, сидящих на дереве за открытым окном его спальни. Врач и пациент стремились определить желание, замаскированное сном.

• Изображение Сергея Панкеева с сестрой Анной, ок. 1894. Записки Сергея Панкеева. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса США (45)

• Изображение Сергея Панкеева с семьей в Одессе, п.d. Сергей Панкеев Документы. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса (46)

• Изображение Сергея Панкеева Автопортрет акварель, ок. 1919. Записки Сергея Панкеева. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса (47)

• Изображение Сергея Панкеева с женой Терезой, ок. 1910. Записки Сергея Панкеева. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса (48)

Добавьте этот элемент в закладки: // www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj045

Пусть легковерные и вульгарные продолжают верить, что все душевные невзгоды можно вылечить ежедневным применением древнегреческих мифов к их интимным частям.

Набоков Владимир, 1951

Если следовать совету Фрейда, можно найти психологические повествования без героев или героинь.

Ричард Рорти, 1984

Конструкции в анализе

На протяжении своей карьеры Фрейд часто задумывался о том, что делало аналитическую интерпретацию эффективной и как ее можно было доказать.Чем вмешательства аналитика отличались от внушений гипнотизера? В этом эссе, написанном на очень позднем этапе своей жизни, Фрейд вернулся к вопросу о влиянии аналитика и о том, как интерпретация, построение, память и понимание могут быть связаны друг с другом.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj42

Вернуться к началу

Фрейд имеет особую склонность вкладывать сексуальное значение во все возможное и невозможное содержание сновидений.

Zeitschrift für Psychologie, 1901

Поэтому я должен довольствоваться выделением фрагментов, которые читатель может собрать в единое целое.

Зигмунд Фрейд, 1937

Дора и Х. — Перевод

Фрейд использовал концепции «переноса» и «контрпереноса» для обозначения сильных эмоций, проецируемых пациентом на врача и врача на пациента.Перенос — например, отношение к аналитику как к отцу — может способствовать терапевтической работе, но Фрейд также знал, что это может исказить точку зрения пациента (и аналитика). Учитывая, что анализ может казаться успешным исключительно потому, что он так считает, Фрейд (и его критики) хотели знать, как определить, действительно ли он привел к истинному пониманию. Это влияние эмоций пациента и врача на анализ играет центральную роль в двух случаях. Один был в начале аналитической карьеры Фрейда (случай Иды Бауэр, которую Фрейд называл «Дорой»), а другой — в конце (случай поэтессы Хильды Дулиттл, которая называла себя «Х.Д. «).

Дора — Испорченный случай

Ида Бауэр (1882-1945), пациентка, о которой Фрейд писал как «Дора», была послана к нему в 1900 году с так называемыми «истерическими» симптомами: нервным кашлем, депрессией и нелюдимостью. Подросток сопротивлялся ухаживаниям друга семьи — мужа женщины, с которой у отца Доры был роман. Вместо того, чтобы интерпретировать то, что эти истерические симптомы значили для Доры, Фрейд настаивал на том, что они должны иметь значение, требуемое его теорией о сексуальных корнях истерии.Дора отвергла Фрейда и его идеи и отказалась от лечения.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj51

[Психоанализ] — все это кажется мне ложной обработкой, побуждением к истерии и безумию.

Д. Х. Лоуренс, 1921

Вводные лекции

Зимой 1915-1916 и 1916-1917 годов Фрейд читал лекции по психоанализу мужской и женской аудитории Венского университета.В лекции о переносе он дал элементарное описание того, как эмоции пациентов побуждали их во время терапии повторять шаблоны их самых ранних отношений. Целью лечения было заставить пациента осознать это повторение, доведя до сознания то, что раньше было бессознательным.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj51b

Действительно, анализ не ставит своей целью предотвращение патологических реакций, но должен дать эго пациента свободу выбора того или иного пути.

Зигмунд Фрейд, 1923

H.D. — Археология духа

В 1933 году Фрейд начал лечение поэтессы Х.Д. (1886-1961), которая пришла к нему, по ее словам, «чтобы укрепиться и подготовиться к войне, когда она придет». Их разделяла страсть к археологии и мифологии. Для обоих Афина, богиня мудрости и войны, имела особое значение.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html # obj054

Как только пациент освободился от последней власти, от терапевта, он достиг единственно возможной и реальной свободы; он сам один — как бы ни было уменьшено это «я».

Филипп Рифф, 1979

От действия до воспоминаний

В 1933 году Фрейд начал лечение поэтессы Х.»Они разделяли страсть к археологии и мифологии. Для обоих Афина, богиня мудрости и войны, имела особое значение.

Добавьте этот элемент в закладки: //www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj052a

возьми мои руки в руки,
научи меня помнить,
научи меня не помнить.

Г.Д., 1961

Конец анализа

В 1937 году Фрейд спросил, что это значит для завершения анализа.Пациент и аналитик могли решить прекратить встречу, но означало ли это, что не осталось бессознательных конфликтов, которые следовало бы обнаружить? В этом пессимистическом эссе Фрейд снова подчеркивает, что бессознательные конфликты останутся (даже после успешного анализа) и могут вызвать серьезные нарушения.

«Анализ бесконечен и бесконечен». Голографическая рукопись, 1937 г. Отдел рукописей. Библиотека Конгресса (58B)

Добавьте этот элемент в закладки: // www.loc.gov/exhibits/freud/freud02.html#obj058b

Ни один психоаналитик не идет дальше, чем позволяют его собственные комплексы и внутреннее сопротивление.

Зигмунд Фрейд, 1910

Это тело Доры, которое говорит о боли, желании, говорит о силе, разделенной и сдерживаемой.

Элен Сиксус, 1976

Вернуться к началу

границ | Знак, вещь и объект: какие команды повторяются у Фрейда и Лакана

Введение

В своей жизни как практикующего психоаналитика Фрейд хотел прийти к более твердому теоретическому обоснованию клинического наблюдения, что люди не обязательно хотят избавляться от своих страданий или симптомов.Против терапевтических усилий всех видов люди снова и снова повторяют , даже не могут не повторять , что заставляет их страдать. Это то, что Фрейд подразумевает под Wiederholungszwang , принуждением к повторению, находящимся, по его словам, за пределами принципа удовольствия. В одноименном тексте « Beyond the Pleasure Principle » (Freud, 1920/1955) он исследует теоретические основы этого клинического феномена. Идея, которую он защищает здесь, состоит в том, что принцип повторения, а не принцип удовольствия, является самым основным модулем ментальной жизни, основанным на побуждениях.Фрейд смел в своем клиническом утверждении — да, основной модуль психической жизни — это принуждение к повторению, а не принцип удовольствия, — но он явно изо всех сил пытается сформулировать Wiederholungszwang по отношению к принципу удовольствия.

В Logique du Fantasme , Лакан (1966–1967 / 2017) предлагает нам рассмотреть, что Beyond the Pleasure Principle представляет собой «концептуальное вторжение» в работу Фрейда. Он настаивает: «Действительно ли мы измеряем то, что здесь поставлено на карту?» Для него Wiederholungszwang , сформулированное в терминах jouissance , удовольствия, представляет собой подлинный разрыв с принципом удовольствия, противоречие даже с тем, что Фрейд до этого считал модулем функционирования психической системы. а именно гомеостаз, согласно которому живые вещества всегда стремятся к состоянию незначительного напряжения.Для Лакана нет сомнений в том, что принцип удовольствия переиздает гомеостаз психической жизни: ментальная система, поскольку она управляется принципом удовольствия, «эхом», «повторяет», «удваивает» органический, гомеостатический требования.

В этой статье мы предлагаем прояснить, что поставлено на карту в диагнозе Лакана «концептуальное вторжение» в текст Фрейда. Мы утверждаем, что теория означающего и наслаждения Лакана в основном берет и обобщает то, что Фрейд искал в Beyond the Pleasure Princip с Wiederholungszwang , и что, несмотря на явные различия в стилях, Фрейд больше разбирается в биологических метафорах. и концепций, Лакана больше в логические и топологические формализации — это не тот случай, когда теория означающего Лакана с ее акцентом на формализацию далека от явно более телесных проблем Фрейда.Напротив, Лакан, следовательно, подталкивает Фрейда к тому моменту, когда оказывается, что сам акт говорения включает неотъемлемое место говорящего другого, в то же время оказывая подрывное влияние на то, что составляет гомеостатическую динамику телесного удовольствия.

Этот документ состоит из двух частей. В первой части мы объясняем, что имел в виду Лакан, говоря о том, что мы думаем с помощью объекта. Это важно, чтобы прояснить его понимание означающего как участника динамики удовольствия и повторения.С этой целью мы опираемся на клинически интерпретированный анекдот Фрейда о fort-da и на его переинтерпретацию Лаканом на его семинарах Четыре фундаментальных концепции психоанализа (Lacan, 1963–1964 / 1973) и La Logique. du Fantasme (Лакан, 11966–1967 / 2017). Во второй части мы проясняем и критически обсуждаем, как использование означающих вводит радикальный разрез, организованный вокруг предельных точек принципа удовольствия. Здесь мы отклоняемся от различия, которое Фрейд вводит в своем проекте по научной психологии между пониманием и суждением, поскольку оно соотносится, соответственно, с областью репрезентативных, цепляющих телодвижений и функционирования знака, рассматриваемого как предшественник и инициатор собственно субъективной области, между которыми существует отношение фундаментальной случайности или произвольности, служащее основанием для повторения принуждения.

Мыслить объектом: Фрейд и Лакан интерпретируют детскую игру «

fort-da »

В книге Beyond the Pleasure Princip Фрейд вновь обсуждает детскую игру fort-da , чтобы прояснить, что принуждение к повторению не может быть просто приравнено к повторению болезненных событий. И принуждение к повторению, и повторяющиеся детские игры связаны с динамикой возбуждений и их разрядкой, то есть с динамикой удовольствия.Но они такие по-другому.

Еще Фрейд (1895/1966) предлагает в своем проекте для научной психологии , что гомеостаз, процесс, который стремится к состоянию незначительного напряжения, является стандартным режимом психического функционирования. Это означает, что психическая система стремится в первую очередь избавиться от напряжения, то есть после восстановления предыдущего состояния меньшего напряжения. Фрейд, конечно, признает, что не может быть психического функционирования только на этой основе, потому что психический аппарат также должен быть в состоянии сохранять напряжение в течение достаточного промежутка времени, и он должен быть в состоянии делать это организованным образом, иначе не было бы способ эффективно действовать в окружающем мире.Принцип реальности — это то, что отражает это требование сохранения напряжения, чтобы адекватно действовать и поддерживать себя в мире. Однако и принцип удовольствия, и принцип реальности в конечном итоге стремятся к снижению напряжения.

Вопрос, конечно, в том, какое напряжение психическая система будет или должна быть способна удерживать, и почему и как она будет это делать. Этот вопрос лежит в основе фрейдистского различия между принципом удовольствия и принуждением к повторению.Обсуждая игру fort-da , Фрейд подчеркивает, что ребенок, инсценировав присутствие и исчезновение своих игрушек, компенсирует тревогу и боль, которые вызывает в нем отсутствие матери. Игра повторяет якобы болезненное событие, что говорит о том, что немедленного снятия напряжения не происходит. Фрейд, однако, не колеблясь заявляет, что поставленная на карту компенсация предполагает прямую выгоду. Однако это касается другого вида удовольствия, одно происходит из другого источника (Freud, 1920/1955, p.17). Разница, как объясняет Фрейд, связана с тем фактом, что ребенку удается менее пассивно подвергаться тому, что он переживает, он нашел способы активно справляться, то есть сдерживать возбуждение, отбрасывая и оттягивая шпульку. и повторяющееся «оа» — fort-da . Таким образом активируется разрядка, а расстояние создается с удовлетворением от вождения. Использование «о-а», которое Лакан называет знаками, отметками, делает стремление к мастерингу независимым от того, было ли само воспоминание приятным или нет ( Ibidem , стр.16–17). Однако даже если психическое функционирование ребенка не зависит от первоначальных объектов удовлетворения, даже если использование означающих устанавливает динамику удовольствия на другом уровне, в другом месте, во взглядах Фрейда на психическую жизнь все еще присутствует «эхо»: « повторение »,« удвоения », как утверждает Лакан, органических, гомеостатических требований. Модуль психической жизни — гомеостаз, то есть принцип удовольствия.

Комментарии Лакана (1963–1964 / 1973, стр. 60) к эксперименту fort-da в «Четыре фундаментальные концепции психоанализа » раскрывают вопросы, которые нас здесь интересуют.Лакан не поддерживает клинически обоснованное различие Фрейда между повторением, поставленным на карту в детской игре — все еще находящимся под заголовком принципа удовольствия, хотя и отличным от простого удовлетворения влечения, — и «реальным» повторением, которое он хочет рассматривать как лежащее за пределами принцип удовольствия, т. е. принуждение к повторению. Напротив, он рассматривает игру fort-da как экземпляр того, что составляет душевную жизнь в сердце, управляемую, то есть повторением, и, следовательно, не управляемую принципом удовольствия, который перекликается с гомеостазом.В этом смысле повторение, также обозначенное Лаканом как наслаждение, с его точки зрения не «естественное», поскольку оно не подчиняется инстинктам или потребностям в управлении с точки зрения приятной разрядки. Для Лакана то, что имеет значение в повторении и что для него проиллюстрировано в игре fort-da , — это привязанность к тому, что остается неизменным, а именно к означающим «oa», fort-da , бесконечно повторяющимся. . То, что повторяющееся использование «о-а» имеет место в явно означающем отношении к множеству игрушек в различных ситуациях, не имеет значения в первую очередь — это скорее рискует отвлечь нас от его истинного значения.Фактически, рассмотрение fort-da как штампа того или иного события — например, отсутствия матери, как предполагает Фрейд, — слишком быстро связано с семантико-репрезентативным объяснением и, таким образом, упускает из виду реальная точка. По словам Лакана, следуя за Валлоном, ребенок внимательно следит за тем, что он ощущает как недостаток, именно рядом с ним, поблизости от него, а не там, где мать вышла из комнаты и где он мог ожидать ее возвращения. Другими словами, ребенок не составляет свою ментальную жизнь на основе, например, «репрезентации», когда мать выходит из комнаты, ожидая, что она вернется в какой-то момент через ту же дверь.Именно в непосредственной близости от этого недостатка происходит игра с катушкой и произнесение «о-а». Как бобина, «оа» на самом деле является той маленькой вещью, которую можно отсоединить от него, но при этом оставить, маленькая вещь, на основе которой младенец исследует и расширяет свою вселенную движением самоуничтожения — бросая вещь, часть его собственных движений, прочь, и, таким образом, преодолевая пропасть, созданную отсутствием того, что было рядом с ним за мгновение до «Именно с его целью ребенок перепрыгивает границы своей территории, измененной в колодцах, и начинает заклинание »(Лакан, 1963–1964 / 1973, стр.60, наш перевод). Маленький субъект fort-da , успешно находящий разряд через акт повторяющегося произнесения «о-а», — это из повторяющихся движений, которые он инициирует своей катушкой и покрывает «о-а».

Итак, в итоге Фрейд основывает принцип удовольствия на возможности разрядки и вполне логично рассматривает детские игры как успешный вид разрядки. То, что для него лежит за пределами принципа удовольствия, имеет отношение к тем случаям, когда разрядка кажется проблематичной или радикально невозможной, например, при травматических неврозах или явлениях негативного переноса.Однако для Лакана это клинически наблюдаемое различие рискует упустить важный момент, а именно то, что в означающих процедурах, посредством которых ребенок или любое говорящее существо, если на то пошло, имеет дело с отсутствием и присутствием, существует структурная потеря, структурная невозможность, которая неизбежно возникает с использованием означающих, с использованием «оа». Эта структурная потеря не связана с проблемой разрядки и, следовательно, удовольствия, но инициирует другую область, подчиняющуюся другой логике, логике, управляемой повторением.Чтобы прояснить это, мы должны объяснить, как использование первого означающего связано с динамикой удовольствия, или, скорее, как оно связано с этой динамикой и как оно вызывает функционирование новой области. Для этого нам необходимо реконструировать и более подробно сформулировать, как ребенок попадает в ловушку своих движений и как он находит ориентацию на этой основе.

Принцип удовольствия и за его пределами

Понимание и суждение

Мы знаем, что удовольствие рассматривается Фрейдом как разрядка напряжения; это временное, плавающее и частичное приостановление недовольства.Напряжение — неудовольствие, если не травма — составляет основу, на которой следует мыслить удовольствие. Мы также знаем, что пока мы живем, структурно существует встреча с неприятно высоким уровнем напряжения (Фрейд, 1895/1963, 1895/1966; Лакан, 1963–1964 / 1981). В этих условиях первый воздух, попадающий в дыхательную систему, первое молоко, попадающее в пищеварительную систему, вероятно, можно назвать травматическим опытом. Что именно поставлено на карту в этом опыте?

Здесь уместно то, что Фрейд пишет в своем проекте по научной психологии .Фрейд проводит различие между пониманием и суждением, что он основывает на идее о том, что комплекс того, что окружает ребенка, в первую очередь других людей, распадается на два компонента, один из которых «производит впечатление своей постоянной структурой и». остается вместе как Вещь , в то время как другой может быть понят как по активности памяти — то есть может быть прослежен до информации из собственного тела [субъекта] »(Freud, 1895/1966, p. 331, курсив исходный).Итак, понять , значит найти облегчение в правильных телесных движениях и посредством них, то есть преуспеть в схватывании чего-либо ( com-prehensio ), так что, своими собственными средствами или нет, будет найдена эффективная ручка. на основании чего становится возможна разрядка. Судя по судить , с другой стороны, относится к чему-то, что сопротивляется пониманию, к чему-то, что по этой причине «остается вместе как Вещь» и впечатляет своей постоянной структурой, и что должно быть покрыто и преодолено другими средствами, с помощью то, что Фрейд называет чертами или отметками ( Züge) .Для Фрейда это то, что делает суждение: оно соответствует невозможности найти адекватные движения, которые привели бы к схватыванию комплекса (понимания), и составляет с ним разрез, приближаясь к комплексу через черту, отметку. Таким образом, суждение является « entstellt » относительно понимания, оно устанавливает другую область, другую область.

Мы предлагаем применить эту схему к диалектике между удовольствием и неудовольствием и к тому, что лежит за ее пределами. Возможности этого движения двояки: с одной стороны, он способствует закреплению функционирования знака в динамике удовольствия и неудовольствия, приближаясь к нему, так сказать, «снизу», а с другой стороны, он позволяет обосновать (е) акт речи на препятствиях и невозможностях, с которыми человек сталкивается, в частности, в моторных паттернах и их потенциальной возможности привести к разрядке.Вернемся к нашим примерам, в частности к поступлению молока.

Вещь, знак и основное суждение

Что происходит при кормлении, так это то, что ребенок, как правило, сам находит произвольные сосательные движения, которые будут способствовать кормлению. Действие — это то, что является первым, с его мотивационной точкой — откуда, почему, по какой причине оно было предпринято — оставлено непостижимым изнутри системы, которая его предпринимает. В результате сосательного движения молоко попадает в систему.Это для системы сюрприз. То, что движение сосания, предпринятое, так сказать, «из ниоткуда», приведет к проникновению молока, не предвиделось и не могло быть предвидено. Первое молоко, попадающее в систему, становится неожиданностью и не может не стать неожиданностью; оно составляет событие: молоко — это внешний, априори враждебный элемент, входящий в систему. Каким бы близким ни было поступление молока с сосательными движениями, для рассматриваемой системы оба эти явления отключены в том смысле, что в акте сосания нет ничего, связанного с молоком: их отношения являются случайными.Также тот факт, что сосание приносит определенное облегчение, просто связанное с самим сосанием, изначально не связано с молоком и не уменьшает удивительного эффекта последнего. Событие, когда молоко попадает в систему впервые, отмечается как отметка, но это не понимается — молоко «остается вместе как Вещь». Таким образом, наша гипотеза состоит в том, что то, что отмечается, является, прежде всего, самим событием: метка — это точка, а пунктуальная точка выражает и отмечает телесное удивление.На наш взгляд, этот знак соответствует тому, что Фрейд назвал « Triebrepräsentanz », то есть точке, где субъект допускал факт «застигнутой врасплох», и это открывает возможность вернуться к этой точке. Мы рассматриваем это «принятие событием в форме отметки» как первый шаг в процессе субъективного позиционирования, первое или первичное суждение, соответствующее тому, что Фрейд называет « Bejahung », или тому, что у Лакана становится « Bejahung pure, примитивный »(Лакан, 1955–1956 / 1981, стр.95) или « Bejahung primaire » (Лакан, 1966, стр. 387). Это действительно связано с позицией субъекта, хотя и в очень предварительном и привлекательном смысле: тот факт, что черта была записана как знак события, свидетельствует о субъективном выборе — маленький человечек позволил себе удивиться поступившему молоку, с тем же успехом он мог выбрать для питья , а не . Таким образом, это открывает субъективацию как задачу, повестку дня. Тем не менее, важно отметить, что это логическое время, когда вас застают врасплох, характерно не только для людей, но, как мы объясним далее, должно предполагаться и у позвоночных в целом.

Что тогда происходит с предпринятым движением, сделавшим возможным поступление молока, и как насчет облегчения, которому оно в конечном итоге способствовало, или нет? Какую роль это играет в этой «предварительной субъективации»? Ясно, что это движение или группа движений не помогает понимать событие, но, будучи ближайшим, оно связано с ним случайным образом, но не менее прочно. Именно эта связь, по своей природе случайная, но фактически ближайшая, является, с нашей точки зрения, основанием для дальнейшей артикуляции субъективности, и о которой Лакан скажет, что она является основанием для повторения.

Здесь мы предполагаем, что смежное движение, будучи лишь условно связанным с неуловимой Вещью, из-за которой субъект фактически испытывает эффект неожиданности, это смежное движение указывает и покрывает, «обозначает» непостижимую Вещь. Сам Фрейд говорит о Vorstellungsrepräsentanz , термине, вызвавшем огромную путаницу среди психоаналитиков и ученых. Иногда Фрейд отождествляет Triebrepräsentanz с Vorstellungsrepräsentanz , и в этом есть что-то понятное.Мы были бы склонны сказать, что первое смежное движение, так сказать, условно придерживаясь отметки, также уже принадлежит другой области, а именно области движений, которые могут стать репрезентативными. Таким образом, соседний механизм имеет обе стороны: он относится к Repräsentanz , где знак занимает место Вещи и имеет возможность вызвать Vorstellungen , репрезентации — эти два разных логических момента отражают первое различие Фрейда между суждениями на основе с одной стороны и понимание с другой.

После того первого «липкого момента», когда Repräsentanz остается чистой потенциальностью — что на самом деле является логическим моментом, а не генетически идентифицируемым моментом — запускается призыв к другим типам движений, на этот раз намеренно направленным хватательным движениям, которые выполняются как , возвращают к тому, что ускользнуло от понимания. В самом деле, первое сосание — это сосание для снятия всасывающего напряжения, но если за ним следует событие поступления молока и, таким образом, придается вес отметки, субъект может выбрать следующее сосание как намеренно направленное движение, чтобы захватить — i.э., добыть — молоко. Таким образом, Repräsentanz — это то, что вызывает репрезентативную, то есть умственную, активность. Эта субъективная репрезентативная работа — это работа понимания, понимания или, по крайней мере, это попытка понять, схватить. Эта работа строится на основе отмеченных смежных движений — отметок, которые, как мы утверждали, являются отметками непонимания, предела понимания, то есть предела возможности схватить что-то, предела. чтобы превратить это что-то (молоко, входящее как неожиданность) в объект.

В соответствии с этим, Лакан будет рассматривать этот знак как первое означающее, S1, соответствующий унитарному признаку Фрейда, « Einzige Zug », символический знак, который составляет событие, указывая разрез с уровнем того, что отмечается (Лакан, 1966–1967 / 2017, стр. 135). S1 позволяет сделать первичное суждение в форме утверждения ( Bejahung ): оно отмечает , что произошло событие, поразившее тело. Однако для Лакана S1 уже должен называться символическим: для того, чтобы вообще называться знаком, он, по сути, требует развертывания и когда-либо повторного развертывания посредством артикуляции репрезентаций, взаимодействующих с другими означающими.Если бы марка не привела к возврату предмета, это был бы не Einzige Zug , S1. Затем S2 обозначает цепочку означающих, которые стремятся вернуться к первому означающему в попытке уловить или понять начальный момент удивления, и в этом смысле соответствует репрезентативной активности, которую Фрейд называет com-prehensio . . Лакан говорит здесь о «размышлении о возвращении», о «мышлении о повторении» (Лакан, 1966–1967 / 2017, стр. 135). Артикуляция этой репрезентативной области, ее структурирование являются собственно символическими, состоят из репрезентаций, но тем временем они очень сильно закреплены в теле, определяемые тем, что на протяжении субъективной истории «принимается и вписывается» в качестве отметки. и то, что условно примыкает к нему как предпринятое движение.Другими словами, повторение этих действий происходит не из-за возможной награды или облегчения, которые они могут принести. Повторение вызывает тот факт, что действие связывается с событием, причем событие создается неожиданно. Обратите внимание, что отметка с соседним движением, условно связанным с ней, является независимо от , было ли событие болезненным (первый воздух попал в легкие) или полезным (первое молоко попало в полость рта). Другими словами, тот факт, что молоко попадает в пищеварительную систему и в конечном итоге приносит облегчение, — это вторичный по отношению к эффекту события как такового — и именно последнее, а не первое, вызывает повторение.

Следовательно, необходимо дополнительно проработать то, что именно включает в себя это движение «мышления о возвращении», как оно конкретно выделяет человека как говорящего существа, при этом репрезентации становятся подлинными означающими и что, если что-то, составляет, в этом контексте разница с принуждением к повторению. Чтобы раскрыть это дальше, нам нужно обратиться к статусу объекта, его отношению к возможности и значению разряда, а также к роли других людей в этой ткани удовольствия и наслаждения.

Означающее, заключенное в базовом несоответствии действий и потребностей: роль другого

Давайте еще раз вернемся к вопросу о том, что происходит при развертывании управляемых действий субъектом, зная, что он должен был быть исторически пораженным событием, сопровождавшимся опытом смежного движения, условно связанного с ним. Мы знаем, что все позвоночные животные, способные к действию, должны справляться с первоначальной несоответствием действий и потребностей. Причина этого структурная.Позвоночные животные характеризуются двойным телом: внутренним мешкообразным телом беспозвоночных со всеми крупными вегетативными системами (дыханием, пищеварением, выделением и т. Д.) И «недавно изобретенным» внешним телом, состоящим из скелета и поперечнополосатых мышц (см. Базан , 2007). В то время как потребности возникают во внутреннем теле беспозвоночных, конкретные действия для удовлетворения этих потребностей являются действиями внешнего тела. Структурная несонастройка между действиями и потребностями заключается в том, что a priori не ясно, какое действие внешнего тела могло бы составить ответ на то, что нужно внутреннему телу.Даже если этот разрыв менее заметен у большинства позвоночных по сравнению с людьми (например, маленькие лошади встают на ноги и движутся к материнскому соску в течение нескольких часов после рождения), тем не менее, идея состоит в том, что даже у животных этот инстинкт — поощряемое движение должно быть санкционировано отметкой (высвобождение дофамина), чтобы быть зарегистрированным как движение с высоким потенциалом для повторения, и поэтому, независимо от инстинктов, тело регистрирует историю (случайных) событий. Как только конкретное действие было связано с событием, то, что побуждает его повторить, не зависит от самого влечения.В самом деле, облегчение, вызванное удовлетворением внутренней потребности тела, лишь условно связано с тем, что внешнему телу удалось развить как действие. Облегчение, как и само напряжение, — случайное дополнение, побочный продукт, важный для выживания, но не определяющий того, что движет повторяющимся поведением. . Независимо от результата, ребенок не остановит бесконечного повторения, сосания или, как подчеркивал Фрейд, бесконечного произнесения «о-о-о», а затем «а-а-а». С того момента, как ребенок принял и отметил событие, им движет навязчивое повторение к схватыванию.Итак, именно изнутри навязчивого повторения становится возможным снятие напряжения — это не снятие напряжения, которое является основанием для повторения .

Изнутри психоаналитического окружения часто говорят, что человеческим существом движет не удовлетворение потребностей. Мы с этим согласны. Однако в соответствии с тем, что мы разработали в отношении высших позвоночных, мы считаем, что структурная несоответствие потребностей и действий сохраняется таким же образом и для людей, и что это внутренне связано с тем, как устроены тела позвоночных. .Это позволяет нам теперь подойти к вопросу об особенностях человеческого существа как говорящего с несколько иной точки зрения. Действительно, как Фрейд уже подчеркивал в своем проекте по научной психологии , человеческий ребенок рождается в конфигурации беспомощности, что подразумевает, что другие люди играют роль, которая в структурном отношении имеет первостепенное значение в жизни человека. конституция его субъективного мира. Вернемся к нашему примеру с молоком. До этого момента мы приводили сценарий, как если бы на карту было поставлено самое важное для ребенка сосание.Однако из-за его беспомощности повторяющееся действие сосания, по каждой силе, дополняется другими действиями, например плачем, вокализацией, которые условно, но крайне важно, способствуют осознанию условий, в которых становится возможным облегчение. Опять же, то, что заставляет ребенка действовать и повторять свои действия, — это не возможность облегчения сама по себе, а попытка понять то, что изначально ускользнуло, а именно неожиданное событие. И в этой захватывающей попытке другой, как говорящее существо, снова становится неизбежным фактором.В самом деле, набор случайных движений, относящихся в основном к сфере вокализаций, которые неожиданно, из ниоткуда изменили ситуацию (то есть принесли мать, молоко, облегчение), удваиваются гораздо более причудливым образом, логически первая случайность всасывающего движения. В самом деле, мать с гораздо большей жестокостью, чем, например, молоко, сопротивляется объективации, остается вместе как Вещь. Вернее, в той степени, в которой другой «остается вместе как Вещь» и сопротивляется пониманию, ребенок снова запускается в бесконечное «размышление о возвращении», переработку его первых вокализов в попытка понять после всего того, что вошло в его систему как неожиданное событие и в отношении чего ему не удалось сформулировать соответствующие адекватные действия.

Таким образом, мы согласны с Лаканом, когда он утверждает, что ребенок думает с помощью своего объекта, что означает, что он субъективизирует посредством взаимодействия со своим объектом. Мы также согласны с ним (ср. Его прочтение «оа») в том, что использование означающих и лингвистические, означающие практики в целом следует понимать в одном и том же смысле: означающее обрабатывается как объект, the возможно, объект, на основе которого ребенок исследует и расширяет свой субъективный мир. В предыдущей части мы объяснили, как эти манипуляции выражаются в терминах неспособности схватить Вещь, как метки в некотором смысле «захватывают» или, по крайней мере, инициируют новую сферу бытия, сферу, должным образом составленную из означающих ( который есть Другой, в терминах Лакана).Мы напоминаем здесь, что означающее — это форма, моторный паттерн, лишь условно связанный с тем, что вызывает разрядку — действительно, он отмечает именно то, что не было понято и не могло быть возвращено в воспоминания о собственном теле.

Повторение или наслаждение, «размышление о возвращении», как это называет Лакан, поэтому для человека внутренне связано с природой означающего. Ребенок, в том же движении принятия означающего, которое предлагается ему в качестве формальной возможности другим, вписывает себя во вселенную вокализаций, где структурно невозможно постичь Вещь.Отсюда он обречен бежать за Вещью, чтобы отметить то, что можно назвать, пожалуй, моментом изысканной субъективности — момент структурно ускользающего от неожиданности. Структурно упуская этот момент из-за того, что Вещь находится на другом уровне и не может быть возвращена к телесному пониманию, субъект бесконечно, многократно бежит за «фактами»: он повторяет метки в себе и стремится к пониманию. в конце концов, это попытки превратить Вещь в объект, вернуть его к правильным и направленным движениям тела, которые вызывают разряд.Обе области, как бы сильно они ни были переплетены, являются отдельными сферами, связанными лишь случайно. Как мы видели в игре «форт-да», ребенок производит первые означающие «из ниоткуда», или, по крайней мере, эти означающие не могут быть основаны на различиях между его игрушками, между отсутствием или присутствием матери или отца. . Обратного пути от означающих к значениям нет: отношение между формой и содержанием не является ни врожденным, ни естественным. Как мы видели с первой отметкой, указатели Einzige Zug : появляются в точке, где «натуралистическое» заземление — адекватный захват объекта, ведущее к разрядке — достигает предела.Или, возможно, более правильно: использование означающего указывает на то, что предел был достигнут, указывает на то, что движения тела были неадекватными.

Что и Фрейд, и Лакан отмечают в связи с этой повторяющейся динамикой, что логически следует здесь, но необходимо подчеркивать снова и снова, так это то, что действие вовсе не обязательно должно быть адекватным для повторения. Клинический опыт подтверждает это в общем: можно подтвердить, что молитва или пение не останавливают землетрясение — тем не менее, они повторяются.Повторяющееся «о-а» ребенка не влияет на уход и возвращение матери, но, тем не менее, оно повторяется радостно и победно. В другом месте мы защищали (Bazan et al., 2016), что даже если действие неадекватно для понимания предмета, оно все же лучше, чем сидирование или недоумение; облегчение приносит сама казнь. Фрейд скажет, что это облегчение «из другого источника»; Лакан будет считать, что это в корне касается другой области, области означающих, в которую ребенок находит вход.И в этой области Другой, Другой, занимает неотъемлемое место: без Другого / Другого не было бы «значения», не было бы функционирования означающих. Это пространство, в котором царит случайность или, скорее, произвольность между формой и содержанием: обмены между ребенком и другим, поскольку они основаны на обменах означающими, являются, прежде всего, формальными обменами, содержание которых реализуется в историческом переплетении между ними. эти формы, смежные телесные движения и сеть направленных и преднамеренных действий, развернутых вслед за ними.

Объект как связный моторный комплекс и опыт удовлетворения

Что тогда можно сказать об объекте? Мы были бы склонны рассматривать объект как согласованный двигательный комплекс, ограниченный набор захватывающих движений, который открывает возможность разряда. Мы уже говорили, что Repräsentanz «олицетворяет» событие: его можно рассматривать как кристаллизацию параметров движения в единое целое. Это отличается от того, что философы традиционно склонны называть объектом, поскольку это случайное целое движений , произвольно вырезанных из последовательности и не имеющее преднамеренной направленности.Однако, как утверждается, двигательный паттерн потенциально может дать отдачу в виде направленных действий. Эти действия производят то, что мы бы назвали в собственном смысле «ментальными» представлениями о том, что первым вторглось в систему и осталось вместе как Thing . Именно тогда эти «ментальные представления», когда они выполняются, могут привести к разрядке, какой бы частичной и временной она ни была, и которые, на наш взгляд, действительно можно назвать объектами. Другими словами, мысленная репрезентативная надпись равносильна объективации.Поскольку это, вероятно, будет наиболее деликатным моментом нашей аргументации, мы осмеливаемся настаивать. Во-первых, то, что мы называем объектом или представлением, в первую очередь является двигательным паттерном, двигательным намерением, как это называет Жаннерод (Jeannerod, 1994; Bazan, 2007): это двигательная форма, внутри которой что-то может быть схвачено . Поэтому, чтобы обратиться к вопросу об объекте, нужно прежде всего спросить о формальном расположении пространства возможных двигательных паттернов. То, что служит заполнением этого пространства — содержание, смысл… — вторично и не сообщает об устройстве самого пространства.Другими словами, вопросы о репрезентациях, более или менее адекватно соответствующих тому или иному объекту, не имеют смысла. Представление — это объект, — это двигательный паттерн, и артикуляция пространства двигательных паттернов, являющаяся ограничивающим пространством, — это , в то же время, разрешающее условие для того, что считается объектом: ограничение — это возможность.

Это описание объекта позволяет нам обратиться к (i) типично лакановской идее объекта как связанного со структурной потерей — факт запуска постигающих захватывающих движений указывает на пропуск шага, как мы показан шаг, соответствующий непониманию, покрытому меткой — с объектом a , который теоретически указывает на этот когда-либо пропущенный объект, (ii) проблема объективной реальности, которая здесь относится к успешным хватательным движениям, i.е. движения, приводящие к выделению. Ясно, что проблема разряда имеет решающее значение в конституции объекта. Фактически, только то, что может вызвать разряд , имеет шанс привести к объективации. В этом направлении Лакан утверждает, что невозможно понять, что такое объект, без измерения удовлетворения, что, по его мнению, в значительной степени ускользнуло от философской традиции. Однако существует потенциальная путаница в том, как Лакан использует термин «удовлетворение», по крайней мере, в той мере, в какой мы понимаем его для обозначения удовлетворения потребностей.Мы действительно утверждали, что существует случайная, произвольная связь между тем, что приносит удовлетворение потребностей, и тем, что конституируется как объект посредством моторных паттернов. Мы также утверждали, что конституирование объекта происходит на основании, радикально отделенном от того, что приносит удовлетворение потребностей. Мы действительно говорим о другом уровне удовольствия «из другого источника», как утверждает Фрейд, об объектах наслаждения, как это называет Лакан. Другими словами, объекта удовольствия не находятся на уровне удовлетворения потребностей ! Поэтому мы предлагаем зарезервировать термин удовлетворение для уровня потребностей, чтобы говорить об объектах удовольствия, когда мы стремимся к объектной конституции, которая связана с тем, что приносит облегчение, уменьшение напряжения и удовольствие, чтобы указать на невозможность облегчения, которое субъект отчаянно держится за него.

Именно в связи с этим следует исследовать обмены с другими людьми. Конечно, другие люди необходимы для того, что можно назвать построением объектов удовольствия. Обеспечивая основные средства разрядки — выполнение определенных действий — другое структурно вмешивается во временные процессы возбуждения и разрядки ребенка, совместно определяет идентификацию того, что считается объектом удовольствия, и таким образом также со-определяет то, что лежит за пределами удовольствия.То, что это имеет значение для того, что считается переживанием удовлетворения, очевидно, но важно отметить, что не удовлетворение определяет состав объектов удовольствия или наслаждения. Скорее, удовлетворение потребности в этой новой схеме переписывается или заменяется возможностью разрядки посредством хватательных движений, ведущих к объективации, возможность, которая открылась как возврат к отмеченному событию, охватывающему то, что оставалось вместе как вещь.Таким образом, пространство удовлетворения потребностей превращается в пространство, в котором субъект бесконечно и постоянно требует, чтобы его признали на другом «уровне», на уровне субъективности, ожидая от другого сказать ему ответ, то есть принести ( быть) для него объектом облегчения.

Заключение

В книге Помимо принципа удовольствия Фрейд пытается описать и артикулировать функционирование психического аппарата in situ , то есть закрепленное в способах, которыми люди ощущают, двигаются и действуют.Обсуждая проблему Wiederholungszwang , Фрейд здесь, возможно, больше, чем где-либо еще, начинает с клинических наблюдений за величинами возбуждения, от которых субъекту нелегко, даже невозможно избавиться. Вот где для него обнаруживается разъединение между удовольствием и повторением: в точке, которую невозможно замолчать с помощью понимания, в точке, где удовольствие, возможность уменьшения напряжения подошло к пределу, в точке, которая в своей настойчивости ищет другие пути. из.Открытая биологическая формулировка Фрейда, конечно же, не сводится к поиску основания психического в биологическом; это вопрос перерезания психического в правильных суставах. И это сокращение не может не начинаться с смущения по отношению к телу, то есть с моментов и моментов, когда что-то не подчиняется логике удовольствия и выходит за его пределы как принуждение к повторению.

В соответствии с этой точкой зрения и продолжая пересмотр этой точки зрения Лаканом с точки зрения удовольствия, мы утверждали: (i) настойчивость, с которой повторяются субъекты, должна быть привита структурной несвязанности между тем, что артикулирует поведение, и тем, что удовлетворяет потребности, ( ii) эта структурная несвязанность, эта несонастройка должна быть связана с телесным строением позвоночных в целом, с основным различием между внутренним телом как источником возбуждения и внешним телом как моторным средством реагирования на это возбуждение в попытке уменьшить его, (iii) уместно ввести здесь фрейдистское различие между пониманием и суждением и отождествить понимание с артикулированными моторными паттернами внешнего тела, которые стремятся к схватыванию (пониманию) , и судейство с динамикой отметки, в которой указывается (отмечается), что что-то остается вместе как Вещь ровно в той степени, в которой это не понимается, не понимается. достаточно адекватных моторных паттернов, (iv) ментальные репрезентации (означающие), понимаемые как фонематические моторные пакеты, вписаны в эту телесную динамику отсутствия настройки, что означает, что они являются конкретными моторными формами, пытающимися понять то, из чего они созданы. изначально и структурно разобщены (Вещь), (v) это различие между пониманием и суждением в сочетании с идеей о том, что означающие или ментальные репрезентации являются двигательными паттернами, дает нам основу для идентификации процессов повторения ( Wiederholungszwang ) в термины повторяющихся попыток, расположенных на уровне оценок, структурно не связанных с тем, что удовлетворяет на уровне потребностей, (vi) первоначальная беспомощность младенца вместе с тонкостью языка с его (маленькими и гибко рекомбинируемыми) фонематические моторные пакеты, предлагаемые Другим / Другим, — это средство, с помощью которого можно сделать категориальное различие между людьми и другими позвоночными животными. и, наконец, (vii) что репрезентативное захватывающее движение соответствует объективации, посредством чего объект выражает формальную готовность репрезентативного пространства, готовность, которая может, во второстепенном случае, быть заполнена различными способами, но эта, из-за к первоначальной несонастроенности, на которой он основан, структурно отсутствует Вещь, которую он изначально отметил, что приводит к бесконечному принуждению к повторению, без чего? Не было бы ни человечности, ни культуры, ни субъективной жизни.

Таким образом, мы выступили за включение динамики означающих в структурную несонастройку, которая уже существует между действиями и потребностями у млекопитающих, приводящая к повторению действий независимо от того, полезны они или нет. Таким образом, наша цель вовсе не заключалась в том, чтобы приуменьшить специфичность человеческого состояния как условия речи. Напротив, нашей целью было таким образом показать, что мы снова и снова испытываем искушение слишком быстро интерпретировать человеческое поведение как управляемое преднамеренными, сознательно управляемыми принципами и механизмами.Повторение означающего — это основное состояние человека, а не намеренное поведение! Это то, что Лакан подчеркивает снова и снова, в связи с природой и функционированием означающего. Таким образом, точка зрения Лакана работает более явно, чем точка зрения Фрейда, категоричным сдвигом от идеи, что человек руководствуется или должен руководствоваться тем, что приносит удовлетворение его потребностей, к идее о том, что человек побуждается повторять то, что структурно упущено. Говоря о «концептуальном вторжении» по отношению к принуждению к повторению, Лакан сосредотачивается на том, что составляет ментальное как особый вид объекта.Этим он желает «обеспечить» « faire valoir » Фрейда (Лакан, 1966–1967 / 2017, XIII, стр. 280) в том, чем он в конечном итоге стал заниматься — субъектом бессознательного — и это именно то, что ему нужно. психический аппарат с модулем принуждения к повторению.

Авторские взносы

GVdV является основным автором этой статьи. Она выдвинула основную идею применения различения Фрейда между суждением и пониманием к процессу, при котором означающее впервые принимается в динамике, которая до этого была динамикой гомеостатического удовольствия.Артикуляция этой идеи произошла на основе уже хорошо продвинутых исследований в области нейропсихоанализа означающего и jouissance, проведенных AB. Тогда она второй главный автор. Совместная работа обоих авторов была интенсивной, и результат можно назвать общим результатом. С.Д. внесла свой вклад в свое докторское исследование jouissance и принуждения к повторению, часть исследовательского фона, который послужил основой для этой размышляющей статьи.

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Сноски

1. См., Например, конец II, где Фрейд говорит о тенденциях, выходящих за рамки принципа удовольствия, «более примитивных, чем он сам и не зависящих от него» (Freud, 1920/1955, p. 17), или в конце III, где он заявляет, что принуждение к повторению является «более примитивным, более элементарным, более инстинктивным, чем принцип удовольствия, который он отвергает» (Freud, 1920/1955, p. 23). Отметим неудачный перевод triebhafter в более инстинктивный — перевод Trieb приводом был бы более точным.К счастью, это исправлено в новом переводе грядущей версии Revised Standard Edition , отредактированной Марком Солмсом. Критическая и аннотированная версия Beyond the Pleasure Principle была опубликована в журнале Psychoanalysis and History (Freud, 1920/2015).
2. «Quand Freud Introduction pour la première fois, dans son Jenseits à lui, l ‘ Au-delà du principe du plaisir , le concept de repétition Com du forçage, Zwang , répétition, Wiederholung — c. повторение установлено: Wiederholungszwang — quand il l’introduit pour donner son état définitif au statut du sujet de l’inconscient, mesure-t-on bien la portée de cette intrusion conceptuelle? Si elle s’appelle ‘au-delà du principe du plaisir,’ c’est précisément en ceci qu’elle rompt avec ce qui, jusque-là, lui donnait le module de la fonction mental, à savoir cette homéostase qui fait écho à Celle que nécessite la субстанция организации, qui la redouble et la répète et qui est celle que, dans l’appareil nerveux изолированно для тела, окончательно определено в соответствии с напряжением moindre.Ce qu’introduit la Wiederholungszwang est nettement en противоречие avec cette loi primitive, celle qui s’était énoncée dans le principe du plaisir »(Lacan, 1966–1967 / 2017, séance XI, p. 134).
3. ср. Фрейд (1900/1953, Толкование снов, , стр. 461) и Фрейд (1920/1955, , Вне принципа удовольствия, , II, стр. 14–17). Игра касается маленького ребенка (внука Фрейда), который раньше играл со своими игрушками так, что заставлял их исчезать из поля зрения, произнося затем длинный звук o-o-o .Однажды, лежа в колыбели, ребенок играет со своей шпулькой, перебрасывает ее через край, снова произносит o-o-o , а затем, оттягивая шпульку обратно в своей кроватке, торжествующе встречает ее с a-a-a . Эти два звука интерпретируются Фрейдом как выражающие соответственно форт и да , вперед и назад.
4. Это соответствует функции эго. Эго может функционировать только как набор «постоянно активированных нейронов», т.е.е. нейроны, которые могут сохранять возбуждение. «Таким образом, эго следует определять как совокупность катексов ψ в данный момент времени, в которых постоянный компонент отличается от изменяющегося» (ср. Freud, 1895/1966, Проект научной психологии , стр. 323).
5. Вот почему можно сказать, что оба они действуют как функция влечения к смерти, как открыто признает Фрейд в работе Beyond the Pleasure Principle (Freud, 1920/1955), VII, pp. 62 ff. Однако в «Экономической проблеме мазохизма» (Freud, 1924/1962) Фрейд приравнивает влечение к смерти к принципу нирваны, принципу удовольствия, а принцип реальности как его модифицированную форму — к представителям либидо.
6. Здесь уместно сделать несколько комментариев. Во-первых, в Jenseits есть один четкий отрывок, в котором Фрейд говорит о важности этой черты ( Zug ) по отношению к повторению: «Это« постоянное повторение одного и того же »не вызывает у нас удивления, когда касается активное поведение со стороны заинтересованного лица и когда мы можем различить в нем существенную черту характера ( Characterzug) , которая всегда остается неизменной и которая вынуждена находить выражение в повторении одних и тех же переживаний.«Нам гораздо больше импонируют случаи, когда субъект, кажется, имеет пассивный опыт , на который он не имеет никакого влияния, но в которых он встречается с повторением той же самой фатальности (Freud, 1920/1955, Beyond the Принцип удовольствия , II, стр. 22, курсив исходный). В то время как в контексте обсуждения fort-da Фрейд в первую очередь подчеркивает «использование объекта» и говорит об удовольствии, происходящем «из другого источника», Лакан явно интерпретирует «оа» как знаки или отметки. , в соответствии с упомянутым отрывком [например, в Logique du Fantasme (Lacan, 1966–1967 / 2017), XI, p.136 (курсив, исходный текст)], где он пишет: «(…) identité Meaningante du ‘plus’ ou du ‘moins’ come signe de ce qui doit être répété [характер-черта (…), которая вынуждена находить выражение в повторение] », а также в Четыре фундаментальных понятия (Лакан, 1963–1964 / 1973), V, p. 54, где он обсуждает automaton и tuchè: «(…) l’inistance des signes à quoi nous nous voyons commandés par le principe du Plaisir». То, что Лакан говорит о знаках, может сбивать с толку, поскольку знак здесь чисто формальный и определяется в терминах противопоставлений.Таким образом, это то, что можно понять по функционированию означающего. Ясно, что Лакан имеет в виду нечто отличное от более традиционных (философских) представлений о знаке, где он относится к чему-то для кого-то (Пирс), или от когнитивных взглядов, согласно которым знак — это то, что идентифицирует стимулы по внешним признакам. У Лакана, следуя Фрейду, знак или отметка состоит из параметров или характеристик, находящихся внутри самой субъективной области. Как мы объясняем далее в этой статье, Лакан говорит здесь о знаках со ссылкой на Einzige Zug , который является символическим знаком, первым означающим, что указывает , что что-то было потеряно и что его нельзя не искать.Инициируя это движение повторения на уровне означающих, маленький человечек прививается к другому и вписывается в то, что Лакан называет le champ de l’Autre , поле Другого (ср. Lacan, 1966). –1967/2017, XVII, стр. 224–225 / стр. 136). Даже если различие между первым и вторым означающим, Einzige Zug («знак») и «правильным» означающим может быть проведено только в сфере «значения», сфере функционирования означающего. , тем не менее, уместно логически различать этот первый момент, тот, в котором что-то просто указывает , что что-то было потеряно, не будучи частью дифференциальной системы означающих.Конечно, это мифический момент, отделенный логически. Если не указано иное, мы будем дальше говорить о означающих, чтобы избежать путаницы между философским использованием понятия знака и психоаналитическим. Во-вторых, предположение, что «другой уровень» инициируется при работе с означающими, или, с Фрейдом, говорить об удовольствии как проистекающем из «другого источника», согласуется с фрейдистской идеей о том, что память и сознание — это два разных и взаимоисключающих системы: открытие возможности использования означающих открывает возможность памяти и немедленно закрывает их присутствие в сознании.В-третьих, стоит мимоходом отметить, что Фрейд говорит в контексте использования означающих, как в театральных пьесах, об удовольствии, Genu β (Фрейд, 1920/1955, с. 17) — субъект наслаждается воспоминанием болезненные события в пьесе — вещь, которая будет иметь значение с лакановской точки зрения на удовольствие.
7. Использование таких терминов, как «естественный», никогда не обходится без проблем. В этом контексте мы полагаем, что Лакан имеет в виду естественное, а не культурное. Мы не хотим здесь начинать философскую дискуссию о природе / воспитании, но мы хотим подчеркнуть, что возражение, возможно, менее прямолинейно, чем кажется, предлагает Лакан.Далее мы будем утверждать, что даже если принуждение к повторению рассматривается как категорическое отличие от принципа удовольствия, основанного на гомеостатической динамике, это не означает, что нет никаких биологических ограничений, которые следует принимать во внимание. Фактически, мы намерены показать, что принуждение к повторению, даже если оно не следует гомеостатическим принципам, действительно имеет логику, которая, как можно сказать, имеет биологическую привязку и явно связана с точными биологическими ограничениями (Bazan and Детандт, 2013).
8. Это полностью соответствует фрейдовскому «постоянному повторению одного и того же», заявленному в Jenseits , хотя и не в отрывке, где мы находим fort-da. Полную цитату см. В сноске 6.
9. Термин «представление» (а также значение, содержание и т. Д.) Чрезвычайно сложен. Здесь не место для раскрытия различных (в основном философских) ловушек и потенциальных возможностей, но в отношении Лакана можно сказать, что репрезентативная сфера в основном идет рука об руку со значением, содержанием, семантикой, всем воображаемым порядком, против чего он предостерегает снова и снова.Это не как таковой. , тем не менее, самый адекватный или самый интересный вариант. Далее мы объясняем альтернативную точку зрения на репрезентацию, которая более радикально встроена в динамику тела и которая понимает репрезентации как моторные формы , которые соответствуют центральным образам, возникающим из намерений действия, которые не полностью привели к разрядке. (см. Jeannerod, 1994, стр. 201; Bazan, 2007, стр. 125–126). В связи с приведенным выше отрывком мы хотим подчеркнуть, что при повторении имеет значение не содержание, а и .Как указывает Лакан, ребенок прыгает в сторону «о-а», преодолевая то, что казалось недостатком поблизости. Интерпретация этого «о-а» как «репрезентации», относящейся к матери, выходящей из комнаты, которая, как ожидается, вернется через дверь, добавляет слишком много и слишком быстро элементов содержания. То, что Лакан хочет указать, явно в соответствии с Фрейдом — который также в Beyond the Pleasure Principle отмечает, что ребенок не паникует в момент, когда мать выходит из комнаты, — это то, что это касается бросков и тянущих движений. , я.е., движение действующего субъекта, дублированное, перезаписываемое последовательностью фонем «о-а», означающим, которое в первую очередь является моторной формой. Для получения более подробной информации (см. Базан и Ван де Вейвер, в стадии подготовки).
10. Вот пример того, насколько сложным может быть термин «представление». Здесь он заключен в кавычки, чтобы подчеркнуть его традиционный философский смысл, то есть что-то, что означает что-то для кого-то: ребенок боится, что мать, которую он видел уходящей через дверь, возможно, не вернется.Следуя нашей точке зрения на репрезентацию, а также следуя Лакану и Валлону в интерпретации случая, мы могли бы сказать, что активированный моторный паттерн глаз, когда мать покидала комнату, составляет репрезентативную структуру, формальную по своей природе, и что это точно такой же рисунок, который повторяется в игре со шпулькой, и сопровождающее ее «оа»: движение отбрасывания шпульки и ее оттягивания повторяет движение чего-то, находящегося в одной точке поблизости, а в другой точке оставляя пустоту в его отсутствие.
11. В соответствии с Аристотелем, Лакан добавит здесь, что человек не только мыслит своим объектом, он — это , как субъект, где объект претворяется в жизнь. Это, вероятно, относится к идее Аристотеля (1984) о том, что разум «есть». ничего из того, что в действительности существовало до мышления »( De Anima iii 4, 429a24). Другими словами, мышление в действительности есть ничто в абстракции от мыслительной формы. Или все же наше мышление связано только с нашими объектами мысли, то есть формами.И это именно то, что здесь поставлено на карту, и то, что мы объясним далее: «оа» — это формальные объекты, которые соответствуют или «обозначают» действия, связанные вместе в моторные пакеты, которые в своей противоположной природе организуют то, что можно назвать субъективная жизнь.
12. Таким образом, удовольствие по Фрейду не является аффектом в обычном смысле этого слова (а именно, гедонистическим или приятным чувством). Удовольствие по Фрейду — это облегчение, а не восторг. Следовательно, это не касается валентности, как аффекты.Не вдаваясь в подробности, мы склонны рассматривать аффект в общем смысле как гораздо менее определяющий и ориентирующий поведение, чем система влечений, и как не организованный вокруг адекватности действия (более подробно см. Bazan and Detandt, 2013 , 2015; Bazan et al., 2016; Detandt, 2016).
13. Для более обширного лакановского обсуждения Вещи, la Chose (см. Lacan, 1959–1960 / 1986; Lew, 2014).
14. Наша схема также применима к тому, что происходит при дыхании, но она отличается в том смысле, что ребенок чаще всего находит сам, посредством произвольных дыхательных движений, адекватный акт, который снимает напряжение.При дыхании — в отличие, например, от кормления — нет основной потребности во внесении другого, равно как и нет разницы во времени между обнаружением хватательного движения (дыхательного движения), с одной стороны, и удовлетворением от привод. Мы выбрали в качестве примера кормление, потому что это позволяет нам более прямо сформулировать различные моменты, которые мы хотим здесь различать.
15. Этот структурно пропущенный шаг и способы его восстановления задним числом, посредством которых он определяется как причина наших действий, на самом деле является основанием для гипотезы бессознательного.
16. Это событие, как мы думаем, помимо механической части, представляет собой взрыв рецепторов сахара во рту, резко и внезапно сильно активировавшийся. Как мы уже обсуждали в другом месте, для этого сюрприза предлагается физиологический маркер в виде высвобождения дофамина на уровне прилежащего ядра, т. Е. Пик дофамина, указывающий на неожиданное вознаграждение (Bazan and Detandt, 2013), но также и высвобождение дофамина. соответствуют разрушающим, отталкивающим и травматическим событиям (Bazan and Detandt, 2015), взятым вместе как высвобождение дофамина, « маркирующее » неожиданное событие, независимо от его валентности (Bazan et al., 2016), что привело к физиологической регистрации, известной как «стимулирование сенсибилизации».
17. Между Triebrepräsentanz и Triebrepräsentanz могут возникать колебания, первая из которых относится к функции «занять место» («заменяющий арендатор»), а вторая — к замещению самого себя. . Мы хотим прежде всего подчеркнуть понятие Repräsentanz. Мы увидим далее деликатный статус этого пункта. Подробное обсуждение этой концепции (см. Tort, 1966/2016), а также тонкое и уместное «mise au point», прежде всего в отношении функциональной интерпретации Repräsentanz (см. Lew, 1983).
18. Было бы возможно и уместно продолжить разработку этого вопроса с точки зрения отчуждения, как это делает сам Лакан в Logique du Fantasme . Субъект (бессознательного) находится в «потерянной части»; это предмет «je ne pense pas», и эта часть проявляется «неожиданно». Что касается удивления, Лакан называет Теодора Рейка единственным аналитиком, подчеркнувшим его важность по отношению к бессознательному (Reik, 1935/1976; ср.Лакан, 1966–1967 / 2017, VII, с. 92, Logique du Fantasme ).
19. Это было, например, переведено как «représentant représentatif» (Лапланш и Понталис) или Лаканом как «tenant lieu de la représentation» (см. Tort, 1966/2016; Lew, 1983, для обсуждения).
20. Это определенно не генетически идентифицируемый момент, поскольку это момент историзации, указывающий на регистрацию случайности истории субъекта в форме отмеченного события.Однако мы думаем (как указано в сноске 16), что существует физиологическая корреляция с этой маркировкой в ​​виде выброса дофамина, возможно, выброса дофамина. Обратите внимание: если биологические корреляты могут располагаться в точных моментах, их мысленная реализация является динамической, отсюда и использование термина «логический момент» вместо «хронологического момента» (см. Также Bazan and Detandt, 2017).
21. См. Сноску 16.
22. Здесь мы легко переходим от представлений к означающим.Однако мы предполагаем, что оба они логически эквивалентны. В самом деле, репрезентация (см. Сноску 7) рассматривается как остаток моторной активации намерения действия, который не может быть реализован при действительной моторной активации; означающее — это просто приложение этой логики к акту речи, то есть к артикуляционным моторным паттернам фонем. Таким образом, как репрезентации в целом, так и означающие в частности являются моторными возможностями, то есть формами без какого-либо определенного содержания или значения.
23. См. Здесь обсуждение Лаканом детских игр с «о-а.По Лакану, с того момента, как ребенок использует «о» (S1), мы не можем не добавить к нему дифференциал «а» (S2), раскрывая изолированно момент S1 как мифический, логический момент. Поэтому он называет S1 символическим и заявляет, что на основании сходства или различия между объектами, такими как игрушки, бобины, матери, нельзя искать никаких оснований для определения того, что такое знак. Ничего подобного не скрывается в пьесах внука Фрейда, которые оправдали бы использование «о-а», как и ничего подобного не оправдали бы заметного эффекта неожиданности у ребенка.Согласно Лакану, унитарная черта идентифицирует что-то — в нашей интерпретации событие — но только через повторение, в дифференциальной игре с другими означающими, событие действительно становится субъективным событием.
24. Первые события в жизни часто приводят к повторению действий, имеющих решающее значение для нашего выживания, но наша интуиция подсказывает, что в основе всего этого лежит случайность, а не телеология. Например, голубь, который сделал движение крыльями до получения зерна (Скиннер, 1948), с этого момента также будет повторять это движение крыльев, потому что оно было зарегистрировано как то, что нужно было повторить, даже если оно не имело никакого отношения к его выживанию. шанс (https: // www.youtube.com/watch?v=8uPmeWiFTIw).
25. Это ироническая ссылка на «Обозначение» Рассела (1905), где он говорит, хотя и под другим углом, но с, на наш взгляд, теми же ставками, что нет обратной дороги от обозначений к значениям. .
26. Разница между Repräsentanz и Repräsentanz может быть здесь еще раз подчеркнута: каким бы замороженным или кристаллизованным ни был двигательный паттерн ( Repräsentant ), он, тем не менее, является двигательным паттерном, следовательно, формальным, потенциально готовым к получению различного содержания. , и, следовательно, он также является функциональным по своей природе ( Repräsentanz ).
27. Сходство с кантианской эпистемологией очевидное. Изречение Канта о том, что «Вещь сама по себе не познаваема», служит отправной точкой для его эпистемологии: с того момента, как мы говорим об объектах и ​​объективности, мы говорим о том, что есть «для нас», по нашим словам, то, что находится внутри диапазон постигаемого через наши двигательные паттерны. Другой способ сказать то же самое, изнутри формалистической традиции в философии (в первую очередь Фреге), состоит в том, что пространство захвата является функциональным пространством — в соответствии с философией Канта, которая формулирует функционализм разума.Именно изнутри функционального пространства место подготавливается, очерчивается, обходится без того, что может дать для выполнения функции. Это место в функциональном пространстве и есть объект. Говоря нашими словами: этот моторный паттерн, готовый что-то схватить, и есть объект. Формальное обсуждение, которое уместно в этом отношении, касается отношения между содержанием (которое определяет функцию) и расширением (которое удовлетворяет функции). Лакан часто работает с этими различиями, не в последнюю очередь в своем семинаре XII , Problèmes Cruciaux pour la Psychanalyse (Lacan, 1964–1965 / 2003).
28. Диксит Лакан, невозможно представить объект без измерения удовлетворения. Что касается гомеостатического, органического объяснения, он говорит: «Rien, dans tout cela, qui pousse à la recherche, à la saisie, à la construction d’un objet». Le Prodance de l’objetcom tel est laissé, неповрежденная, сохранившая свою неизменную органическую концепцию гомеостатической одежды. Il est très étonnant qu’on n’en ait pas jusqu’ici marqué la faille. Freud ici, assurément, a le mérite de marquer, que la recherche de l’objet est quelque выбрал самое непостижимое, чтобы ввести измерение удовлетворения »(Lacan, 1966–1967 / 2017, p.156).
29. Сомнительно даже, можем ли мы говорить об объектах удовлетворения; термин «опыт удовлетворения» кажется более адекватным, даже если он также требует дальнейшего раскрытия, безусловно, в свете значения термина «опыт» в философской традиции.

Список литературы

Аристотель. (1984). «De anima» в Полное собрание сочинений Аристотеля , Vol. 1, изд. Дж. Барнс (Принстон, Нью-Джерси: LXXI).

Базан, А.(2007). Des Fantômes Dans la Voix. Une Hypothèse Neuropsychanalytique Sur la Structure de L’inconscient. Коллекция Voix Psychanalytiques . Монреаль, Квебек: Liber.

Google Scholar

Базан А., Детандт С. (2013). О физиологии jouissance: интерпретация мезолимбических дофаминергических функций вознаграждения с психоаналитической точки зрения. Фронт. Гм. Neurosci. 7: 709. DOI: 10.3389 / fnhum.2013.00709

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Базан, А., и Детандт, С. (2015). Травма и jouissance, нейропсихоаналитическая перспектива. J. Cent. Фрейд. Анальный. Res. 26, 99–127.

Базан А., Детандт С., Аскари С. (2016). Proposition pour une Physiologie de la jouissance. Evol. Психиатр. 81, 777–787. DOI: 10.1016 / j.evopsy.2015.06.002

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Детандт, С. (2016). De la «Jouissance» au «Wanting» в Une Population de Fumeurs: Etude Empirique sur les Tenants des Assuétudes à L’interface des Approches Clinique et Expérimentales .Докторская диссертация, Université Libre de Bruxelles, Брюссель.

Фрейд, С. (1895/1963). «На основании отделения определенного синдрома от неврастении под названием« тревожный невроз »в The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud , Vol. 3, пер. Дж. Стрэчи (Лондон: The Hogarth Press).

Google Scholar

Фрейд, С. (1895/1966). «Проект научной психологии», в Стандартное издание Полных психологических трудов Зигмунда Фрейда , Vol.1, пер. Дж. Стрэчи (Лондон: The Hogarth Press).

Google Scholar

Фрейд, С. (1900/1953). «Толкование снов», в The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud , Vol. 5, пер. Дж. Стрэчи (Лондон: The Hogarth Press).

Google Scholar

Фрейд, С. (1920/1955). «За пределами принципа удовольствия» в The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud , Vol. 18, пер.Дж. Стрэчи (Лондон: The Hogarth Press), 1–64.

Google Scholar

Фрейд, С. (1920/2015). «Помимо принципа удовольствия», в Psychoanalysis and History , Vol. 17, пер. М. Солмс (Лондон: Международный психоаналитический журнал), 151-204.

Google Scholar

Фрейд, С. (1924/1962). «Экономическая проблема мазохизма», в Стандартное издание Полных психологических работ Зигмунда Фрейда: Эго и Ид и другие работы , Vol.19, пер. Дж. Стрэчи (Лондон: The Hogarth Press), 155–170.

Google Scholar

Жаннерод М. (1994). Представляющий мозг: нейронные корреляты двигательного намерения и образов. Behav. Brain Sci. 17, 187–245. DOI: 10.1017 / S0140525X00034026

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лакан Дж. (1955–1956 / 1981). Les Psychoses, Le Séminaire III , éd. М. Жак-Ален. Париж: Сеуил.

Google Scholar

Лакан, Дж.(1959–1960 / 1986). L’Ethique de la Psychanalyse, Le Séminaire. Ливр VII. Париж: Сеуил.

Лакан Дж. (1963–1964 / 1973). Les Quatre Concepts Fondamentaux de la Psychanalyse, Le Séminaire XI , éd. Ж.-А. Миллер. Париж: Сеуил.

Google Scholar

Лакан, Дж. (1963–1964 / 1981). Четыре фундаментальных концепции психоанализа, Книга XI , пер. А. Шеридан. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: W.W. Нортон и компания.

Лакан Дж. (1964–1965 / 2003). Problèmes Cruciaux pour la Psychanalyse, Le Séminaire XII , éd.М. Руссан. Париж: Международная ассоциация Freudienne.

Google Scholar

Лакан Дж. (1966). « Ответ на комментарий Жана Ипполита» в Ecrits . Париж: Сеуил, 369–399.

Лакан Дж. (1966–1967 / 2017). La Logique du Fantasme, Le Séminaire XIV , éd. М. Руссан. Париж: Éditions du Seuil.

Google Scholar

Лью Р. (1983). «La représentance». Analytica 34, 121–129.

Лью, Р. (2014). La «Chose» en Psychanalyse, Cahiers de Lectures Freudiennes . Париж: La Lysimaque.

Рейк Т. (1935/1976). Der Überraschte Psychologe. Über Erraten und Verstehen Unbewusster Vorgänge; Le Psychologue Surpris. Deviner et Comprendre les Processus Inconscients, (трад. Дениз Бергер) . Париж: Деноэль.

Рассел Б. (1905). «Об обозначениях» в «Логика и знания», , изд. Р. К. Марш (Лондон: Джордж Аллен и Анвин), 41–56.

Google Scholar

Что-то было потеряно в книге Фрейда, выходящей за рамки принципа удовольствия: ференцианское чтение свойственный ей, приспособившись к реальности, т.е.е. проверкой реальности, основанной на суждениях. Таким образом, возникает из «первичной» психической стадии, которая проявляется в умственной деятельности примитивных существ (животных, дикарей, детей), и в примитивных ментальных состояниях (сны, неврозы, фантазии), вторичная стадия нормального человека. в бодрствующей мысли. В начале своего развития новорожденный ребенок стремится достичь состояния удовлетворения просто через настойчивое желание (воображение), посредством чего он просто игнорирует (подавляет) неудовлетворительную реальность, представляя себе как настоящее, напротив, желаемое. для удовлетворения, но без удовлетворения; поэтому он пытается без усилий скрыть все свои потребности с помощью позитивных и негативных галлюцинаций.Значительное эссе, в котором Фрейд показал нам этот фундаментальный факт психогенеза, ограничивается резким различием между стадиями удовольствия и реальности. Однако более ранняя работа Фрейда, в которой он дает нам глубокое понимание психической жизни обсессивных пациентов, привлекает внимание к факту, с которого в качестве отправной точки можно попытаться преодолеть разрыв между стадиями удовольствия и реальностью. умственное развитие. Не будучи полностью удовлетворенным этим объяснением чувства всемогущества как автосимволического феномена, я задал себе вопрос: откуда же тогда у ребенка появляется смелость заставлять думать и действовать как эквиваленты? Откуда приходит чувство очевидности, с которым оно протягивает руку за всеми объектами, за лампой, висящей над ним, как после сияющей луны, в надежном ожидании достичь ее этим жестом и втянуть в область своей силы? Таким образом, детская мания величия их собственного всемогущества — это, по крайней мере, не пустое заблуждение; ребенок и обсессивный пациент не требуют от реальности ничего невозможного, когда их нельзя отговаривать от убеждения, что их желания должны быть выполнены; они всего лишь требуют возвращения того государства, которое когда-то существовало, тех «старых добрых времен», в которых они были всемогущими.(Период безусловного всемогущества.) Мы замечаем, как всемогущество людей становится зависеть от все большего и большего числа «условий» с увеличением сложности желаний. Так возникают интимные связи, сохраняющиеся на протяжении всей жизни между человеческим телом и объективным миром, который мы называем символическим. Одно из телесных средств, которое ребенок использует для представления своих желаний, и объекты, которых он желает, приобретают тогда особое значение, которое выходит за рамки всех других средств представления, а именно речи.Фрейд датирует конец господства принципа удовольствия только полным психическим отстранением от родителей. Также именно в эту эпоху, которая в отдельных случаях чрезвычайно разнообразна, чувство всемогущества уступает место полному осознанию силы обстоятельств. Чувство реальности достигает зенита в науке, в то время как иллюзия всемогущества здесь испытывает величайшее унижение: прежнее всемогущество здесь растворяется в простых «условиях». (Условность, детерминизм.То, что мы можем представить о филогенезе чувства реальности, в настоящее время может быть предложено только как научное предсказание. (Запись в базе данных PsycINFO (c) 2012 APA, все права защищены)

Великое неизвестное | Здоровье и благополучие

Можем ли мы когда-нибудь действительно познать себя, не говоря уже о других людях? Для Зигмунда Фрейда и его последователей наша жизнь формируется силами, о которых мы совершенно не подозреваем. Хотя мы думаем, что несем ответственность, мы просто повторяем одни и те же грубые ошибки, даже не подозревая об этом.Мы выбираем работу, которая нам не нравится, мы ссоримся с друзьями и отчуждаем наших партнеров, как это уже не так. Иногда мы вынуждены осознавать, что что-то не так: плохой сон, который не проходит, необъяснимый физический симптом или странная навязчивая мысль заставляют нас осознать, что мы не хозяева в собственном доме. Это, как считал Фрейд, бессознательное в действии.

Увлечение Фрейда бессознательным было вызвано его работой неврологом. Случай за случаем он обнаруживал симптомы, которые не соответствовали анатомическим требованиям.Распределение боли или потеря чувствительности должны соответствовать медицинской, биологической карте. Вместо этого казалось, что эти тела подчинялись другой анатомии, состоящей из слов и идей. В одном случае у мальчика замерзла рука после того, как его мать призвала его подписать письмо, осуждающее его отца в разводе: паралич спас его от жестокости доносов.

Почему мальчик просто не отказался подписать письмо? Почему паралич? Для Фрейда бессознательное было по своей сути конфликтным, и в этом примере мальчик, возможно, чувствовал желание подписать и не подписывать письмо.Это вызвало бы его эдипов конфликт с отцом и связанное с ним чувство вины. Симптом позволил ему не подписывать и, из-за физической боли паралича, наказал его за его виноватое желание.

Противоречивые мысли вызывают напряжение в нашем сознании и симптомы в нашем теле. Внимательно выслушивая своих пациентов, Фрейд обнаружил, что наше сознательное мышление — это лишь верхушка айсберга: большая часть того, что мы думаем, происходит на бессознательном уровне, но оказывает мощное влияние на нашу жизнь.

Другое важное открытие, сделанное Фрейдом в то же время, касалось нашей потребности в рационализации. Если загипнотизированному субъекту говорят, что в комнате нет мебели, а затем приказывают пересечь ее, он, естественно, будет избегать мебели. Когда его спросят, почему он выбрал такой странный путь, вместо того, чтобы признать существование мебели, он придумывает ложные объяснения: например, картина на стене выглядела интересной, поэтому он двинулся к ней. Вместо того, чтобы рассматривать эти ложные объяснения как ограниченные гипнотическим состоянием, Фрейд полагал, что они были основной чертой человеческого эго.

Хотя мы можем и не врезаться в мебель, мы каждый день обманываем себя, пытаясь понять, зачем мы что-то делаем. Мы говорим себе, что любим этого человека из-за какого-то внутреннего качества, а не потому, что он разделяет какую-то черту с нашей матерью.

Мы думаем, что злимся на наших боссов, потому что они неразумны, не замечая этого, потому что они повторяют поведение нашего отца. Мы чрезмерно добры к другим людям, не понимая, что это чрезмерная компенсация нашего желания причинить им вред.

Достижение подавленных

Мир бессознательного неприятен. Все дело в сексуальности и насилии по отношению к самым близким нам людям. Эти мысли невыносимы, поэтому мы их подавляем. Но подавление почти всегда неполное: подавленное возвращается в виде оговорок, снов и симптомов. Если серьезно отнестись к этим странным явлениям, мы сможем вернуться к нашим бессознательным желаниям.

Установление такой связи через интроспекцию в кресле вряд ли когда-либо возможно, и именно поэтому Фрейду пришлось изобрести новую технику для доступа к бессознательному.Пациент лежал на кушетке и «свободный товарищ». Когда они говорили все, что приходило в голову, возникали повторяющиеся мотивы и всплывали мелкие детали, которые позволяли устанавливать связи. Подавленные идеи, ищущие репрезентации, использовали бы самые незаметные мелочи, чтобы тайно пройти через нашу психическую цензуру.

В сновидениях, например, самые крошечные, кажущиеся тривиальными детали часто оказываются наиболее значимыми.

Психоанализ, таким образом, был странным разговором.Пациент говорил бы на кушетке со слушателем, которого он не мог видеть, следуя ассоциативным нити своего дискурса, какими бы бессмысленными или случайными они ни казались. Там, где многие другие методы лечения предлагали прямую беседу с глазу на глаз с советами и указаниями, здесь было кое-что еще. Анализ даже не претендовал на то, чтобы предложить исцеление или счастье. Фрейд сравнил это с билетом на поезд — доступом к бессознательному, которое мы можем использовать или отбросить.

И все же Фрейду и его коллегам стало ясно, что психика — это гораздо больше, чем то, что мы подавляем.Идентификатор, например, состоял из побуждений, которые никогда полностью не становились частью бессознательного. Позже аналитики исследовали те области нашей психической жизни, которые были похоронены еще глубже, чем подавленные. Они думали, что к некоторым материалам невозможно получить доступ через идеи или образы, но они причинили нам самые сильные страдания и страдания. Его эффекты можно увидеть в таких проблемах, как наркомания и алкоголизм.

Задача для них заключалась в том, чтобы найти новые методы взаимодействия с этой потерянной частью нашей психики.

За пределами Фрейда

Отстраняясь от Фрейда, Карл Юнг чувствовал, что слишком много внимания уделялось личной истории в ущерб коллективной истории человечества. Если вы говорите со своим аналитиком о своей матери, это не просто ваша собственная мать, но и представление на бессознательном уровне всего, что мы понимаем под «матерью». Юнг называл эти универсальные формы «архетипами» и считал, что мы никогда не узнаем их напрямую. Он поощрял изучение мифов, фольклора, религии и сновидений, чтобы больше узнать об архетипах, и видел в терапии органический процесс самореализации, который он назвал «индивидуацией».

Более поздние аналитики, такие как Жак Лакан, подчеркивали не только символические формы, но и их отсутствие. Для них отсутствие архетипов привело к человеческим изобретениям, творчеству и неврозам. Поскольку не существовало архетипа рождения или смерти, ребенок должен изобретать решения для себя.

По мере того, как психоанализ стал частью популярной культуры, аналитика часто изображали как своего рода детектив: нужно было найти недостающий кусок, чтобы вся головоломка стала полной.И все же Фрейд признавал, что все не так просто. Люди склонны цепляться за свои симптомы и страдания и обычно не хотят отказываться от них. Существует сильная тяга к самоуничтожению, разновидность мазохизма и удовольствия от боли, которую Фрейд назвал «влечением к смерти». Более поздние поколения аналитиков разделились по этому поводу.

Мелани Кляйн считала, что бессознательное образовалось из сложного набора процессов интроекции и проекции, в то время как Лакан думал, что оно было создано с помощью речи, слов, которые нам навязывают в детстве.Мы разыгрываем сценарии, не зная об этом, и в то же время важная область нашей ментальной жизни управляется непредставимой и невыносимой областью, с которой мы сталкиваемся лишь мимолетно: в кошмаре, панической атаке или галлюцинации.

Если кляйнианцы склонны систематически интерпретировать отношения между аналитиком и анализандом, то лаканианцы не верят, что они знают на
больше, чем анализанд. С точки зрения Лакана, аналитик знает очень мало: он больше похож на помесь нищего и клоуна, выманивающего материал у анализируемого и интерпретирующего редко, неожиданным и часто поразительным образом.

Кляйн стал самым влиятельным теоретиком британского психоанализа, в то время как работы Лакана пользовались успехом во всем мире. Также процветают юнгианский анализ и новый психоанализ отношений.

Постижение истины

Несмотря на более чем 100-летние исследования бессознательного, для большинства людей эта идея все еще неприятна. Идея о том, что мы можем не знать, что мы думаем и чувствуем, слишком большой удар по нашему нарциссизму. Нам нравится верить, что мы контролируем свою жизнь, а психоаналитические идеи по-прежнему вызывают наибольшее сопротивление.

Познать собственное бессознательное никогда не бывает легко. Это будет означать, что мы будем меньше знакомиться с собой и подвергнем сомнению ложные рационализации, которыми мы жили. Это может дать то, что Фрейд назвал «обретением истины», но все же это будет результатом долгой и кропотливой работы. Анализ длится долго и включает в себя как приобретение определенного знания, так и признание того, что не может быть познано: мы будем вынуждены отказаться от любой надежды на полное понимание себя и других.

Признание неопределенности и незавершенности может позволить нам жить более аутентично и творчески. Мы можем начать следовать нашим реальным интересам, а не тем, которые мы усвоили из страха или в угоду другим. Мы также можем осознать тщетность попыток контролировать тех, кто нас окружает, и дать им пространство, которого мы лишили, позволяя нашим отношениям развиваться и расти. Но если анализ может помочь нам на этом пути, он почти никогда не приводит к миру и гармонии: скорее, к состоянию войны и мира, возможно, менее разрушительному и более терпимому, чем раньше.

Дополнительная литература

Чтобы получить прекрасное введение в психоанализ, прочтите

Человек-волк и другие случаи Зигмунда Фрейда (Пингвин)

Прочтите о Кляйне Ханна Сигал, Введение в работу Мелани Кляйн (Хогарт)

На Юнге прочтите Эндрю Сэмюэлс, Юнг и постъюнгианцы (Рутледж)

На Лакане прочтите Дариан Лидер, Знакомство с Лаканом (Иконка) и Славоем Жижеком, Выглядит неправильно (MIT Press)

О своем эксперте

Дариан Лидер — это психоаналитик, практикующий в Лондоне, и президент
Колледжа психоаналитиков Великобритании.Он является членом Центра
фрейдистского анализа и исследований (cfar.org.uk), и его книги включают «Почему женщины пишут больше писем, чем пишут?», «Почему люди болеют?» (Совместно с Дэвидом Корфилдом) и «Новое». Черный: траур, меланхолия и депрессия.

Для получения дополнительной информации посетите его сайт darianleader.com.

Знакомство со своей «темной стороной»

Люди часто ссылаются на «темную сторону» — свою или чужую — но у Карла Юнга было другое имя для той части нас, которую мы предпочитаем скрывать от всеобщего обозрения.«Теневое Я», как он это называл, является одним из аспектов нашего бессознательного — инстинктивной частью нашей психики, которую мы пытаемся подавить. Он представляет собой прямую противоположность нашей «персоны» — публичного лица, которое мы любим представлять миру.

Наша тень будет обладать качествами, которые мы можем найти неприятными или опасными. Если нас воспитали с верой в важность хороших манер и принятия, наше теневое «я» может быть грубым и нетерпимым.

По большей части наше теневое «я» редко всплывает на поверхность, но мы можем обнаружить, что оно проявляется, когда мы чувствуем угрозу или стресс — и некоторые терапевты считают, что может быть полезно принять его.Например, вам может не нравиться признаваться в давно скрываемой агрессивной стороне, но может быть случай, когда это спасет вас от вреда.
Сара Уилсон

Философия меланхолии: Фрейд и Бенджамин

1 В своем эссе 1917 года «Скорбь и меланхолия» Фрейд признает две взаимоисключающие реакции на утрату — скорбь [ Trauer ] и меланхолия [ Melancholie ]. Это резкое различие между двумя реакциями давно стало почти синонимом понимания нормальной и патологической реакции на потерю, а также четкого разграничения между ними.В начале статьи Фрейда эти два ответа казались бы тесно связанными, но вопрос о принятии и признании потери усложняет картину и разделяет их (244). И скорбящий по Фрейду, и меланхолик начинают с принципиального отрицания своей утраты и нежелания признать ее. Но достаточно скоро скорбящий, который реагирует непатологическим образом, распознает и откликается на призыв реальности , чтобы отпустить потерянный любимый объект и освободить либидинозное желание.Это точка расхождения с меланхоликом, который остается погруженным в свою потерю, неспособным признать и принять необходимость раскалываться, и в саморазрушительной лояльности к потерянному объекту интернализирует его в своем эго, тем самым ограничивая тем самым конфликт, связанный с потеря. Потерянный объект продолжает существовать, но как часть удрученного субъекта, который больше не может четко определять границы между своей собственной субъективностью и существованием потерянного объекта внутри нее. Структура этой меланхолической реакции задумана Фрейдом как противоположность основному благополучию эго, выживание которого находится под угрозой.

2 Понимание Бенджамином потери и ее аффекта бросает вызов фиксированному Фрейду различию между печалью и меланхолией. Задача Бенджамина не прямая, а именно, он не критикует тексты Фрейда явным образом, но, тем не менее, ссылается на них в другой манере, которая была описана такими терминами, как «созвездие» (Nägele), «любовная связь на расстоянии» (Rickels ), зависимости (Ханссен) и «интертекстуальности» (Лей-Рофф), что подчеркивает косвенный характер этой связи.Я понимаю родство между Бенджамином и Фрейдом как то, что лежит не в таких типах отношений, а скорее в определенной озабоченности названием «меланхолия» и желанием Бенджамина раскрыть ее. Как он заявляет в прологе к своей книге о Trauerspiel ( Происхождение немецкой трагической драмы ): «[…] философия — и это правильно — борьба за представление [ Darstellung ] ограниченного числа слов, которые всегда остаются неизменными — борьба за представление идей.(37, перевод изменен): в этом плане идея меланхолии кажется прекрасным примером, поскольку это понятие можно почти представить как рушащееся под тяжестью собственной истории. Эта исторически сложившаяся идея так привлекает Бенджамина из-за особого способа, которым обременение различных значений, противоположных значений и поразительного сходства наполнило ее до краев. Раскрытие и раскрытие «именной» меланхолии, или, как Бенджамин предпочел бы обозначать ее в других контекстах, «идеи» меланхолии — это суть его исследования этого термина.В этом смысле для Бенджамина важно раскрыть существующую Идею, а не изобретать новую, поскольку он видит борьбу за представление уже существующего, как то, что стоит посреди философского предприятия.

• 1 Кливелл предполагает, что различие между трауром и меланхолией, которое преподносится таким образом, защищает (…)

3 Разделение на траур и меланхолию полностью отсутствует в книге Бенджамина о Trauerspiel , в которой он использует термины Trauer и Melancholie как взаимозаменяемые, не отказываясь от различия между нормальностью и патологией, которое стало общепринятым в психоанализе.Бенджамин вызывает меланхолию в конце второй части книги Trauerspiel , чтобы усилить и обогатить его обсуждение особого типа печали и скорби, выраженного в Trauerspiel . В этом он использует меланхолию, чтобы понять траур, и не использует никаких форм различий между ними. Я утверждаю, что Бенджамин бросает вызов чрезмерно надежному различению Фрейда, предлагая альтернативу, расположенную между двумя гранями фрейдистского разделения, опираясь на обе стороны, не будучи идентичным ни с одной из них.Бенджамин не рассматривает меланхолию как болезнь, которую необходимо преодолеть или вылечить, а скорее как настроение или расположение по отношению к миру. Чувство трансформируется в настроение, таким образом преодолевая философски проблематичное либидозное отношение к объекту у Фрейда, переводя его в отношение к миру, а не в патологию.1 В этом эссе я исследую три точки пересечения между двумя мыслителями, показывая каким образом Бенджамин трансформирует психоаналитический и субъективный подход Фрейда в философское отношение или настроение.Понимание Бенджамином меланхолии можно исследовать на двух уровнях: первый — это его трактовка барокко Трауэра и аллегории, а второй — применение этого термина к его собственной работе. Я обращусь к обоим этим уровням, представив три момента, в которых Бенджамин встречается с Фрейдом: (1) потеря; (2) верность и приверженность объекту; и (3) работа.

• 2 Агамбен идет дальше, утверждая, что меланхолик фактически потерял то, что ей никогда не принадлежало…)

4 В «Скорби и меланхолии» Фрейд пишет, что «Скорбь — это обычная реакция на потерю любимого человека или на утрату некоторой абстракции, которая заняла место человека, такой как страна, свобода, идеал, и так далее »(234). В то время как в меланхолии «объект, возможно, на самом деле не умер, но был потерян как объект любви […] В других случаях человек чувствует себя вправе поддерживать веру в то, что потеря такого рода произошла, но невозможно ясно увидеть, что это то, что было потеряно […] Это предполагает, что меланхолия каким-то образом связана с потерей объекта, который выводится из сознания, в отличие от траура, в котором нет ничего бессознательного в потере »(245) .Другими словами, потеря стоит посреди двух различных реакций, но в первой она является сознательной и обнаруживаемой, в то время как во второй глубокое чувство и печаль по поводу потери становятся бессознательными. Произошла потеря, но неясно, кто или что на самом деле было потеряно.2 Излишне говорить, что это не для того, чтобы подорвать болезненное уныние и печаль меланхолика — можно даже сказать, что его недуг еще больше, поскольку он не может определить причину боли. Следуя этому анализу, Фрейд утверждает, что если «в трауре это мир, который стал бедным и пустым; в меланхолии это само эго »(246), таким образом обнаруживая потерю среди горя и меланхолии, хотя и на разных уровнях.Утрата скорбящего, кажется, истощила сам мир, растянув место потери, чтобы вместить все, кроме удрученного субъекта. Меланхолик, с другой стороны, переживает утрату другого рода, потерю эго. Утрата эго, которую Фрейд приписывает меланхолику, является следствием потери любви. Это происходит, когда потерянный объект интернализируется в пораженное болью эго, в результате чего он разделяется на части, отделяется изнутри и теряет само эго.Интернализация потери представляет собой внутреннее отсутствие внутри эго, превращая последнее в поле битвы разделения, которое в конце процесса опустошается. Шизофреническое разделение внутри эго создает пространство, в котором амбивалентность и ненависть, изначально порожденные по отношению к потере, обращаются к себе. Патологическая идентификация с потерянным объектом, таким образом, является почвой, на которую нападает эго.

5 Несколько изображений утраты можно найти в книге Бенджамина Trauerspiel .Книга в целом имеет дело с Trauer и, следовательно, в самом начале всегда — уже обсуждение потери и реакции на нее. Однако, более тесно связанная с меланхолией, чем с трауром, эта потеря четко не описана в книге или, по крайней мере, не указана отдельно. Тем не менее намеки на него разбросаны повсюду, и его симптомы — такие как отвращение меланхолика к жизни, его отрешенность от мира и т. Д. — все больше присутствуют в пьесах и их конфигурации.Потеря, как я ее читал, на самом деле является условием возможности Trauerspiel , которая структурирована как многочисленные ответы на эту потерю в своем предмете. Таким образом, как и у Фрейда, потеря занимает как условие, так и арену своего воздействия.

• 3 Вопрос о разборчивости и потере в его состоянии остается центральным для Бенджамина на протяжении всей его работы (…)

6Потеря как условие возможности довольно сильно присутствует в фактическом предмете книги.Бенджамин обсуждает условия, при которых произведение искусства может быть подвергнуто критике или материя может быть материалом философской работы, с точки зрения потери. Он пишет о пьесах Trauerspiel , что «с самого начала … [они] настроены на эту эрозию [ Zersetzung ] из-за критики, которая постигла их с течением времени …». Критика означает умерщвление произведений… поселение [ Ansiedlung ] знания в мертвых… [произведениях] »(181-2). Обсуждение смерти и утраты здесь становится условием удобочитаемости работ в данном случае Trauerspiel .Такие термины, как эрозия, смерть Schein и руины, все они намекают на исчезновение материального аспекта произведения. Чтобы подойти к нему критически, нужно что-то в работе потерять. Эту потерю можно понимать в самых разных значениях, для всех из которых использование Бенджамином термина «умерщвление» имеет решающее значение. Деятельность критики как умерщвления позиционирует ее прежде всего в материале. В состоянии эрозии, разрушения или деградации в материале что-то обнажается, открывая его для критического взгляда.Умерщвление помещает истину в материале, а более того — в мертвом материале, то есть в материале, который потерял жизнь и стал просто материальным. Работа должна быть потеряна как предварительное условие для ее прочтения. Под «умерщвлением» здесь следует понимать то, что случается с произведением, или то, что критик навлекает на него. После этого «тело» произведения следует понимать буквально: произведение имеет живое тело, и когда оно умирает и из него вытекает жизнь, оно остается трупом, лишенным жизни, готовым к вскрытию.Бенджамин также ссылается на особое положение Trauerspiel , который является не только трупом, но и трупом с момента его рождения. Другими словами, в Trauerspiel для Бенджамина таким образцом является постоянное состояние смерти, или, иначе говоря, постоянная внутренняя ссылка на потерянность. С самого начала эти пьесы уже находятся в состоянии разложения и гниения. Это как если бы Trauerspiel был мертворожденным жанром.Это указывает на тот факт, что выбор Бенджамином Trauerspiel не случаен, но демонстрирует его интерес к этому крайнему случаю живого трупа или живого-мертвого3

7 Понимание потери как условия возможности появляется в книге Trauerspiel в другом образе, изображении пустоты. Утверждение Фрейда о том, что скорбящий видит мир пустым после переживания потери любимого объекта, находит отклик в обсуждении Бенджамином религиозной среды в стиле барокко, а также в самой книге Trauerspiel .Бенджамин отмечает, что великие драматурги эпохи барокко были лютеранами и, таким образом, находились в антиномическом отношении к повседневности — отношения, которое отражается в пьесах, которые они пишут. Лютеранство отрицает «добрые дела», поскольку от них нельзя зависеть искупление. Только внешняя благодать, которая приходит только через веру, а не дела, может нести искупление ( Trauerspiel 138). Это кредо опустошает повседневную жизнь и дела, поскольку они становятся бессмысленными с точки зрения искупления.Бенджамин пишет, что восприятие повседневности как бесполезного и пустого порождает меланхолию в великих людях, упоминает даже самого Лютера как человека, страдающего меланхолией и «душевной тяжестью». Гамлет как образцовая фигура лютеранства также содержит решительный протест против него в своей меланхолии. Бенджамин пишет о Гамлете, что его слова «содержат как философию Виттенберга, так и протест против нее. […] Человеческие действия были лишены всякой ценности. Возникло что-то новое: пустой мир […] Для тех, кто смотрел глубже, сцена своего существования представлялась кучей частичных, недостоверных действий »( Trauerspiel 138-9).Здесь Бенджамин сочетает пустой мир, который Фрейд приписывает скорбящему, с меланхолической реакцией. Бессмысленность мира опустошает его, заставляя барочных мужчин, драматургов и Гамлета как парадигму погружаться в меланхолию. Можно сказать, что в этой комбинации между печалью и меланхолией пустой мир скорбящего был интернализован в эго, заставляя его опустошиться. Пустой мир стоит как руины смысла, в которых нет ничего значительного или искупительного; это потеряно.

8 Проблема абстрактной природы меланхолической утраты и, в частности, ее непреднамеренного характера является ключевой для Бенджамина и возникает в различных контекстах. Прежде всего, это появляется в прологе к книге Trauerspiel , где Бенджамин пишет, что «истина — это смерть намерения» (36). Это сложное и непонятное утверждение воплощает в себе один из важнейших атрибутов особых объектных отношений Бенджамина. В другом месте Бенджамин объясняет связь между грустью и намерением следующим образом: «Печаль […] была бы безграничной, если бы не присутствие той интенциональности, которую Гете считает важным компонентом каждого произведения искусства и которая проявляется с напористостью, которая отбивает траур.Короче говоря, траурная игра [Trauer -Spiel ] »(Избранные произведения, том 2, 373). Здесь грусть и скорбь противоположны намерению, и намерение способно отразить их. Эта цитата параллельна характеристике меланхолика — тот факт, что нет объекта, на который можно было бы направить свою печаль, обращает глаза меланхолика внутрь в ницшеанском жесте только для того, чтобы найти свое собственное потерянное сознание. Кажется, что преднамеренность — вот что блокирует и создает границу для бесконечной и безграничной печали.Интенциональность обладает способностью заключать в себе печаль, помещать ее в порог намеченного объекта, тем самым не позволяя ему безгранично и безжалостно расширяться. Представление Беньямина о непреднамеренности представляет собой определенный тип объектных отношений, которые следует поддерживать с критическим объектом — объектом истины.

• 4 Деструктивность обнаруживается Фрейдом в его анализе крайнего самообвинения (…)
• 5 Подробное обсуждение этических аспектов меланхолии см. В Comay.
• 6 Фрейд пишет в письме Бинсвангеру, только что потерявшему сына, о собственной потере дочери (…)

9 Вторая точка пересечения с текстом Фрейда — это глубокая лояльность и приверженность меланхолику в связи с его утратой. Меланхолик устанавливает идентификацию с потерянным объектом, позволяя ему уйти в рамки эго и превращая его в неотъемлемую часть себя.Как с такой проницательностью пишет Лапланш: «Это далеко не мое ядро, это другое, имплантированное мне, метаболизированный продукт другого во мне: навсегда -« внутреннее инородное тело »(256). Я утверждаю, что это нагруженное состояние деструктивной интернализации является воплощением бесконечной приверженности и ответственности, которые меланхолик чувствует по отношению к своему объекту. Для меланхолика единственный способ сохранить объект — это уничтожить его. Таким образом, кажется, что модель лояльности, которую предлагает Фрейд, является моделью крайней деструктивности.Пациент-меланхолик не только не осознает потерю до патологического уровня, но он также разрушает потерянный объект, пытаясь сохранить его. Поглощение объекта самостью — это средство, с помощью которого субъект пытается удержать объект от потери5. Любимый объект убегает в святилище эго, чтобы его не погасить. Здесь невозможно горевать, работа разлуки блокируется меланхолией, пишет Фрейд, поскольку есть основа амбивалентности, которая желает удержать объект и в то же время отпустить его.6 Фрейд выступает за устранение следов привязанности к другому как средство восстановления психического здоровья и возвращения к жизни. Это демонстрирует, что Фрейд утверждает, что субъект на самом деле может существовать без следов того, что он потерял, или, другими словами, здоровый для него субъект способен отвергать привязанности к потерянным другим (Clewell 60). Это признание стало бы чрезвычайно проблематичным для Бенджамина, который, я утверждаю, понимает работу, проводимую в трауре, не как преодоление и устранение утраты, а, скорее, как наиболее глубокое выражение ее вечных следов.

10 Работа оплакивания может рассматриваться не как здоровая реакция, а скорее как эгоистическая реакция. Эгоистичный аспект траура привносит нарциссическое самолюбие, связанное с крайней субъективностью. Таким образом, текст Фрейда предполагает, что событие утраты — это возможность понять, что «любимых нами людей неизбежно можно заменить и что мы обязательно не сможем точно оценить, насколько они отличны от других […] в этой модели […] объект любви понимается как временное нарушение нарциссизма скорбящего »(Clewell 45-6).На другом конце траура стоит меланхолия с ее непреодолимой приверженностью к утрате, которая овладевает психикой ценой отказа от благополучия себя и эго. Меланхолический акт интернализации ограничивает потерю и жертвует собой ради нее. Экономика себя становится маргинальной по отношению к ответственности за то, что было потеряно. Отсутствие ничем нельзя заменить, потому что ни одного символического опосредствования никогда не будет достаточно, даже памяти.Таким образом, меланхолик отказывается от внешнего мира как от источника для построения себя и деструктивно удовлетворяется своей собственной раздвоенной мучительной внутренней сущностью, которая становится выражением его бесконечной преданности.

11Бенджамин обсуждает диалектику верности, когда описывает фигуру придворного в Trauerspiel . Придворный предает принца и вместо этого сохраняет лояльность по отношению к объектам королевской власти: «Его неверность человеку сопоставима с лояльностью к этим вещам до такой степени, что он поглощен созерцательной преданностью им … Верность полностью уместна только в отношениях между людьми. человек в мир вещей.Последний не знает высшего закона, и верность не знает объекта, которому она могла бы принадлежать более исключительного, чем мир вещей »( Trauerspiel 156-7). Придворный предает князя в момент кризиса, когда «паразиты покидают правителя, не останавливаясь на размышления, и переходят на другую сторону». Придворный обнаруживает почти немыслимую беспринципность, которая указывает на мрачное и меланхолическое подчинение порядку материальных созвездий, а не человеческой морали ( Trauerspiel 156), таким образом выбирая материальные объекты на князя.Пример придворного служит здесь, чтобы осветить особую позицию лояльности по отношению к этической сфере. Верность не может действовать как высший закон в сфере человеческих отношений, поскольку она не может охватывать этические отношения. В этой сфере лояльность не может включать и воплощать этические отношения; оно может стать возможным только тогда, когда оно обращено на что-то безжизненное : только в мире вещей человеческая преданность может функционировать как высший закон — только тогда ответственность теряет свою этическую природу и превращается в слепую преданность.Но выбор быть вложенным в неживые существа погружает придворного и подчиняет его земному и материальному, таким образом отделяя его от человеческого мира. Эти два взаимоисключающих варианта, материальный и человеческий, представляют неверность князю как лицевую сторону верности вещам. Последнее — это мертвое царство, царство отчаяния и неподвижности, но, тем не менее, единственное, что может содержать значение (даже субъективное произвольное значение). В отличие от значения, которое мимолетно и неуловимо, присутствие объектов неопровержимо и надежно.Однако у этого глубокого упорства есть и обратная сторона, при которой абсолютная преданность переплетается с предательством ( Trauerspiel 157). Верности присуща диалектика: глубочайшая преданность всегда пропитана тайным желанием овладеть вещью, овладеть смыслом. В этом смысле это очень похоже на деструктивную преданность меланхолика, которая, наполненная преданностью и преданностью, разрушает объект в пределах меланхолического сознания. Предметы также являются вечным напоминанием о пустоте, которая остается после того, как весь смысл и вера исчезли.Сила этой пустоты заключается в ее способности снова наполняться смыслом. Образ мира вещей — это образ утраты, но потери, которая имеет потенциал, хотя и частичный, для восстановления.

• 7 Эти две крайности можно увидеть на двух фигурах, которыми Бенджамин занят в другом месте: ворот (…)
• 8 Это особенно заметно в раннем «О языке как таковом и о языке человека» ( Select (…)

12Понимание верности означает понимание чувства по отношению к объекту, будь то две крайности: полная любовь и преданность или тайное желание взять верх. В обоих случаях объект не остается тем, чем был, а превращается во что-то совершенно иное, что выражается в сильном чувстве к нему, которое в одном случае его опустошает, а в другом отрывает от всего, что не является полная и абсолютная любовь. [7]Меланхолическая приверженность утрате, включая ее проблемные стороны, находит отклик в философских и исторических начинаниях Бенджамина8

• 9 Интересно, что в своей книге «Скорбь и меланхолия» 1917 года Фрейд подчеркивает элемент w (…)

13 Третье и последнее пересечение, которое я хочу построить между Бенджамином и Фрейдом, — это пересечение концепции работы [в смысле Arbeit , а не Werk ].Возможно, это самый важный элемент в моем обсуждении, поскольку он проливает свет на то, как аргумент Фрейда в пользу патологии может оказаться философски и критически продуктивным для Бенджамина. Если понятие обязательства было получено из меланхолической позиции, Бенджамин черпает концепцию работы у скорбящего. Trauerarbeit [работа оплакивания] — это то, что Фрейд определяет как сервитут, который скорбящий выполняет в долгом и интенсивном процессе отстранения от потерянного объекта (обратите внимание на интересную связь, которая может быть построена между Trauer-arbeit и Trauer-spiel , работа и отдых).9 После того, как призыв реальности был принят, остается работа. Это тот момент, когда принцип реальности берет верх и направляет скорбящего к важной работе непривязанности, которая направлена ​​на то, чтобы снова жить, освободившись от горя. Долгий и трудный процесс работы скорби поддерживает потерянный объект в психике, постепенно признавая тот факт, что он действительно потерян, и находя выход из привязанности к нему. Работа состоит из медленной и болезненной проработки каждого из воспоминаний и нитей, прикрепляющих удрученный субъект к объекту, который Фрейд определяет как тысячу звеньев (256).После этого происходит непривязанность к утрате посредством чрезвычайно кропотливой работы по распутыванию привязанности, которая в значительной степени состоит из воспоминаний.

14 Какой бы трудной и даже невыносимой ни была эта работа, она, тем не менее, заканчивается полным ослаблением всех точек привязанности, чтобы освободить субъект, так что «эго снова становится свободным и подавленным» (245). Другими словами, перерезание нитей привязанности продиктовано голосом реальности, так что работа скорби направлена ​​на жизнь и жизненную энергию.Это момент, когда жизненный принцип берет верх и направляет скорбящего сосредоточиться на важной работе непривязанности и раскованной жизни. Таким образом, цель процесса непривязанности не имеет ничего общего с самим объектом, а связана с субъектом, который должен быть от него освобожден. Объект здесь — всего лишь проблема, которую мы должны отодвинуть, чтобы реальность восторжествовала. «Скорбь побуждает эго, — пишет Фрейд, — отказаться от объекта, объявляя объект мертвым и предлагая эго побуждение продолжать жить» (256).Очевидно, это та точка, от которой меланхолик максимально далек. Он не только не отделяется от объекта, но и усваивает его — следовательно, предотвращает возможность отделения . Когда объект становится его частью, такая работа по оплакиванию становится невозможной. Отсутствие необходимого расстояния и размытие границ с объектом — потерянный объект остается разлагаться внутри меланхолика, без возможности избавления от него. Фрейд действительно упоминает о возможности работы в меланхолии, но сразу же игнорирует ее, поскольку, будучи включенным в меланхолика и лишенным его независимого и внешнего статуса, объект становится неработоспособным (257).Будь то потому, что потеря не идентифицируема, или потому, что потерянный объект уже был включен в сам меланхолический субъект — никакая работа не может быть выполнена, поскольку потеря сама потеряна.

• 10 «О языке как таковом и о языке человека» может стать хорошим местом, чтобы объяснить, что такое (…)
• 11 Обратите внимание на любопытную взаимосвязь между «Trauerarbeit» и «Trauerspiel»: произведение траура и p (…)

15 Я утверждаю, что Бенджамин сочетает меланхолию, ее глубокое признание и ответственность за потерю вместе с работой, а точнее с философской работой. В связи с этим Бенджамин не рассматривает работу как то, что должно быть направлено на отделение от объекта, направленное на то, чтобы сделать его отсутствующим, чтобы субъект снова стал свободным. Скорее работа направлена ​​на то, чтобы представить объект, дать ему голос и, следовательно, вернуть его. Определение Лагашем траура как «убийства смерти» (486) нам здесь не подходит.Начинается не Жизнь, а безжизненность . Бенджамин переносит концепцию работы из области скорби в область смысла, таким образом, работа выражения будет углублением утраты, длительным мертвым объектом. Объект не будет утилизирован, но представлен и озвучен, 10 и, таким образом, сохранен. Философия не ждет, чтобы вернуться к жизни после отделения от потерянного объекта. Скорее, он приходит в своей полноте изнутри этого мертвого.Другими словами, работа, которую предлагает Бенджамин, состоит в том, чтобы представить объект присутствующим, а не отсутствующим (как это делает скорбящий). Это произведение, в котором нет ни патологии меланхолии, ни нормального траура — это грустная работа, 11 в том смысле, что она все еще, почти тяжелая, лишена либидо-жизненной энергии, которая делает меланхолию такой разрушительной, а траур такой разрушительной. легко расставаться.

16 Я подошел к сути своего выступления. Теперь я представлю другой конец потерь в Бенджамине — не тот, который является предпосылкой для работы верности и ответственности, а тот, который лежит в завершении этой работы: потеря, которая не является следствием работы . , а из остальные .

17В отличие от концепции работы Фрейда, которая стирает все следы утраты, работа Бенджамина очень отчетливо скрывает и намекает на такие воспоминания. Концепция работы Беньямина в предисловии к книге Trauerspiel явно не связана с искоренением следов утраты и разрушения, напротив — она ​​подчеркивает их. Описывая мозаику как изображение философской идеи, Беньямин пишет, что частицы последней всегда явным образом связаны между собой.«И блеск изложения зависит от… [ценности] [фрагментов мысли], как блеск мозаики от качества стеклянной пасты» (TS 29). Мало того, что мощь картины не зависит от ее фрагментации и руины, но и усиливается именно этим. Клей становится условием выразительности рисунка. Именно эта «неудача» в картине таит в себе ее силу, и именно следы того, что было разрушено и потеряно, проявляются в истине.Никогда не бывает полного закрытия или сокрытия потери, но философская работа и ее результат постоянно несут ее в себе. Продукт философской работы, идея, рожденная из состояния утраты, всегда будет нести ее следы (Butler 468). Это укрепляет мои претензии на работу по представлению и выражению, а не на отстраненность. Таким образом, Вениамин не преодолевает потерю, поскольку он не оплакивает, но работает над этим и занимается самой потерей и представлением из этой потери.

• 12 Я обязан книге Фридлендера за многочисленные идеи, которые глубоко касаются работ Бенджамина (…)

18Одно из самых захватывающих выводов, которые предлагает Фрейд в своем тексте, — это намекающая на то, что потерянный объект меланхолика является полуживым . Это уже потерянный и, следовательно, не живой объект, но он еще не полностью мертв, так как он все еще существует так или иначе в меланхолическом сознании.Таким образом, он полуживой, один заживо погребен-заживо . Патология меланхолического состояния заключается в том, что оно не может отпустить, не может или не желает расстаться и привести себя в состояние покоя. Однако покой отсутствует и у самого объекта, который парит между жизнью и смертью, бессильный перед цепляющейся за него деструктивной меланхолической энергией. Перенося учение Фрейда в сферу смысла при трансформации Бенджамином патологии утраченного объекта, терминология неподвижности или покоя могла бы получить вспомогательное значение.Тишина не только останавливает деструктивное возбуждение, но также успокаивает объект .12 Философская работа выражения, работа, которая представляет объект во всей его полноте, но лишена намерения, также является тем, что успокаивает его. . Однако покой здесь не подразумевается в смысле захоронения, которое скрывает объект от взгляда, чтобы смягчить отстранение — скорее, это успокоение в смысле умерщвления или углубления смерти и приведения к полному покою. .Полное философское выражение означало бы истощение и истощение жизни, таким образом удаляя объект из сферы полуживого и мертвого его. Другими словами, представление смысла не подразумевает наделения объекта жизнью или восстановления его руин, а скорее означает упокоение в завершении процесса его исчезновения. Таким образом, успокоение тесно связано с актуализацией и закреплением смысла, которые основаны как на прекращении жизни, так и на ее истощении до застывшего значения.Это значение достигается тем, что сохраняет потерю , а не преодолевает ее.

19 Более того, чтобы успокоиться, нужно отрешиться, но в совершенно ином смысле, чем отрешенность от траура. Работа по оплакиванию включает в себя осторожный анализ каждого воспоминания и точки привязанности к объекту. В этом виде работы есть что-то очень личное, . Субъект прорабатывает свои собственные нити привязанности к потере.Это идет рука об руку с субъективностью, которая стоит в центре психоаналитического проекта. Цель процесса непривязанности не имеет ничего общего с самим объектом, но с субъектом , который должен быть от него освобожден. Объект здесь — всего лишь проблема, которую мы должны отодвинуть, чтобы реальность восторжествовала. Беньяминский проект имеет совершенно другое направление. Отстраненность, занимающая важное место в процессе выражения, направлена ​​на то, чтобы освободить сам объект , привести его в состояние покоя, а не освободить от него субъект.Скорбящий отстраняется, чтобы объект отсутствовал, в то время как Бенджамин отделяется в процессе выражения, чтобы сделать объект присутствующим. Следовательно, непривязанность здесь означает представление, а не сокрытие или подавление. Работа Бенджамина имеет сильную приверженность знанию и артикуляции объекта — и таким образом успокаивает его и примиряется с ним.

20 В этом смысле потеря стоит на обоих концах. Это условие для работы выражения, поскольку оно функционирует как условие, прежде всего, для того, чтобы сделать объект читаемым.На втором конце стоит потеря как состояние, в котором объект полностью выражен и лишен жизни (по словам Бенджамина). Приведение в покой, умерщвление или захоронение также являются формами утраты. Весь жизненный потенциал и потенциальные возможности объекта теряются в конце процесса, но это единственный способ полностью выразить его «в неподвижности». Бенджамин помещает свою философскую работу в суть потери и призывает к пониманию и признанию этой потери, а также к твердой приверженности и работе, которая для этого требуется.Следовательно, потеря, которая была предпосылкой философской разборчивости и работы, также присутствует как результат этой работы. «Все целенаправленные проявления жизни… имеют свой конец не в жизни , а в выражении ее природы, в представлении ее значения» (Бенджамин, Избранные произведения , том 1, 255, выделено мной). При этом работа по философскому выражению происходит в конце жизни объекта, в момент его крайней утраты. Там философская работа дает отдых.