Дэвид сэлинджер: «МОЙ ПАПА ОГРАНИЧЕННЫЙ И ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК» – Огонек № 39 (4666) от 29.10.2000 — Элегантный возраст

Содержание

«МОЙ ПАПА ОГРАНИЧЕННЫЙ И ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК» – Огонек № 39 (4666) от 29.10.2000

Тайна Сэлинджера раскрыта в книге его дочери «Над пропастью мечты»

МАРГАРЕТ СЭЛИНДЖЕР: «МОЙ ПАПА ОГРАНИЧЕННЫЙ И ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК»

Практически никому не известно о том, как он живет, чем, да и живет ли вообще. Тем не менее Джерому Дейвиду Сэлинджеру сейчас 81 год, обитает он по-прежнему с женой Колин в своем поместье Корниш (Нью-Гэмпшир).С тех пор как Сэлинджер стал известным писателем, он ведет жизнь отшельника. Лишь однажды дотошному репортеру удалось проследить путь мэтра от дома до местной почты. Но выведать, кому же отправлялись письма, не получилось. Таинственность, которой окружил себя писатель, будоражила воображение почитателей его таланта, рождая самые невероятные слухи. Поговаривали даже, что Сэлинджер продолжает писать и печататься, но под другим именем. Под каким — не выяснили. И вот жизнь преподнесла почитателям Сэлинджера сюрприз — его дочь Маргарет выпустила в свет воспоминания об отце. Как известно, большинство детей знаменитостей, вырастая, редко выражают благодарность своим родителям за счастливое детство. И воспоминания Маргарет Сэлинджер оказались не исключением

МЕЖДУ МЕЧТОЙ И КОШМАРОМ

Мы жили в Корнише (Нью-Гэмпшир), месте диком и лесистом, и ближайшими нашими соседями были лишь семь старых, поросших мхом надгробий. Мой отец до такой степени стремился отгородиться от внешнего мира, что случайный прохожий, забредший на огонек, мог просто испугаться той уединенной обители, которая считалась нашим домом.

Мир, в котором мы обитали, был подвешен отцом между мечтой и кошмаром, как качели над пропастью. Мои родители жили в придуманном ими мире прекрасных мечтаний, но при этом не умели и не хотели хоть как-то ладить с реальностью.

Мать родила меня, будучи почти ребенком сама. Отец, к тому времени уже известный писатель, был из тех людей, кто не умеет завязывать даже шнурки собственных ботинок, и с самого своего появления на свет я была предоставлена самой себе.

Однажды отец поведал одному приятелю, что для него писательство — это служение и путь к высшей истине и просветлению. Он хотел посвятить свою жизнь только творчеству, собственно говоря, творчество для него и было жизнью. Когда он решался снизойти до общения с простыми смертными, он мог быть забавным, любящим и внимательным, он обладал невероятной силы обаянием, но горе было тому несчастному, кто рискнул бы прервать его творческие поиски. Отец склонен был рассматривать подобное как святотатство.

Я знаю по рассказам матери, что до того, как они с отцом поженились, они часто общались с его друзьями, путешествовали в Нью-Йорк или в Бостон, но, выйдя за него замуж, она была изолирована от всего и всех до такой степени, что начала ощущать себя узником. С четвертого месяца своей беременности она уже не виделась ни с кем.

Клер Дуглас, мать Маргарет и Мэтью, сошлась с Сэлинджером в 1950 году. Ей было 16, ему — 31. Это был его второй брак. О первом он вспоминать не любил. С первой женой Сильвией Сэлинджер, будучи офицером Британской разведки, познакомился во время Второй мировой войны. Что называется, при исполнении служебных обязанностей. Он арестовывал Сильвию, которая была мелким функционером нацистской партии.

Если верить воспоминаниям Маргарет, то, когда Сэлинджер встретил Клер, он был убежденным сторонником воздержания. В ту пору он увлекался индийской рели-

гией и придерживался того, что секс мешает творчеству. Маргарет утверждает, что сексуальные контакты между родителями были крайне редки, однако двое детишек в этом браке все же появились на свет.

Увезя Клер в глушь, поселившись с ней в доме, в котором не было ни отопления, ни горячей воды, Сэлинджер тем не менее требовал от молоденькой жены и чтобы она готовила ему мудреную здоровую пищу, и чтобы простыни она стирала дважды в неделю. Он считал, что без соблюдения этих условий просветления в творчестве не наступит.

Отец настаивал на том, чтобы мать сожгла за собой все мосты. Он просил ее не привозить с собой в Корниш никакого багажа, дабы ничто не напоминало ни ему, ни ей о ее прошлой студенческой жизни. Она уничтожила все свои бумаги, включая и пьесы, которые к тому времени написала. Нет нужды говорить о том, как он относился к ее контактам с друзьями и родственниками. Я была свидетельницей того, как он издевался над каждым, кто мог бы стать ее приятелем, так же как и над ее привязанностями.

Несмотря на то что мать старалась делать все, чтобы соответствовать его требованиям, с течением времени она раздражала его все больше и больше. Казалось, что она попала в заколдованный лабиринт, где на каждом повороте натыкалась на все новые требования, и требования эти менялись и ужесточались до бесконечности. Она совершенно растерялась и вообразила, раздавленная комплексом вечной вины, что, только родив ребенка, — а она знала, как сильно он любит детей, — она сможет оправдаться за свое существование и обрести твердую почву под ногами. Когда же мать поняла, что беременность только отталкивает его, это вызвало у нее такую депрессию, которая чуть было не привела к самоубийству.

Клер родила дочь 10 декабря 1955 года, переносив ее три недели. Роды были нелегкими. Интересно, что Сэлинджер пожелал назвать свою дочь Фиби — так звали сестренку Холдена Колфилда. Но Клер встала на дыбы и, как ни странно, в битве за имя ребенка победила. Девочку назвали Маргарет Энн, в просторечии Пегги.

Маргарет вспоминает, что про ее младенчество родители рассказывали просто ужасы какие-то. Отец жаловался на ее непрекращавшийся ни на минуту плач. Он даже говорил крестным девочки: «Мы уже было склонялись к мысли отдать ее обратно в больницу».

Именно в то время он взялся за обустройство себе рабочего места в лесу, примерно в четверти мили от дома. Вскоре он выстроил себе хижину и проводил в ней по три-четыре дня кряду, оставляя жену и младенца одних в доме на опушке леса.

Мой отец жаловался крестным на мои вечные болезни и утверждал, что из-за этого он ни с кем не виделся всю зиму. Но он не раскрывал им одной маленькой подробности: что меня, не вылезающую из болезней, ни разу не отвезли к доктору. К тому времени он ударился в следование заповедям разных сект, и доктора были запрещены вслед за друзьями и гостями. Я была предоставлена самой себе, а моя мать тем временем все чаще проваливалась в приступы депрессии. К середине зимы 1957 года, когда мне исполнился год и один месяц, ее психика расшаталась настолько, что она стала склоняться к мысли оборвать все одним махом. Она стала строить планы, как убить меня, а затем покончить с собой.

Продумывание деталей заняло несколько недель. Мать упросила отца взять нас с собой в поездку на какое-то сборище в редакции журнала «Нью-Йоркер» — в ту пору он еще отвергал не все светские приглашения. Мать хотела привести свой страшный план в исполнение в гостинице, но какие-то силы вмешались и нашептали ей на ухо другое решение. Она решилась взять меня и сбежать куда глаза глядят.

Но четыре месяца спустя мы снова вернулись в наш дом в Корнише, Нью-Гэмпшир.

Недостаток общения с живыми людьми, особенно на протяжении долгих зим, я компенсировала лишь тем, что рисовало мое воображение. Картинки мелькали перед моими закрытыми глазами, складываясь в причудливые видения из придуманной жизни. Мама по часу в день читала мне книжки. Отец рассказывал свои истории.

Его истории никогда не были нравоучительными сказками на ночь, которые обычно взрослые рассказывают детям, — они причудливо переплетались с нашей каждодневной жизнью, возникали вдруг, из ничего, когда мы вместе кормили птиц, или ходили на мельницу, или просто гуляли после обеда.

Когда мне исполнилось пять с половиной лет, летом 1961 года, я больше не ждала появления отца у нас в доме, я уже была достаточно большой, чтобы самой проявлять инициативу. Это было настоящим испытанием — самой пройтись через лес к хижине, выстроенной отцом для работы, и принести ему ленч.

Его дом — одна комната и терраса — был построен из просмоленного дерева и выкрашен в зеленый цвет. Видно, в целях конспирации, чтобы случайно забредший в эти глухие места путник не смог обнаружить притаившуюся за соснами хижину. В комнате стояла походная армейская кровать, над ней — книжные полки и детские рисунки Маргарет. Вместо стола тяжелая доска, на которой стояла допотопная пишущая машинка, а вместо рабочего кресла огромное, укрепленное на возвышении автомобильное сиденье. По словам Маргарет, ей казалось, что оно было подвешено в воздухе. Сэлинджер любил устраиваться на этом импровизированном троне в позе лотоса и предаваться медитации.

Он никогда не вел с нами глупых, сюсюкающих разговоров подобно всем прочим взрослым. Он говорил о тех вещах, которые дети обычно обсуждают друг с другом. К сожалению, сама я утратила этот дар — чувствовать детскую душу, как только выросла. Сама не знаю почему, но я была рада, что у него есть эта зеленая хижина в лесу.

Когда мои родители разошлись, отец выстроил себе настоящий дом около дороги, с нормальным кабинетом, который уже смотрелся просто как еще одна комната с книжными полками, и, хотя он использовал все то же старое автомобильное сиденье в качестве рабочего кресла и все ту же старомодную пишущую машинку, я ощущала, что что-то безвозвратно ушло как из его, так и из моей жизни.

Сэлинджер развелся с Клер Дуглас в 1966 году, и все его последующие жены и любовницы были уже моложе его больше чем в два раза.

Одна из его бывших любовниц, писательница Джойс Мэйнард, опубликовала воспоминания о своем романе и жизни с Сэлинджером. Ей было восемнадцать, ему — пятьдесят три. Роман их начался с того, что девушка забрасывала писателя восторженными письмами. Потом он предложил ей бросить университет и поселиться с ним. Снова «отринь все и иди за мной». Впрочем, Джойс Мэйнард долго Сэлинджера не выдержала.

Я старалась избегать всего того, что вызывало у моего отца гнев или презрение. Но если я могла как-то уходить от стычек между мною и братом, то уйти от собственных болезней было не в моей власти. Это сводило отца с ума. Он ужасно переживал, когда мы заболевали, но в то же время жутко злился на нас, просто зверел. И вымещал свой гнев на нашей матери, придираясь к ней за то, что она, допустим, недостаточно скрупулезно соблюдала нашу диету, или давала нам недостаточно (по его мнению) витамина С, или протеина, или сырых овощей, или чего бы то ни было еще. Он придумывал диету, а неделю спустя предавал ее анафеме. Нездоровье было единственным объединяющим нас с братом недостатком. Как только отец появлялся в дверях, мы шептали друг другу на ухо: «Только не говори папе, что я заболел». И прятали в кулачках предательские носовые платки.

Сэлинджер был зациклен на нетрадиционной медицине. И любое открытие в этой области испробовал на собственных детях и на себе. Правда, наиболее оригинальным способам поддержания здоровья, типа питья собственной мочи, он следовал в одиночку. Но гомеопатию и акупунктуру он практиковал на всех членах семьи. Стоило кому-нибудь из домашних заболеть, как Сэлинджер забрасывал собственное творчество и с бешеной энергией начинал выискивать в книгах чудодейственные средства, способные вылечить моментально. Если средство не помогало, он снова с головой зарывался в книги.

Гомеопатия довольно часто помогала моему брату, но редко, почти никогда — мне. Отец обожал акупунктуру, причем использовал деревянные лучинки вместо иголок. Лечение этими лучинками доставляло сомнительное удовольствие — все равно что тупой карандаш вгрызался тебе под кожу. Было чертовски больно. Однажды брат сильно простудился, и тут же явился отец со своими проклятыми лучинками, чтобы воздействовать на какую-то точку, повышающую иммунитет, на мизинце Мэтью.

Мэтью начал орать. Если стараться деревянной лучиной пронзить мизинец до кости, то можно довести до слез и взрослого мужчину, а не только маленького мальчика. Но отец от подобной реакции Мэтью, как и следовало ожидать, впал в ярость. Он ринулся к двери, рыча: «Ты, твоя мать и твоя сестра — у вас самый низкий в мире болевой порог! Ради Бога, ты орешь, как будто тебя ранили шрапнелью!» И он хлопнул дверью.

У отца был просто пунктик — лечить нас, а мне, как назло, ни один из его методов не помогал.

Я становилась сама себе отвратительна, когда болела, и с самого детства у меня сформировался комплекс вины за собственную болезненность и несовершенство.

Весной 1964 года, когда мне было восемь лет, я как-то отправилась с ленчем к отцу в Зеленую хижину и вдруг услышала жуткий звук. Он лежал на кушетке, под собственноручно сконструированными солнечными рефлекторами для загара — еще один его пунктик, — стоял апрель, а он был уже темно-коричневого цвета. Когда я появилась из-за угла, он объяснил, что разговаривал с природой на ее языке. Это вызывало во мне чувство гадливости и страха по отношению к отцу.

После нескольких месяцев экспериментов по сухому голоданию его кожа приобрела зеленоватый, болезненный оттенок, а дыхание — запах гниения и смерти. Вспоминая об этом даже сейчас, спустя много лет, мне хочется блевать. Тогда я по-настоящему испугалась, что он может умереть.

Однажды, думаю, мне было тогда где-то восемь, я сказала отцу, что он любит людей лишь в гомеопатических дозах. Он воспринял мое наблюдение как тонкое и проницательное и радостно пересказывал его каждому знакомому, подобно тому, как счастливые родители делятся забавными словечками или проказами своих детей. Тогда я просто имела в виду, что он может переносить людей лишь минутами, но сейчас понимаю, что замечание о гомеопатических дозах имело и второй, углубленный смысл, лежащий в основе самого метода гомеопатии. Он любил только тех людей, которые были похожи на него самого, и искал в других людях абсолютного подобия собственной персоне.

Поскольку я была очень чувствительной девочкой и могла улавливать его настроения подобно антенне, мне долгое время удавалось как-то соответствовать его требованиям и не раздражать его. Но войти в его мир мне не удавалось — для этого, вероятно, нужно было из живой, трехмерной девочки превратиться в персонаж, суметь очистить себя от всей глубины, сложности и несовершенства реально существующего человека.

Как-то я позволила себе поспорить с отцом по дороге из школы домой, в машине. И он меня, десятилетнюю, вызвонил по телефону, предложил прийти и обсудить это дело, что, на мой взгляд, было слишком уж по-взрослому. Я до сих пор помню этот наш разговор дословно. Он сказал, что мы должны прийти к соглашению, потому что «когда я расхожусь в чем-то с человеком, я расхожусь с ним». И он поведал мне историю о том, как порвал отношения со своим другом и больше никогда в жизни с ним не разговаривал. К тому времени я уже понимала, что подобное произошло не с одним, а со всеми его немногочисленными друзьями. Закончил он свое нравоучение словами: «Я всегда буду любить тебя, но как только я теряю уважение к человеку, я рву с ним. Окончательно».

Несмотря на то что в ответ на его слова мое нутро содрогнулось, я все равно подумала, что это круто, что он относится ко мне, как к взрослой. Теперь же, когда я сама взрослый человек, я думаю: «Ты что, спятил? Ведь это десятилетний ребенок, твой десятилетний ребенок! Как же ты мог говорить ему подобные вещи?!

ЛОВЕЦ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ

Знаете, сколько лет было бы сегодня герою «Над пропастью во ржи» Холдену Колфилду при условии, что он бы повзрослел, не покончив с собой, как другие герои Сэлинджера, а остался бы жив-здоров, как автор? Давайте прикинем. В книжке ему шестнадцать. А вот-вот стукнет полтинник. Книга вышла в начале 1951 года. Холден Колфилд был бы дедушкой. И, вероятно, вел бы жизнь, которую когда-то считал свинством: «…работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег, и ездить на работу в машине или в автобусах по Мэдисон-авеню, и читать газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино. ..»

Но Холден Колфилд не вырос. Он навсегда остался заключенным в сэлинджеровской стране вечного детства. Впрочем, как и сам автор.

Маргарет, сама того не желая, обнажила главную трагедию своего отца — по мировосприятию он так и остался подростком. Отсюда и максимализм, и нетерпимость, и болезненная отстраненность от окружающих, и чувство гадливости по отношению к больным людям. Он создал Героя и не смог из него выбраться.

В 1993 году на шестом месяце беременности я заболела. Меня госпитализировали с диагнозом «острый сепсис и обезвоживание». Доктор ворчал, что, если бы я протянула еще день, то умерла бы.

После нескольких недель в больнице врачи разрешили мне уехать домой, поставив условие: кто-то должен круглосуточно наблюдать за мной, так как существует угроза рецидива. К тому времени мой отец был уже несколько лет женат на молоденькой медсестре по имени Колин, она-то и вызвалась присматривать за мной. Когда я говорила из больницы с ней по телефону, до меня долетали слова отца: «Зачем ей понадобилась медсестра? Ты только помогаешь ей уверовать в то, что она инвалид».

Словом, идея Колин ухаживать за мной отнюдь не обрадовала отца, а с ее стороны этот поступок был настоящим геройством.

Я уже видела, как он относится к ней, когда навещала их раньше, это поразило меня до глубины души. Я начала понимать то, чего не могла понять на протяжении всей

моей жизни: как он умудряется уничтожать женщин, живущих рядом с ним, оставаясь при этом джентльменом.

Нынешняя жена Сэлинджера Колин младше его на пятьдесят лет. С женщинами ему всегда везло, считает Маргарет, хотя он никогда этого не ценил и превращал их жизнь в сплошную череду упреков и брани. Колин здесь не исключение. Что бы она ни сделала, ни сказала, вызывало в нем раздражение. По словам Маргарет, он бранил бедную Колин за все, что делало ее привлекательной, за ее юный возраст, невинность и простодушие, а ведь не обладай она этими качествами, то вряд ли бы она была с ним.

Во время краткой экскурсии по дому отец с Колин показали мне, как они переделали одну из спален в комнату для шитья. Я увидела на столе незаконченное стеганое одеяло, подивилась ее домовитости и рассыпалась в комплиментах. Отец же прервал меня и строго заметил: «По моим наблюдениям, люди, талантливые в подобной работе, никогда не бывают по-настоящему умны». Он произнес это безо всякой злости в голосе, просто обронил очередное мудрое замечание.

Это трудно объяснить, но, если бы я сказала: «Как ты можешь так обижать Колин?», он просто пришел бы в ярость от моего предположения, что может говорить что-то неуместное. Он бы жутко разозлился, что я приписываю его словам другой смысл, в то время как это просто «объективное наблюдение», а затем он принялся бы ворчать на женщин как класс, что они, дескать, такие дети, все переносят на себя и понимают буквально. Он всегда бывал таким рассудительным и самоуверенным, поучая других, что человек, оскорбленный им, начинал к тому же чувствовать себя дураком и стыдиться того, что он посмел почувствовать себя оскорбленным.

Папа делал вид, что он очень за меня волнуется, однако ни разу не навестил меня. В течение недели, пока Колин оставалась со мной, он звонил по три-четыре раза в день, интересуясь лишь тем, когда она наконец вернется домой. Во время длинных телефонных бесед я могла слышать лишь то, что говорила она, — о мисках для салата, или что где взять на кухне, или что ему есть на ленч. Это было похоже на беседу путешествующей мамы и ее оставшегося дома двухгодовалого ребенка — он хотел маму и хотел ее прямо сейчас. Со мной он говорил только однажды. Я всегда знала, как он напряжен по отношению к больным людям, но такого я от него просто не ожидала.

Он налетел на меня подобно смерчу. Для начала строго спросил, на какие средства и каким образом я собираюсь растить собственного ребенка. Полагая, что это преамбула к предложению помощи, я ответила, что думаю об этом каждый день. На что он заявил, что у меня нет никакого права рожать ребенка, если я не могу поддержать его в этом «вшивом» мире, и что он надеется, что я воспользуюсь возможностью сделать аборт по состоянию здоровья.

Я просто онемела. Потом ответила, что мне уже тридцать семь лет, что нечего учить других жить и что это чудовищно — предлагать мне убить собственного ребенка. Он ответил: «О каком убийстве ты говоришь?! Что за глупости? Не надо драматизировать. Я предлагаю лишь то, что любой родитель предложил бы своему ребенку в подобной ситуации».

Не знаю, откуда во мне взялось мужество, наверное, это уже начал проявляться материнский инстинкт, но я до сих пор горжусь тем, что впервые за всю мою жизнь я выдала ему, не думая, как он это воспримет: «Нет, папа, любой нормальный отец предложил бы помочь. Ты же только критикуешь меня». Он ответил: «Когда это я тебя критиковал? Я всегда был рядом, когда ты нуждалась во мне». Я просто обалдела. Я не могла поверить своим ушам. Я сказала: «Это абсолютный бред. Ты никогда и ни в чем не стеснял себя ради своих детей. Ты никогда не прерывал возвышенный процесс своего творчества. Ты всегда делал только то, что ты хочешь, и тогда, когда ты хочешь».

«О, Боже. Ты говоришь, как все женщины. Как моя сестра, как мои бывшие жены. Они все обвиняли меня в пренебрежении ими».

«Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива», — прервала я.

«Меня можно было бы обвинить в некоторой дистанцированности, отчужденности, и это все. Но никак не в пренебрежении».

«Тебе всегда был нужен объект для ненависти. И ты всегда находил его. Сначала твой брат, потом твоя мать, теперь моя очередь. Ты никогда ничем не доволен. Ты всего лишь вечно ропщущий на судьбу невротик».

Как только я повесила трубку или, лучше сказать, швырнула ее, я записала наш разговор.

Кем же, черт побери, был тот человек, с которым я только что говорила, которого я все эти годы считала своим дорогим папой?!

Для моей семьи на протяжении долгих лет было характерно одной рукой создавать прекрасное, а другой — его тут же разрушать или прятать куда подальше. Моя бабушка держала в большом секрете историю жизни своих родителей. А что бабушка все же поведала, то спрятал подальше от наших глаз и ушей мой отец.

Моя мать хотела убить меня и покончить с собой. Мой отец не мог представить миру своих любимых героев, не умертвив их в конце концов. А те герои, которым он своей авторской рукой позволил жить, — им суждено было никогда не вырастать. Они навсегда остались узниками сэлинджеровской страны юности, как засушенные бабочки с пронзенными булавками хрупкими тельцами.

Я много думала о том телефонном разговоре, последнем моем настоящем разговоре с отцом. Оглядываясь как на свою жизнь, так и на жизнь других женщин, которые соприкасались с ним, я пришла к выводу, что ему всегда будет наплевать на чужую боль, но, Боже мой, свою, даже самую ничтожную, боль или проблему он воспринимает серьезнее, чем иные люди — рак.

Он всегда болезненно реагировал, если кто-то узнавал о нем что-то личное. Он так рьяно защищал свою «прайваси», священную неприкасаемость своей работы и каждого своего слова. И до меня, наконец, дошло, что мой отец со всеми его протестами, отчужденностью от мира и поучениями как жить — просто очень ограниченный, жалкий человек.

И когда я думаю в этой связи о его творчестве, его равнодушие и ограниченность остро резонируют во мне с восторгом армии его почитателей, склонной мистифицировать не только его, но и меня. Например, девушки, занимающиеся регистрацией билетов в аэропорту, когда видят мою фамилию, тут же спрашивают, имею ли я какое-то отношение к великому Сэлинджеру. У меня все время возникает такое ощущение, что они говорят не о писателе, а о спасителе. Они стремятся притронуться к полам его одеяния и быть излеченными. Прозреть и идти.

Даже сегодня, когда со времени публикации «Над пропастью во ржи» прошло уже пятьдесят лет, я читала в газете «Бостон глоб» о школьниках, которые после чтения этой книги в классе на уроке литературы умоляли учителя отвезти их в Корниш, а уж они попытаются там найти автора и прорваться к нему. Разумеется, затея не удалась. Журналист, писавший об этой истории, спросил одну из девочек, какой вопрос она хотела задать писателю, о чем попросить. Она нервно усмехнулась в ответ: «Я хотела попросить его оберегать наши души, стать нашим ловцом во ржи».

Кем бы он ни был, он не способен оберегать чьи-либо души в реальной жизни. Берите все, что сможете, из его творчества, его рассказов, но сам автор не пошевелит и пальцем, если вы окажетесь над пропастью.

Роман «Над пропастью во ржи» в Америке включен в школьную программу и каждый год переиздается тиражом 250 000 экземпляров.

Правда, подростки наших дней уже не пишут писем писателю «на деревню Корниш», у них есть свой сайт фанатов Сэлинджера в Интернете.

Бывшая жена Сэлинджера Клер живет в Калифорнии, работает психоаналитиком. На воспоминания своей дочери Маргарет она никак не отреагировала.

Брат Маргарет Мэтью тоже живет в Калифорнии. Он актер. Воспоминания сестры он не опроверг, но назвал слишком патетичными и исполненными гнева.

Самой Маргарет сорок четыре года, она вышла замуж второй раз, за оперного певца, растит сына. Маргарет окончила Оксфорд по специальности «менеджмент». В отличие от своего отца она надеется написать еще много-много книг. Так что эти воспоминания — только начало ее писательского пути.

Нет нужды говорить, что сам Сэлинджер на воспоминания своей дочери никак не отреагировал.

Перевод и комментарий Аси КАВТОРИНОЙ
По материалам, опубликованным в газете The Daily Telegraph (№№ 45, 46 — 2000 г.).

В материале использованы фотографии: fotobank

Джером Сэлинджер – биография, фото, личная жизнь, произведения

Биография

Известный американский писатель Джером Дэвид Сэлинджер стал одним из самых влиятельных авторов 20 века. Известнейшей публикацией писателя стал роман «Над пропастью во ржи». Что касается объемов, тут вклад в литературу нельзя назвать большим, но мало кого из писателей можно было бы поставить на одну ступень с ним.

Детство и юность

Джером Дэвид Сэлинджер родился 1 января 1919 года в городе Нью-Йорке. Отец мальчика, Соломон Сэлинджер, по национальности был евреем литовского происхождения, который занимался оптовой торговлей копчёностями и сырами. Мама Мириам, которая до свадьбы носила имя Мэри Джиллик, имевшая шотландско-ирландское происхождение, приняла иудаизм. В семье, кроме Джерома, воспитывалась его старшая сестра Дорис. Разница между детьми – 8 лет и 2 месяца.

Писатель Джером Сэлинджер

Отец стремился вырастить сына образованным человеком. В 1936 году юноша окончил военное училище в городе Вэлли-Фордж. Тут и состоялся его дебют в литературе: Джером написал 3 строфы для гимна школы, который исполняется до сих пор.

Летом 1937 года Сэлинджер слушал лекции в Нью-Йоркском университете, а после год находился в Польше, где в городе Быдгощ по требованию отца изучал изготовление колбас. Вернувшись домой, посещал лекции в Урсинус-колледже, в штате Пенсильвания, а в 1939 году поступил в Колумбийский университет, где слушал курс лекций о короткой истории, его читал У. Бернетт.

Джером Сэлинджер в молодости

В итоге Дэвид не закончил ни одно учебное заведение и не проявил карьерных устремлений. Этим он вызвал недовольство отца, с которым в итоге рассорился навсегда.

Весной 1942 года Джерома призвали в армию, где он окончил офицерско-сержантскую школу войск связи. В следующем году в звании сержанта мужчину перевели в контрразведку и направили в город Нэшвилл (штат Теннесси).

Творчество

Главные герои большей части произведений Сэлинджера – дети до 17 лет. Тем не менее, вряд ли его можно назвать «детским» писателем. В творчестве автор поднимает тему противостояния подростка и окружающего мира. Герои произведений заключают в себе существование, которое не находит определённые границы.

Дебютный рассказ «Молодые люди» в 1940 году опубликовал журнал «Стори». Что касается первой серьёзной известности, она пришла после публикации «Хорошо ловится рыбка-бананка», где описывается день Симора Гласса и его супруги.

Через 11 лет после публикации первого произведения, 16 июля 1951 года, напечатан единственный роман «Над пропастью во ржи», над этой историей автор работал 10 лет.

Роман Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи»

Литературные критики того времени одобрили роман, до сих пор не теряющий популярности. Тем не менее, книгу запретили в некоторых странах и штатах США из-за депрессивности и бранной лексики.

К выходу романа в разных изданиях опубликовано 26 произведений Джерома, в том числе 7 из 9 новелл. В 1953 году они составили отдельный сборник под названием «Девять рассказов». В 60-х годах выходит произведение «Фрэнни и Зуи» и «Выше стропила, плотники».

Личная жизнь

В 1942 году Джером начал встречаться с Уной, дочерью драматурга Юджина О’Нила. Но вскоре она познакомилась с Чарли Чаплином и впоследствии вышла за него замуж.

Джером Сэлинджер и Уна О’Нил

Первой женой Сэлинджера стала немка Сильвия Уэлтер. Он сначала арестовал нацистку, а потом женился на ней. Вместе они вернулись в Америку, где какое-то время жили в доме родителей Джерома. Но брак оказался недолговечным – не прожив и года, пара рассталась.

По словам дочери Сэлинджера, причиной разрыва стала несовместимость мнений: позже автор придумал для девушки презрительное прозвище «Сальва», что с английского переводится «слюна».

Джером Сэлинджер и его первая жена Сильвия Уэлтер

Второй женой писателя стала студентка Клэр Дуглас, дочь арт-критика Роберта Лэнгтона Дугласа. Встреча произошла в 1950 году, на тот момент Клэр было 16 лет, а автору – 31 год. Девочка из уважаемого британского семейства отправилась через Атлантику подальше от войны.

Некоторые источники утверждают, что автор совратил юную Клэр, но это не совсем точно. В то время Джером духовно совершенствовался и воздерживался от интимной близости. Его наставником выступал индийский гуру, а практики нашли отражение в произведениях писателя.

Джером Сэлинджер и его вторая жена Клэр Дуглас

Клэр и Джером поженились в 1955 году, в семье родилась дочь Маргарет и сын Мэтью. Сэлинджер настоял на том, чтобы жена бросила обучение за 4 месяца до выпуска и переехала к нему. Девушка поддалась на уговоры и сделала, как просил возлюбленный.

Дом, в котором жила молодая семья, только с натяжкой можно было назвать пригодным для жилья. Тем не менее, как сообщает Маргарет со слов матери, уже прославившийся писатель требовал от жены изысканных блюд и смены постельного белья 2 раза в неделю.

Джойс Мэйнард в доме Джерома Сэлинджера

В детстве дочь часто болела, но мужчина, исходя из своих убеждений, отказывался вызывать врача. Позже Клэр призналась дочери, что буквально ходила по краю, подумывая совершить самоубийство во время беременности.

По убеждениям Маргарет, она и её брат появились на свет случайно, девушка считает, что для Джей-Ди они вряд ли были желанными детьми. Но писатель оказался хорошим отцом: часто играл с малышами и увлекал рассказами собственного сочинения.

Джером Сэлинджер и его третья жена Колин О’Нил-Закшески-Сэлинджер

Тем не менее, его постоянно неудержимо влекло к женщинам. В 1966 году писатель развелся с Клэр, а вскоре её место заняла журналистка Джойс Мэйнард, которой в тот момент было 18 лет.

Последней женой Сэлинджера стала Колин, она была на 50 лет младше.

Смерть

После того как роман «Над пропастью во ржи» стал популярен, Сэлинджер вел затворническую жизнь. После 1965 года автор перестал печататься – сочинял истории только для себя.

В Нью-Гэмпшире Джером Дэвид Сэлинджер умер естественной смертью в своём доме 27 января 2010 года. Литературный агент писателя сообщил, что в 2009 году Сэлинджер повредил тазовую кость, но хорошо себя чувствовал долгое время.

Джером Сэлинджер в старости

Наследниками автора стали последняя жена Колин и сын Мэтью. Жизнь автора была полна интересных фактов, а некоторые его цитаты стали легендарными.

Документальный фильм «За пропастью во ржи» рассказывает о личности и жизни Сэлинджера.

Интересные факты

В школе над Джеромом часто насмехались из-за его второго имени – Дэвид. Во избежание неприятностей Сэлинджер запретил учителям обращаться к нему по второму имени. Кстати говоря, мальчик учился очень плохо, из школьных успехов можно выделить только экспрессивные выступления на спектаклях драматического кружка.
В 1942 году писатель ушел на службу, где участвовал в известной операции по высадке десантников в Нормандии. Вернувшись домой, Сэлинджер попал в больницу с диагнозом «нервный срыв».
Автор нелегко переживал свою популярность после публикации «Над пропастью во ржи». Джером не хотел общаться с журналистами, вел затворническую жизнь. Категоричным отказом писатель ответил на попытку создания собрания его писем.

Джером Сэлинджер

Писатель занимался изучением нетрадиционной медицины, индуизма и буддизма. Его мировоззрение было весьма своеобразным.
Несмотря на то, что Сэлинджер купил себе дом в отдалении, возле леса, огородил его забором и повесил таблички «Посторонним вход воспрещен», писателя можно было регулярно видеть в баре с разными девушками.
Одно интервью Сэлинджер все-таки дал – ученику средней школы для газеты «Клермонт Дейли Игл». Когда писатель узнал, что текст статьи попал на первую полосу местной газеты, он пришёл в ярость. Именно после этого случая чувствующий себя преданным Джером оградил дом высоким забором.

Документальный фильм «Сэлинджер»

Сэлинджер завещал опубликовать его неизданные произведения в период с 2015 по 2020 годы. В их числе находятся автобиографические сведения о допросах, проведенных им во время Второй мировой войны.
В рассказе «Потерянное письмо» был опубликован реальный номер телефона автора: 603-675-5244.
В конце 2016 года образовательный центр The Center For Cartoon Studies открыл приём заявок от художников, желающих пожить в бывшей резиденции Сэлинджера. Для победителя выделили небольшую стипендию, которая позволяла сконцентрироваться на создании особенного произведения.

Дом, в котором последние 45 лет жил Джером Сэлинджер

Однажды литературный критик Ян Гамильтон, явно не ищущий лёгких путей, попытался написать биографию автора. Но Джером был так взбешён, что подал в суд на Гамильтона, чтобы наложить запрет на использование не публиковавшихся ранее писем.
В доме Сэлинджера жили 3 «пронумерованные» кошки: Китти-1, Китти-2 и Китти-3.

Цитаты

Оттого что человек умер, его нельзя перестать любить, черт побери, — особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?

Лучше бы некоторые вещи не менялись. Хорошо, если б их можно было поставить в застекленную витрину и не трогать.

Тело женщины — скрипка, надо быть прекрасным музыкантом, чтобы заставить его звучать.

Настанет день, и тебе придется решать, куда идти. И сразу надо идти туда, куда ты решил. Немедленно. Ты не имеешь права терять ни минуты. Тебе этого нельзя.

Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

Библиография

1940 — Подростки
1940 — Повидайся с Эдди
1941 — Виноват, исправлюсь
1941 — Душа несчастливой истории
1942 — Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт
1942 — Неофициальный рапорт об одном пехотинце
1943 — Братья Вариони
1943 — Опрокинутый лес
1944 — По обоюдному согласию
1944 — Мягкосердечный сержант
1944 — Последний день последнего увольнения
1944 — Раз в неделю — тебя не убудет
1945 — Элейн
1945 — Я сумасшедший
1945 — Солдат во Франции
1945 — Сельди в бочке
1945 — Посторонний
1946 — Легкий бунт на Мэдисон-авеню
1948 — Знакомая девчонка
1949 — Человек, который смеялся
1949 — В лодке
1951 — И эти губы, и глаза зелёные
1952 — Голубой период де Домье-Смита
1953 — Тедди
1955 — Выше стропила, плотники
1959 — Симор: Введение
1965 — 16-й день Хэпворта

Джером Д.

Сэлинджер – биография, книги, отзывы, цитаты

1949 — Моё глупое сердце / My Foolish Heart (по рассказу Лапа-растяпа / Uncle Wiggily in Connecticut)
1984 — Fragmento
1993 — Malena
1995 — Пари / Pari (по мотивам повести «Фрэнни и Зуи» / Franny and Zooey)
2001 — The Catcher
2002 — Un día perfecto para el pez plátano
2008 — The Catcher in the Rye

О попытках экранизации «Над пропастью во ржи»:

С момента публикации романа «Над пропастью во ржи» продюсеры и режиссёры, сценаристы и актёры не прекращают попыток адаптировать его для большого экрана, но никому пока не удавалось одолеть первую же преграду: сам автор наотрез отказывался продавать права на книгу.

Письмо, текст которого опубликован ниже, было написано в 1957 году, в ответ на запрос от некоего мистера Херберта. Оно не только служит прекрасной иллюстрацией противостояния между Сэлинджером и миром кино, но и позволяет отчасти разобраться в побуждениях писателя.

Письмо Джерома Д. Сэлинджера

Виндзор, Вермонт
19 июля, 1957

Уважаемый мистер Херберт,

Я попытаюсь объяснить вам своё отношение к правам на экранизацию и театральную постановку «Над пропастью во ржи». Этот мотив мне приходилось пропевать уже не раз, и я прошу вас проявить снисходительность, если вам покажется, что пою я без души. Во-первых, возможность продажи прав вовсе не исключена. Ввиду того, что умереть богачом мне, скорее всего, не удастся, я всё чаще задумываюсь о передаче непроданных прав моей жене и дочери — в качестве, так сказать, подстраховки. Тем не менее, замечу: тот факт, что я не увижу воочию результатов этой сделки, бесконечно меня радует. Я повторяю это снова и снова, но никто, похоже, со мной не согласен: «Над пропастью во ржи» — это очень «литературный» роман. Да, там содержатся готовые «киносцены», глупо было бы с этим спорить, но для меня вся ценность книги сосредоточена в голосе рассказчика и его бесчисленных тонкостях; мне более всего важна его разборчивость в своих читателях и слушателях, важны его отступления, посвященные бензиновым радугам в лужах, важно его мировоззрение, его отношение к чемоданам воловьей кожи и пустым коробкам из-под зубной пасты — одним словом, я дорожу его мыслями. Его нельзя без потерь разлучить с повествованием от первого лица. Согласен: даже если разлучить их насильно, оставшегося материала вполне хватит на так называемый Интересный (а может, просто Занятный) Вечер в Киношке. Вот только мне эта идея кажется едва ли не гнусностью — во всяком случае, она достаточно гнусна, чтоб я не продавал прав на экранизацию. Многие его мысли, разумеется, можно переработать в диалоги или наговорить как поток сознания за кадром, но тут я не могу подобрать иного выражения, кроме как «притянуто за уши». Размышления и поступки, которые кажутся абсолютно естественными в уединённости романа, на сцене, в лучшем случае, обернутся псевдосимуляцией, если такое слово вообще существует (надеюсь, что нет). А ведь я ещё не упомянул, насколько рискованно привлечение, прости Господи, актёров! Вы когда-нибудь видели девочку-актрису, которая сидела бы, закинув ногу на ногу, на постели и выглядела при этом непринужденно? Уверен, что нет. А Холдена Колфилда, по моему сверхпредвзятому мнению, сыграть невозможно в принципе. Вам не хватит просто Чувствительного, Умного, Талантливого Юного Актёра в Двустороннем Пальто. Для этого вам понадобится человек поистине загадочный, а если у какого-то молодого человека и есть в душе загадка, то как распорядиться ею, он наверняка не знает. И никакой режиссёр, уверяю вас, ему в этом не поможет.

На этом я, пожалуй, и остановлюсь. В заключение я мог бы уточнить, что позиция моя не подлежит пересмотру, но вы, полагаю, и сами уже это поняли.

Тем не менее, спасибо вам за доброжелательное и на удивление вразумительное письмо. Обычно мои почтовые собеседники не способны связать двух слов.

С наилучшими пожеланиями,
Дж. Д. Сэлинджер

Сын Сэлинджера заявил о подготовке к публикации неизданных работ писателя :: Общество :: РБК

Сэлинджер не печатался последние 45 лет своей жизни и жил в изоляции от издателей и прессы. Его семья впервые подтвердила: литературный труд автор романа «Над пропастью во ржи» никогда не прекращал, работы готовятся к публикации

Экземпляры романа «Над пропастью во ржи» и сборника «Девять рассказов» на фоне портрета Джерома Дэвида Сэлинджера (Фото: Amy Sancetta / AP)

Сын американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера Мэтт впервые подтвердил, что автор романа «Над пропастью во ржи» написал «значительное количество работ», которые до сих пор никогда не показывались публике. Этот материал он и вдова его отца Коллин О’Нил готовят к публикации, рассказал Мэтт Сэлинджер газете The Guardian.

Классик американской литературы умер в 2010 году, оставив после себя небольшую коллекцию произведений. Причем последней изданной работой Сэлинджера стала повесть «16 Хэпворта 1924 года», написанная в 1965 году. В последние годы жизни писатель не печатался — он почти никак не общался с внешним миром, живя в особняке в нью-гэмпширском городке Корниш. В течение многих лет, отмечает The Guardian, ходили слухи, что литератор продолжает писать в стол.

В эксклюзивном интервью британскому изданию сын Сэлинджера Мэтт окончательно подтвердил: заниматься литературным творчеством его отец никогда не переставал. «Все, что он написал, в какой-то момент будет показано», — заверил родственник писателя.

Сэлинджер, по его словам, всегда «изобиловал идеями и мыслями». «Он будет вести машину — и остановится, чтобы что-то написать, посмеяться над собой», — вспоминает Мэтт. Иногда отец читал это ему, иногда нет. К тому же на каждом стуле в доме писателя была тетрадь, рассказал собеседник газеты.

«Он [Сэлинджер] просто решил, что лучшее, что может быть для его работы, — это не общаться с людьми, в частности с литераторами», — объяснил Мэтт затворничество отца.