«Как жить, если ты посредственность?» – Яндекс.Кью
Как ни странно, именно в тот момент, когда ты признаёшься себе, что ты — посредственность, тут-то и начинается магия (при одном важном условии). «Да, хоть я и посредственность, но посредственные люди тоже могут быть счастливы и успешны в работе» — делайте что-то интересное, слушайте своё сердце. Живите каждый день полной жизнью. Люди тянутся к открытым, душевным, добрым, а также тем, у кого есть увлечения, с кем можно поговорить. Да, нужно признавать, что в масштабах планеты ты посредственность, но вместе с этим искренне полюбить и начать ценить себя. «Да, пусть я не Эйнштейн, но надо ли оно для того, чтобы быть счастливым? Успешным? Зато я умею утешать/лепить из глины/готовить» (да что угодно!) Берём любовь к готовке, например. Вы готовите хорошо, но на уровне домохозяйки. Что нужно, чтобы стать круче? Можно сходить на кулинарные курсы. Можно попросить подругу, которая профессионально готовит торты, научить вас готовить торт.
А ещё есть интернет с миллиардом всяческих курсов. Это лишь один из вариантов схемы, как можно действовать, чтобы развить свои навыки.
Если вы считаете себя посредственной внешне, есть два пути. 1. Забиться в угол и плакать 2. Найти занятие по душе (бег, плавание, йога, что угодно). Никогда не перестану рекламировать умеренный спорт в радость, и не для похудения, а для здоровья и хорошего настроения. Занятия спортом гарантированно заставят вас думать о себе гораздо лучше, чем «посредственность». Смотрим дальше — если не очень хорошие волосы, то можно делать домашние маски, если есть деньги — сходить к хорошему мастеру. Если кожа — один раз сходить к косметологу и поговорить с ним, что нужно конкретно вашей коже.
Талант и гениальность — далеко не всегда «данность» (и далеко не всегда «счастье»). А «профессионализм» и подавно — за этим стоит огромная работа. У всех людей, даже самых-самых посредственных, есть сферы, в которых они могут преуспеть. Главное развиваться в этих направлениях.
Итак: даже если вы простой человек, но занимаетесь тем, к чему лежит душа, делаете это с любовью, ухаживаете за самим собой — вы не будете считать себя посредственностью, даже если, повторюсь, в сравнению с кем-то вы будете хуже. Вообще-то среди даже самых крутых профессионалов есть те, кто круче.
P.S. Сейчас много людей, ноющих, что они «никакие», «ничего из себя не представляют» (и кто в этом виноват?), «страшные», «никому не нужны» и прочее. Это раздражает очень. Серьёзно. Страшный? Никому не нужен? Стань нужным сначала себе. Встать с дивана. Начни хоть что-нибудь делать! Вам респект, что не хотите быть такой. Надеюсь, всё получится.
Я — посредственность… — simply miu — ЖЖ
Добрый день, уважаемая Яна!Давно читаю Вашу рубрику вопрос-ответ и вот наконец-то решился задать свой вопрос.
Как и многие вопросы на которые сам не можешь найти ответа, он о семье.
Я с детства посредственность, дедушка и бабушка оба «красные директора» (он завода, она ДК), с трудовыми подвигами, наградами и досками почета, мама и папа ученые, в лихолетье 90-ых успешно ушедшие в бизнес и теперь вспоминающие о своих докторских только в автоподписях и на визитках.
А я не блистал никогда, в школе (самой лучшей школе города) учился с тройками и долгие годы слушал вздохи учителей «Ах мальчик со способностями но не усидчивый и не внимательный», потом был отчислен из потомственного «крутого» ВУЗА (папа лично ходил к декану, который сказал что мол их программу я не тяну так как «наш факультет для математически одаренных все таки»). Нет у меня все хорошо, я закончил другой Вуз, у меня хорошая работа с хорошей зарплатой, прекрасная жена, квартира, две машины, множество хобби, я всем доволен. Я давно привык к тому что в общении с родней обо мне жалостливо говорят «Да вроде получает он не плохо, но вы же знаете, что амбиций ему всегда не хватало» или «На карьеру он конечно не нацелен, Давно мог бы уже стать начальником но для этого нужны совсем другие качества».
Проблемы начались, когда у нас родился сын. Родня с двух сторон (родители жены известные в узких кругах архитекторы а она тоже пошла совсем не в них) сразу же выступили с детальными планами воспитания внука.
«Его нельзя баловать! Едва упустим и пиши пропало!», «Художественные способности надо развивать как можно раньше, здесь полгода играют критическую роль!» «Его надо отдавать в детский садик как можно раньше, социализация среди сверстников это же так важно!», «Как вы не собираетесь отдавать его в спортивные секции! А как же он научится упорству и лидерству?» ну и в добавок старые песни «Подумай о карьере наконец у тебя же сын!» и со стороны родни жены «Тебе ни в коем случае не надо уходить в декрет надолго и никаких пока вторых детей, ты же потом будешь никому не нужна!». Ну и венцом «Вы оба должны пересмотреть свою жизнь иначе что вы потом оставите своим детям, как воспитаете?»
Мы оба с женой слушаем это с выработанными годами практики каменными лицами, но вот как оградить от этого нашего сына? Как объяснить активной родне, что это совсем не их дело?
Очень надеюсь на ответ
***
Здравствуйте! Я сразу расстроилась, прочитав первую фразу в этом письме. Такое ощущение, что ваши родственники несут такую чушь всю жизнь, а вы им уже поверили.
Хотя пишете, что не поверили, все у вас хорошо, и вы всем довольны. У меня тоже есть такой опыт — близкий человек, который все время пытался мне объяснить, что я — сплошное разочарование для всего человечества. Но он (благородный) все равно меня любит, потому что должен же кто-то любить и убогих тоже.. ну и так далее. И поэтому я знаю, что когда кто-то такой постоянно капает на мозги с такими вот текстами (которые обычно еще очень круто и ладно сформулированы, и аргументация там железобетонная), нет-нет да и проскальзывает мысль «а может они правы?»
Либо приживается другая мысль. вроде: «Ну да, я такой — ну и что, меня устраивает». А на самом деле вот эта ваша фраза «я — посредственность» — в ней уже все сказано! Да все посредственность — если рассмотреть под правильным углом. И все директоры с золотыми медалями, и кто угодно еще. Все люди, обычные, со своими комплексами и заморочками. У каждого есть свои больные точки ниже пояса, и если в них ткнуть, они одинаково скулят и плачут.
И с другой стороны — никто не «непосредственность», что это за слово вообще такое? Все люди — это люди. Человек это вообще чудо природы, само по себе. Посмотрите старый добрый фильм БиБиСи «как рождается человек», и вспомните, что каждый человек, это великое чудо. Которое еще всю жизнь учится, куда-то стремится, что-то чувствует, хочет, любит…
В общем — хорошо, что вы уже проделали такую работу над собой, что смогли стать счастливым. Но лично я верю, что все время слушать вот такие комментарии со всех сторон — все равно вредно.
Я не знаю всех выходов из этого положения. Но предполагаю, что больше чем я их знает хороший «поведенческий психотерапевт». У нас именно они занимаются такими вопросами. Попробуйте найти такого.
Могу рассказать только про свой опыт. У меня было два таких человека в близком окружении (один — член семьи). И эти люди не могли прекратить вот так комментировать и критиковать всю мою жизнь, и то, как я воспитываю ребенка, кошек, маму и вообще все делаю.
Терапевт посоветовал мне поставить им ультиматум. И детально продумать, как я буду приводить его в исполнение, если дойдет до «проверки на вшивость». *А дойдет обязательно.
Т.е. берете и разговариваете с человеком «серьезный разговор». Мол: я вот это больше слушать не хочу! Либо ты уважаешь меня, мой образ жизни, мои решения и мою способность думать, либо мы не общаемся! Либо, если ты не можешь признать мои решения, но хочешь как-то общаться — могу еще предложить дипломатический мир, при котором мы говорим исключительно о цветочках и погоде. Без каких-либо мнений по поводу того, как я живу, воспитываю ребенка и.т.д.
Перед этим мне велели продумать (вернее мы прямо с психотерапевтом продумали) — что я буду делать, если человек это услышит, а потом дальше продолжит говорить то, что его просили не говорить. В случае, если я нахожусь у этого человека дома, мы договорились, что я прямо немедленно встаю и ухожу. И потом не подхожу к телефону и не звоню минимум сколько-то дней. (Независимо от того, как там человек бесится, потому что ему не дали самовыразиться.
) Потом, через какое-то время, отвечаю (мне было сказано, что такие люди обязательно будут звонить и лезть разбираться), что я на своем решении настаиваю. Либо общаемся нейтрально и мирно, либо не общаемся. Все! И делаем новую попытку. Если «опять начинается» — опять поворачиваюсь и ухожу.
Труднее было с ситуацией, при которой все дома у меня. Т.к. в этом случае нужно было сказать людям, чтобы немедленно уходили из моего дома, раз не могут общаться со мной по моим правилам. На случай, что у меня не хватит духу выставить человека напрямую, психотерапевт посоветовал мне сообщить, что я общаться так не буду, и уйти в другую комнату, и там «дуться» пока не уйдут, либо не пригласят «общаться дальше в нейтральном ключе». В общем, цель в всего этого шантажа — добиться, чтобы люди с вами общались нормально, действительно не высказывая вам всего вот этого. Пусть говорят в другом месте или между собой. К сожалению, частью плана было то, что некоторые на этот шантаж не поддаются, и тогда приходится действительно закончить общение.
Психотерапевт сказал, что большинство через какой-то долгий срок (иногда год, иногда пара лет) таки приходят и предлагают «дипломатичный мир». И это действительно хорошо, т.к. такие люди в результате научиваются обходить все эти темы (они не тупые, они прекрасно понимают, что говорить нужно и не нужно). И со временем получается нормально с ними общаться. Потому что они выучили: иначе с ними общаться не согласны. А есть и такие, с которыми приходится таки прекратить общение, потому что они не могут лишить себя удовольствия дальше воспитывать вас по-своему.
У меня таких кандидатов было двое, и вышло 50/50. 🙂 Т.е. с одним пришлось полностью прекратить общение. Несколько раз вопрос был поставлен ребром. Наконец он сказал, что просто не может не высказывать мне свое драгоценное и нелестное мнение обо мне. И я на это ответила, что тогда вообще не надо со мной общаться. Это член семьи, который до сих пор с остальными членами моей семьи общается. Т.е. я это к тому, что «отрезать» можно кого угодно, если так надо для дела.
И легче жить стало.
А второй все понял, сначала перешел на дипломатическое общение «поговорить только о погоде, и больше ни о чем». А потом, с годами, научился действительно нормально общаться. Вернее он всегда общаться умел. Он просто научился не хотеть от меня того, что от меня хотеть бесполезно! 🙂 Так что и это возможно.
Просто да, нужно к таким шагам морально готовиться, и образно представлять себе — как оно было бы, если бы вам пришлось с этими людьми не общаться вообще. С одной стороны от большинства членов семьи люди получают какие-то бонусы: таки приятно общаться, родные люди, может быть проводят время с внуком иногда и.т.д. С другой стороны — представьте, что из вашей жизни исчез бы весь этот пилеж. И вся необходимость вечно закатывать глаза, слушать про себя гадости, и думать, как уберечь от этих уколов и травм ребенка. И внутри себя взвешивайте ощущения. Так обычно и принимается решение, чего вам на самом деле хочется. А там уже и думать надо, как это продвинуть.
И такие радикальные меры я не люблю советовать, но мне психотерапевт рассказывал, что таких людей, у которых эта шарманка уже включена пожизненно, другими методами обычно «поставить на место» не удается. Впрочем, как уже сказано — можете таки сходить к профессионалу и разведать, не знает ли он еще каких-то методов.
В общем — я вам желаю как-то избавиться от людей, которые вам (отличным людям) зачем-то всю жизнь объясняют, что вы какие-то такие не достаточно хорошие!
В защиту посредственности / Хабр
Вот есть такой парень. Всемирно известный миллиардер. Технический гений, изобретатель и предприниматель. Физически развитый, талантливый и симпатичный, с такой точёной челюстью, будто сам Зевс спустился с Олимпа и самостоятельно высек из камня эту скотину.
У парня небольшой флот спортивных машин, несколько яхт, и в свободное от раздачи на благотворительность миллионов время он меняет девушек-супермоделей, как другие люди меняют носки.
Его улыбка способна растопить комнату. В его обаянии можно купаться. Половина его друзей появлялась на обложке журнала Time под заголовком «Человек года». Другой половине на это наплевать, они могли бы купить этот журнал, если бы захотели. И если этот парень не путешествует по миру в своём реактивном самолёте и не создаёт новейшую технологическую инновацию для спасения планеты, он проводит время, помогая слабым, беспомощным и угнетённым.
Этот человек, как вы уже догадались, Брюс Уэйн. Также известный, как Бэтмен. И (спойлер) его не существует. Он выдуман.
Интересная грань человеческой натуры – нам необходимо придумывать персонажей, совершенных во всех смыслах и воплощающих всё, чего мы желаем сами. В средневековой Европе ходили истории о галантных рыцарях, убивающих драконов и спасающих принцесс. В Древнем Риме и Греции были мифы о героях, в одиночку выигрывавших войны и иногда сражавшихся против самих богов. В любой другой культуре полно таких выдуманных историй.
Сегодня у нас есть супергерои из комиксов.
Возьмём Супермена. Это, по сути, бог в человеческом теле, в голубом спортивном костюме и красных трусах поверх штанов. Его нельзя уничтожить и победить. С прочностью его физической формы сравнится лишь прочность его моральных устоев. В мире Супермена правосудие всегда чёрно-белое, а Супермен никогда не отклоняется от выполнения правого дела. Несмотря ни на что.
Не думаю, что потрясу основы психологии, если предположу, что людям необходимо выдумывать таких героев, чтобы справляться с чувством бессилия. На планете уже более 7,2 миллиарда людей и лишь порядка тысячи из них могут влиять на события во всемирном масштабе. Оставшиеся 7 199 999 000 примиряются с ограничениями жизни и с тем, что всё, что мы делаем, не будет иметь никакого значения после нашей смерти. Думать об этом и принять это не очень-то приятно.
Сегодня я бы хотел отстраниться от нашей [американской — прим.перев.] культуры «больше делать, больше покупать, больше трахаться» и накидать аргументов в пользу посредственности, банальной скуки и середнячковости.
Обратите внимание – не о том, что надо стремиться быть заурядным, поскольку все мы должны стараться делать всё наилучшим образом, но о пользе принятия заурядности, когда мы оказываемся там, несмотря на все наши попытки.
В жизни всё – компромисс. Кто-то рождается с предрасположенностью к наукам. Другие – с отличными физическими показателями. Кто-то спортивнее, кто-то артистичнее. Кто-то может трахаться, как кролик и даже не вспотеть. Что касается умений и талантов, люди представляют собой чрезвычайно сильно разношёрстную группу вонючих существ. Конечно, наши достижения зависят в конечном счёте от практики и усилий, но все мы рождаемся с разными наборами склонностей и возможностей.
Нижние 20% — отстающие, средние 60% — середнячки, верхние 20% — передовые
Эта кривая называется “колокол”, или кривая нормального распределения. И все, кто выжил после курса статистики, узнают её.
С колоколом всё просто. Возьмём человеческую популяцию, например, из тех, кто играет в гольф не реже раза в год.
Заметим, что в концах кривая становится очень тонкой. Это значит, что очень хорошо играющих в гольф людей очень мало. Большинство людей попадают в середину посредственности.
Такую кривую можно использовать для огромного количества областей. Рост, вес, эмоциональный возраст, доходы, как часто люди любят трахаться. И так далее (Эти кривые не всегда симметричны и различаются по ширине и высоте, но принцип остаётся тем же).
К примеру, вот Майкл Джордан выполняет слэм-данк:
Известно, что он один из лучших людей, выполняющих этот трюк. Поэтому он находится далеко справа на кривой распределения, лучше, чем 99,99% из всех, кто когда-либо делал этот трюк. Мало кто с ним сравнится.
Майкл Джордан лучше, чем 99% всех остальных
И возьмём вот этого чувака:
Он, очевидно, не Майкл Джордан. Есть вероятность, что многие из тех, кто читает этот текст, справятся гораздо лучше, чем он. Это значит, что он находится ближе к нижней части кривой распределения, далеко на другой стороне.
Чувак, переевший чизбургеров — лучше, чем 5% людей
Мы восхищаемся Джорданом, поскольку он более развит физически, чем мы (И даже больше, чем Коби Брайант. Ну вот я и высказался). Над чуваком с трамплином мы ржём, потому что он развит гораздо хуже, чем большинство из нас. Они представляют два крайних случая на кривой распределения. А большинство из нас находится в середине распределения.
У всех нас есть свои сильные и слабые стороны. Но на самом деле большинство из нас можно отнести к середнячкам в большинстве занятий. Даже если вы показываете выдающиеся достижения в одной области – математике, прыжках на скакалке, зарабатывании денег на чёрном рынке оружия – вы, скорее всего, будете середнячком или ниже среднего во всех других областях. Такова жизнь. Чтобы стать в чём-то действительно крутым, вам нужно посвятить этому время и энергию. И поскольку время и энергия у всех ограничены, мало кто становится выдающимся более, чем в одной области, если вообще достигает чего-либо.
Мы можем сказать, что статистически невероятно, чтобы один человек был экстраординарным во всех областях жизни, или даже во многих. Брюса Уэйна не существует. Такого не бывает. Гениальные бизнесмены полностью проваливают личную жизнь. Выдающиеся атлеты часто тупые, как камень после лоботомии. Большинство знаменитостей имеют не больше понятия о том, как правильно жить, чем зеваки, следящие за каждым их движением.
Все мы, в большинстве своём, средние люди. Всю славу получают экстремальные варианты. Интуитивно это всем известно, но об этом мало кто думает и говорит. Большинство из нас никогда не будут выделяться ни в чём. И это нормально.
Что и подводит нас к важной отметке: стремиться к заурядности хреново. Но если вы заурядный, в этом нет ничего плохого.
Мало кто это понимает, ещё меньше – принимает. Потому что у нас появляются проблемы вида «в чём смысл жизни?», если мы ожидаем чего-то экстраординарного. Или даже хуже, мы считаем, что обязаны быть экстраординарными.
Вот в чём проблема. Я бы сказал, что наше представление о необходимости быть исключительным сегодня сильнее, чем когда бы то ни было. Причина в технологической и экономической привилегированности.
Иметь доступ к Google, Facebook, YouTube и 500 каналам телевидения – это круто. Доступ к информации сейчас самый простой за всю историю. Но наше внимание ограничено. Мы не можем переработать все волны информации, идущие через интернет. Поэтому те волны, что всё-таки доходят до нас, говорят о чем-то по-настоящему исключительном. 0,0001% от всех.
И каждый день мы тонем в потоках экстраординарного.
Лучшие из лучших, худшие из худших, величайшие физические достижения, самые смешные шутки, самые грустные новости, самые страшные угрозы. Без остановки.
Наши жизни наполнены информацией, поступающей с краёв кривой распределения, потому что именно это в медиа привлекает внимание, а внимание привлекает доллары. Однако большая часть жизни продолжает попадать в середину графика. Американский философ Эрик Хоффер сказал как-то замечательную вещь: игра в историю проходит между лучшими и худшими через головы большинства в середине.
Нижние 5% и верхние 5% — то, что мы видим в медиа. В реальности всё происходит в средних 60%.
Я верю, что этот поток информации приучил нас к тому, что исключительность сегодня в норме. И поскольку мы все редко бываем исключительными, мы чувствуем себя неуверенно и изо всех сил пытаемся стать исключительными. В результате приходится компенсировать. Некоторые придумывают схемы быстрого обогащения. Другие отправляются на противоположную сторону Земли помогать африканским детям.
В сегодняшней культуре существует психологическая тирания, чувство, что мы всё время должны доказывать, какие мы исключительные, особые, уникальные, несмотря ни на что. Только ради того, чтобы этот момент исключительности был сметён новыми достижениями людей, случающимися постоянно.
К примеру, вот вам пятиминутное видео, состоящее исключительно из потрясающих достижений:
Безумие в том, что каждый человек из ролика из-за этих пяти секунд невероятного видео потратил годы на практику своего мастерства и десятки часов на запись видео, только чтобы получить идеальную пятисекундную последовательность кадров.
Но мы не видим годы практики. Или часы неудавшихся дублей. Мы видим идеальный момент каждого из них – возможно, за всю их жизнь.
Мы смотрим это и забываем уже через несколько минут, потому что появляется что-то ещё. И ещё.
Но… но если я не буду особенным и исключительным, в чём тогда смысл?
В нашей культуре принято считать, что всем нам уготовлено сделать нечто экстраординарное. Звёзды говорят об этом, бизнес-воротилы говорят об этом, политики говорят об этом. Даже Опра говорит об этом. Каждый из нас может быть исключительным. Все мы заслуживаем величия.
Всем тако!
Суть в том, что это утверждение противоречиво – если каждый будет исключительным, то по определению, никто не будет исключительным. Этот факт все упускают и в результате проглатывают эту идею и просят ещё.
Быть средним сегодня означает быть неудачником. Худшее, что можно придумать – оказаться в середине стаи, в середине кривой распределения.
Проблема в том, что согласно статистике, почти все мы почти всё время находимся в середине этой кривой, почти во всём, что мы делаем.
Конечно, вы можете быть гольфистом мирового класса. Но придя домой, вы становитесь плохим отцом и напиваетесь дешёвым пивом быстрее, чем 90% популяции и мочитесь в кровать. Или ещё хуже, вы можете быть Тайгером Вудсом. Никто не может оставаться исключительным слишком долго.
Многие боятся принять свою посредственность, так как верят, что в этом случае они ничего не достигнут, не улучшат себя, и жизнь их потеряет смысл.
Такие размышления кажутся мне опасными. Если вы решите, что жизнь стоит прожить, только если она замечательная и великая, вы примете тот факт, что большая часть населения бесполезна и плоха. И с этической точки зрения это будет очень мрачная позиция.
Но у большинства людей проблема принятия посредственности лежит в более практичной плоскости. Они беспокоятся: «Если я приму свою посредственность, я ничего великого не совершу. У меня не будет мотивации для самосовершенствования. Что, если я один из избранных?».
И это тоже ошибочная концепция. Исключительными в какой-то области люди стали не потому, что они верили, что они исключительные.
Наоборот, они стали удивительными потому, что одержимы улучшениями. И эта одержимость совершенствованием растёт из веры в то, что они никакие не великие. В то, что они средние. Они обыкновенные. И могут стать гораздо лучше.
В этом состоит великая ирония тщеславия. Если вы хотите быть умнее и успешнее остальных, вы всегда будете чувствовать себя неудачником. Если вы хотите, чтобы вас больше всех любили, и вы были самым популярным, вы всегда будете чувствовать одиночество. Если вы хотите быть самым влиятельным и почитаемым, вы всегда будете чувствовать себя слабым и немощным.
Вся эта фигня про «каждый человек может быть исключительным и достичь великого» – просто мастурбация для вашего эго. Она просто должна заставить вас почувствовать себя хорошо на пару минут, чтобы вы дотянули до конца недели, не повесившись в своём отсеке опенспейса. Этот посыл вкусный, когда его проглатываешь, но на самом деле это пустые калории, приводящие к появлению эмоционального жира, это биг мак для вашего сердца и мозга.
Ключ к эмоциональному здоровью, как и к физическому, лежит через поедание овощей – то бишь, через принятие банальной и приземлённой правды жизни. Салат из того, что «вы вообще-то в целом довольно средний» и брокколи на пару «большая часть вашей жизни будет посредственной». Поначалу это невкусно. Очень. Вы будете этого избегать.
Но после такой пищи ваше тело почувствует себя сильнее и живее. Постоянное давление для достижения чего-то удивительного и стремление стать следующей сенсацией уйдёт с ваших плеч. Стресс и волнение от ощущения собственной неадекватности рассеется. И знание и принятие вашего банального существования освободит ваши силы для достижения целей, которых вы хотите достичь, без осуждения и завышенных ожиданий.
Вы научитесь наслаждаться простыми жизненными вещами. Вы станете измерять себя более здоровой меркой: удовольствие от простой дружбы, создания чего-либо, помощи человеку, чтения хорошей книги, совместного смеха с дорогим вам человеком.
Звучит скучно? Это потому, что всё это среднее. Но возможно, что оно среднее не просто так. А потому, что действительно имеет значение.
О восхитительной посредственности | by Alexander Lozhechkin
Будучи посредственностью, незачем лезть из кожи вон, доказывая, что ты посредственность. Это и так заметно.
Сальвадор ДалиКаждым своим неординарным поступком мы наживаем себе врага. Чтобы завоевать популярность, надо быть посредственностью.
Оскар УайльдТалант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.
Фаина Раневская
Однажды я услышал потрясающий термин: “восхитительная посредственность”. На английском это звучало excellent mediocrity. Речь шла о людях, которым от природы, родителей, обстоятельств дано много, но они это всё, к сожалению, часто растрачивают впустую. Причём зависимость довольно прямая — они растрачивают впустую многое именно потому, что им многое дано (не было бы дано — нечего было бы растрачивать).
Я думаю, что многим из нас знакомым примеры таких людей. А кто-то в этом, возможно, узнает и себя:
Человек, одарённый хорошими способностями, которому многое даётся легко, которому повезло родиться в городе с хорошими школами и институтами, в семье, где было много книг (сейчас уже не очень актуально, так как интернет доступен всем, а когда-то доступ к хорошим книгам был большим конкурентным преимуществом), родители которого могли позволить себе нанимать репетиторов и устраивать ребёнка в хорошие школы и институты. А ещё родители помогли сделать хороший старт, через знакомых помогая преодолеть замкнутый круг всех начинающих карьеру: “нет опыта — не возьмут на работу, нет работы — не возникнет опыта”. Да и работать он первое время может себе позволить не на съёмную квартиру, живя с родителями, а на будущий опыт, поэтому мог выбирать более полезную с точки зрения опыта, а не более денежную работу.
И вот растёт, строит карьеру и развивается такой человек без особенных усилий: способности есть, напрягаться там, где другим тяжело, ему не приходится, всё даётся легко. Ресурсы есть. Никому ничего доказывать не надо. Всё прекрасно. Живи себе, развивайся, строй карьеру (если есть желание строить карьеру), спасай мир (если есть желание спасать мир), делай и то и другое вместе.
И так, как правило, и происходит. Часто карьера начинается очень ярко и быстро. Начальный толчок и способности позволяют взять старт, а потом всё идёт по инерции. Но не менее часто быстро начавшаяся такая яркая карьера очень быстро и затухает.
Потому, что ожидания от человека всегда растут быстрее, чем его способности. Повторю ещё раз, для значительности, так как это довольно универсальный закон:
Ожидания всегда растут быстрее, чем способности.
Даже если способности растут быстро, то ожидания будут расти ещё быстрее. Так происходит всегда. Со всеми. Ожидания рано или поздно перерастут способности и возможности. Поэтому единственный способ соответствовать растущим ожиданиям — развиваться. И вот со способностью развиваться как раз у “восхитительной посредственности” плохо. Таким людям много было дано. Больше, чем от них требовалось. Всё давалось легко. Поэтому развиваться им чаще всего не требовалось.
А когда потребовалось, они всю мощь своих недюжинных способностей часто пускают не на развитие, не на попытки сделать что-то новое, а на придумывание очень хороших, очень убедительных и непробиваемых объяснений, почему всё равно ничего не получится, почему всё равно бесполезно, почему не стоит даже и пытаться. И почему во всех их неудачах виноваты не они сами, а другие люди и обстоятельства: неудачная работа, плохой начальник, просто невезение. И это ужасно обидно, так как именно с толковыми людьми такое и происходит чаще всего. Именно с теми, кто “могли бы”, чаще всего и случается такая болезнь.
Такие люди часто вызывает зависть у своих менее удачливых или менее способных сверстников. “Почему нам приходится такими усилиями добиваться того, что ему досталось просто так?” Но завидовать им не стоит. Ведь главное — не то, что человек имеет, а то, кем он является. Не стоит завидовать (и радоваться) условному “Мерседесу” у соседа. Его могли подарить, он мог достаться по наследству. Его могут, в конце концов, украсть. Что на самом деле важно — это не условный “Мерседес”, а способность и умение на него заработать. И если Мерседес могут и подарить, и украсть, но способность заработать на Мерседес — можно только приобрести трудом и отобрать её невозможно.
Поэтому чем труднее вам приходится в жизни, чем больше сложностей приходится преодолевать на пути, чем больше вам “не везёт” — тем лучше. Нужно радоваться любой возможности развиваться, становиться лучше и никогда-никогда не завидовать “восхитительной посредственности”. Радоваться и гордиться нужно тем, каким ты стал. И пройдя через испытания и лишения ты становишься сильнее. А когда тебе всё достаётся просто так — ты деградируешь.
Очень важно жить с правильным балансом трудностей и благоприятных условий. Слишком много трудностей — не сможешь развиваться и будешь только выживать. Слишком всё благоприятно — деградируешь, так как не развиваешься. Это применимо и к каждому человеку, и к человечеству. У меня даже есть антинаучная теория про миграцию очага культуры цивилизации не север по мере развития возможностей человечества. Так как с ростом способностей человечества к выживанию наиболее благоприятная точка баланса трудностей и благоприятных условий сдвигалась всё дальше и дальше в более суровый климат. Зародилась цивилизация в Африке, где бананы сами падают в рот (условно). Потом подвинулась на север — в Месопотамию. Потом ещё севернее — в Египет, потом Греция, Рим, Византия, Европа. Сейчас можно сказать, что наиболее цивилизованные страны — на севере Европы. А Африка, Египет и даже юг Европы сильно отстают. Кстати, если продолжить этот тренд, то дальше наиболее развитой должна стать ещё более холодная страна, так что у нас есть все шансы!
Но! Вернёмся от обществ и цивилизаций к человеку. Влиять на внешние условия мы можем ограничено, поэтому баланс этот по своей воле устанавливать не можем. Как быть, если вы в себе узнали эту самую “восхитительную посредственность”? Если вам даётся всё слишком легко — значит вы не ставите перед собой достаточно амбициозные цели. Учиться слишком легко? Сдайте экстерном год и перейдите на класс выше. На работе всё получается слишком просто — значит вы переросли свою позицию и можно взять дополнительную область ответственности. Не ждать, когда дадут другую должность, а сделать это самому. Если вы кажетесь себе сильно лучше окружающих — это значит, что вы просто сравниваете себя не с теми.
Что такое посредственность, или Как обогнать самого себя? | Психология
Посредственность в жизни людей распространилась и проникла настолько глубоко, что тем, кого называют гениями, нужно приложить всего лишь немного больше усилий.
Посредственность — это как территория нашей жизни, с севера ограниченная компромиссом, с юга — нерешительностью, с востока — мыслями о прошлом, а с запада — отсутствием цели. Она имеет серый цвет и поет гимн нормам.
Посредственность — это состояние, когда индивидуум живет ниже своего известного, истинного потенциала. Это принятие норм и выполнение лишь того, что достаточно.
И, тем не менее, почему же столько людей удовлетворяются посредственностью? Ответ невероятно прост и лежит на поверхности. Пример, приведенный в качестве наглядности, четко расставит все точки над і. Итак, рассказ одного водителя.
«Это произошло во время моего первого знакомства с известными во всем мире немецкими автобанами (скоростными магистралями).
Автобаны — это покрывающая всю Германию и многие другие прилегающие страны сеть дорог, на которых нет никаких ограничений скорости.
Однажды мы с моим немецким другом ехали с севера страны на юг. Вдруг он спросил, не хотел бы я попробовать вести машину без ограничений скорости. Это было как мечта, ставшая реальностью. Мы заправились бензином, я сел за руль и выехал на автобан.
Поначалу я испытал восхищение, восторг и волнение, почувствовав во всем теле действие адреналина. Чувство ответственности за эту мощь без каких-либо внешних ограничений также вызвало различные смешанные чувства, в том числе и временное смятение.
В сущности, приобретенные мной знания об ограничениях бросали вызов возможности использования максимальной мощи. Я оказался в ловушке своего собственного опыта, парализованный страхом неограниченных возможностей.
Надавив на педаль газа, я бросил взгляд на спидометр: мы мчались со скоростью 130 км в час. Я был опытным водителем со стажем более 25 лет и, должен признаться, мне приходилось ездить со скоростью больше 130 км в час, а иногда даже до 145 км в час.
Но мне предложили воспользоваться всеми возможностями автомобиля. Заметив, что другие машины обгоняли меня с легкостью низколетящего реактивного самолета, я посмотрел на спидометр. Стрелка зашла за отметку 130 км в час. Мой друг улыбнулся и спросил: «Чего же ты боишься? Мы до сих пор стоим на месте».
Не желая уступать страху перед лицом такой возможности, я еще сильнее надавил на газ и ощутил восторг от езды со скоростью в 185 км в час. Невозможно описать словами ту потрясающую гордость, которую я испытал от такой возможности управления скоростью и направлением движения.
Пока мы проносились через горы и густые леса Шварцвальда, я даже начал гордиться собой и почувствовал себя на вершине мира. Кто теперь меня догонит? Я был королем дороги, хозяином магистрали.
Это чувство превосходства возрастало все больше и больше с каждой машиной, которую мы обгоняли. Фактически, я поймал себя на мысли, что, обгоняя очередную машину, говорил: «Почему бы им не прижаться к обочине и не пропустить настоящего водителя?». Я достиг совершенства. Я поставил свой рекорд. Я обогнал всех. Я был самым лучшим.
Спустя примерно 20 минут меня неожиданно обогнал Мерседес-Бенц, который несся со скоростью 250 км в час и, казалось, появился ниоткуда.
На какое-то мгновение мне показалось, что я действительно стоял на месте. Мой друг повернулся ко мне и с усмешкой произнес: «Как видишь, ты едешь не так быстро, как можешь, но всего лишь так быстро, как хочешь».
Его слова засели у меня в разуме, и вскоре я начал понимать проклятие сравнения и ограничения гордости за самого себя».
Одна из самых серьезных ошибок, которую совершают люди, — это сравнение. Почему-то нам постоянно нужно сравнивать себя, свои действия со стандартами или достижениями других людей.
Это является в корне неправильным. Наш потенциал отдается на милость других людей, давая право определять наш успех и решать, достигаем мы его или нет.
Тот человек, мчась по автобану, находился в положении большего успеха и достижений, чем те водители, которых он обогнал. Однако, даже будучи впереди всех, он все же не использовал полный потенциал своего автомобиля.
Когда этот водитель сравнивал свои результаты с другими, то получалось, что он был лидером и выглядел в глазах других успешнее, поскольку ехал быстрее.
Но если сравнить его результаты с истинными возможностями его же автомобиля, то оказывалось, что он не был по-настоящему успешен. Он ведь развил скорость, которая была ниже максимальной скорости движения, на которую был рассчитан автомобиль.
Истинный успех не определяется тем, сколько Вы сделали или чего добились в сравнении с достижениями других людей.
Истинный успех — это то, что Вы сделали в сравнении с тем, что могли бы сделать.
Успех — это просто! Вы успешны, если удовлетворяете свою собственную страсть и стремитесь к личному совершенству.
Парадокс. Вместо того, чтобы быть самими собой, люди беспокоятся о том, чтобы быть такими, как другие. И потом удивляются, почему они не успешны.
Если человек решит соревноваться с самим собой, а не с другими, тогда теряется всякое значение, кто впереди, кто позади. Имеет значение только одно — стать самим собой.
Станьте тем, кем Вы способны стать, достигните всего того, чего Вы способны достичь!
Посредственность как социальная опасность — Музыкальное обозрение
Люди, сопротивлявшиеся нацизму, не были похожи на постмодернистов. Они были героичны, определенны, патетичны — все это свойства, которые актуальная культура непременно заподозрит в сходстве с тоталитарностью.
Мы не можем сказать, что честь победы над реальным социализмом кому-то у нас принадлежит, не можем сказать даже и того, побежден ли он вообще. Но годы освобождения по существу повторили западный путь, приняв за радикально антитоталитарное настроение элементарный скепсис и агностицизм. Ибо нацисты и коммунисты явно не были ни скептиками, ни агностиками. Так что ворюга все-таки милей, чем кровопийца.
Нетрудно заметить, что само противопоставление этих двух зол ложно. Воровство непременно где-нибудь вдали кончится и кровопийством, как это показал Лев Толстой в «Фальшивом купоне». Начинается с подделки купона, а кончается убийством. Этот круговорот зла в природе Толстой описал замечательно. Да и мы в этом имели возможность многократно убедиться, глядя на уличные разборки наших «милых ворюг», которые зато не кровопийцы. Однако благодушная безыдейная аморалка приветствовалась как альтернатива кристальночистым идеологам-кровопийцам.
И что, в конце концов, мы получили? Отнюдь не реальный, действующий рынок, которого, как все знают, у нас так и нет. Мы получили новый миф и новую идеологию: идеологию рынка. И больше того: поэзию, романтику рынка. Надо сказать, что в западном мире ничего похожего нет. Рынок действует, но это прозаическая бытовая реальность, никто ее не воспевает, никто не учит рынку как идеологии, никто не выступает с моралью или с поэзией рынка. Любому ребенку говорят в Америке: «be nice!», помогай ближнему, будь со всеми хорош. «Can I help you?», которое вы услышите там на каждом углу, — плод этого воспитания. Никто не учит: «урви свое и беги», «думай о себе, остальное не твоя проблема» — то есть, всему тому, чем занялась наша новая педагогика: воспитанием еще одного «нового человека» из старого, который получил отвратительное имя «совок». «Совка» — со старым пренебрежением к нему, замечу, — взялись обучать всему, чего у него не хватает. Это делала реклама, телевидение.
Не хватало ему, как оказалось, прежде всего, хулиганского индивидуализма, который был провозглашен cвоего рода нормой — на место мифического «коллективизма». Раньше был коллективизм, теперь мы будем развивать индивидуализм, индивидуализм без берегов, индивидуализм человека, который живет не среди себе подобных, не среди других людей, которые имеют с ним общие интересы, но против всех, как волк среди волков — что это, как не уголовная мораль? Она и называлась просвещенным индивидуализмом. Другое именовалось «совковостью»: советский идеализм, советский аскетизм, советский коллективизм и т. д… Ото всего этого следовало бежать. Следовало усвоить другие, просвещенные правила жизни: утилитаризм и наплевательство.
В «цивилизованном мире» до сих пор принято учить хорошему. И даже некоторым новым хорошим вещам: например, экологическому сознанию, с которого начинаются первые школьные учебники. Можно, конечно, решить, что это привычное расхождение реальности (в которой господствуют утилитарные и циничные мотивы) и системы воспитания (в духе гуманистических ценностей), что это не более чем мелкобуржуазное лицемерие, известное ханжество западного общества, которое не устают обличать местные бунтари, левые, неомарксисты, срывающие всяческие маски. Вот вы, дескать, учите детей «люби ближнего, помогай бедным, не презирай людей другой расы, а на самом деле…», «вот вы говорите о музеях, гениях и вдохновении, а на самом деле искусство — это рынок. Успешные художники — это те, кто хорошо знают рынок, выбирают правильную стратегию и хорошо продаются, они и остаются в веках». Такого рода высказывания несут в себе тон вызова, провокации. Тот, кто говорит так на Западе, несомненно знает, что это сильный жест. Но у нас утверждения такого рода стали просто первым словом о вещах, стали уроками жизни для воспитания очередного «нового человека». На этот раз предполагалось, что новый новый человек — современный, продвинутый и западный, человек, которому на все наплевать, который знает, что ничего правдивого на свете нет, и что Пушкин не беседовал с музами, а развивал стратегию успеха. Что Сальери в его драме интереснее и важнее Моцарта.
Сколько, между прочим, вышло за последние годы книг с разнообразными пересмотрами! «Литературная стратегия Пушкина»: как Пушкин отлично «раскручивал себя» на культурном рынке своего времени. Или, допустим, «Анна Ахматова как вид человека сталинского» и т. п. Как ни странно, все эти новые истины принимались без вопросов, без переспрашиваний. Таких, скажем: если Пушкин и Моцарт были такими хорошими стратегами успеха, то почему же конец их был так печален, почему они лишились читателей и слушателей? Где тут хорошая стратегия? Но от новых трактовок не требовали убедительности и доказательности. Их принимали с готовностью.
Одной из школ «нового человека» стала реклама. Эта индоктринация достойна внимания. Так, одно время ключевыми словами рекламы, как заметила И. А. Седакова, изучавшая ее, были «жить» и «жизнь»: «надо уметь жить!», «вот это жизнь!». Что конкретно значило «жить» на этих рекламах? Уметь пользоваться всем на свете быстрее и успешнее других, чтобы ни у кого ничего такого не было — например, такого шезлонга. «А у соседа такого нет». Игра на зависти, на спеси, на комплексе неполноценности: совершенно запрещенная игра. Постепенно «жизнь» в рекламе сменила другая тема: «право»: «имею право хорошо сервировать стол» (реклама салфеток), «имею право купить духи» и т. п. Это, видимо, должно было научить уважению к себе.
Новое воспитание основано на анализе прошлого. Вольно или невольно, наш пересмотр истории по существу совпадал с тем, который был осуществлен в Германии после нацистской катастрофы. В конце концов, оказалось, что вина за эту катастрофу лежит на всем лучшем в немецкой культуре, на всем самом любимом. Гете, Гегель, фольклорные немецкие песни — вот кто виноват, вот кто готовил гитлеризм. А у нас, как все помнят, виновником происшедшего оказалась «святая русская литература», как назвал ее Томас Манн. Конечно, Толстой, Достоевский, Александр Блок — они все это и подготовили. И поэтому перевоспитание должно было начаться с того, чтобы решительно покончить со всяким романтизмом, гуманизмом и идеализмом, которыми как будто был перегружен прежний режим.
Новый человек, успешный человек — это спокойный циник, агностик, который находит комфорт в том, что ничего нельзя решить, что «все сложно». «Все сложно» — вот к чему сводятся все попытки выяснить что угодно. Чтобы стать новым человеком, следовало стать обывателем, в котором не осталось никакой пассионарности. Все, что ему нужно, — это гарантии, отсутствие риска, комфорт и безопасность. Если такой тип человека наконец восторжествует, мы будем жить в цивилизованном предсказуемом обществе. История кончится, потому что история — это череда войн, катастроф, революций. Мирный обыватель войн не любит. Зачем ему это? У него уже нет комплексов, из которых рождается агрессия, он излечился на сеансах психоаналитика, он уже не невротик, как герои и гении. Ведь всем давно известно, что невротик и гений — это одно и то же. Патология. Герои и гении «деструктурируются», за всеми великими деяниями и мыслями обнаруживается «возгонка» какого-нибудь комплекса.
Вся эта азбука либерализма принимается без малейшего сопротивления. Эта сверхкритическая идеология не позволяет критиковать себя. Каждый, кто выскажется против какого-нибудь из ее догматов, рискует репутацией. Он будет быстро приписан к лагерю реакционеров, элитаристов, клерикалов, не знаю, кого еще. Вам не нравится венчание однополых браков? Ну, вы фашист!
Да, мы по-своему попытались повторить европейский путь выхода из шока тоталитаризма, но с одним значительным отличием: там искали выход из чувства собственной вины. У нас темы своей вины при обсуждении ближайшего прошлого не возникало. Никто, никогда, высмеивая, вышучивая, брезгливо отталкивая все «совковое », не заговорил о собственном стыде и вине. Я не слышала, чтобы хоть отзвук чего-то, кроме непристойного высокомерия, звучал во всех этих разоблачениях. Но при этом общий выбор, который был сделан в это относительно свободное пятнадцатилетие, — путь воздержания от высокого, романтического, доброго — по существу совпал с европейским. Но в наших условиях он вызвал куда более сильное сопротивление — и тоску по «старым песням о главном».
Показательна книга известнейшего французского философа Андре Глюксмана «Одиннадцатая заповедь» (André Glucksmann. Le XIe Commandement. Flammarion 1991). Одиннадцатая заповедь, по Глюксману, состоит в следующем: «Человек должен всегда помнить, что ему соприродно зло, и поэтому никогда не стоит затевать ничего хорошего. Во все хорошее он внесет свое зло. Любая добрая инициатива кончится очередной утопией, любое объединение людей — очередным тоталитаризмом».
Когда мне довелось говорить с Глюксманом, я спросила его: «А не кажется ли Вам, что эта одиннадцатая заповедь избыточна?». Он удивился. «Ведь если бы не было известно до Вас, что человеку присуще зло, то ему не нужно было бы давать все остальные заповеди: не убий, не укради и т. д. Зачем же человеку, у которого нет внутри зла, запрещать такие вещи? Он и сам их не захочет». Глюксман засмеялся и сказал, что моя критика довольно деликатна: некий раввин ему просто сказал, что он считает себя Господом Богом, который дает новые заповеди.
Это, пожалуй, и есть тот основной урок, который смогли извлечь западные мыслители последних десятилетий, пытавшиеся понять, что произошло в ХХ веке: признание какой-то фундаментальной недоброкачественности человека и падшести мира. Удивительно, что это кажется таким необычайным открытием? Но на самом деле, если мы вспомним, что весь XIX век и первая половина ХХ были продолжением философии Просвещения, то поймем, насколько это серьезно. Это крушение просвещенческой картины человека, существа, в этой концепции, изначально доброго, которого только внешние обстоятельства вынуждают к злу. Просвещение отменяло реальность первородного греха. Оно не принимало всерьез исчерпаемости мира. Если же мир неисчерпаем, мы можем брать из него энергию и все, что нам потребуется, до бесконечности, можем им «овладевать», не смущаясь последствиями. Ответом на такое космическое поведение человека стали экологические катастрофы. Рухнула общая картина человека и мира, которая вдохновляла Европу со времен Просвещения и лежала в основе оптимистической идеи бесконечного прогресса. Опыт ХХ века оказался невероятным шоком для всей европейской цивилизации.
Итак, вот какое знание обретено, в конце концов: знание о внутренней испорченности человека и постоянно напоминание: не забывай, что мы живем в падшем мире, что ты падшее существо. Предполагается, что это знание должно удержать человека от любых глобальных проектов, от утопических надежд, которые грозят Освенцимом или ГУЛАГом.
Но при этом, как всегда, все недодумано. Недодумано что? Что, допустим, если человеку присуща низость, то она не перестанет действовать и тогда, когда он не будет предпринимать ничего хорошего… Так что этот выход из истории вряд ли удался. Но выводы, в принципе, сделаны. Все это повторяется уже как азбука. Общая картина сложилась и дальше не обсуждается. Да, это романтики, поэты, идеалисты, аскеты, фанатики — это они все виноваты в революции, они всех погубили, а мы расхлебываем их поэтические замыслы.
На самом деле, существуют и другие осмысления происшедшего, другие пути к его истокам, которые мне кажутся гораздо более правдоподобными. Однако они до сих пор не привлекали к себе внимания политологов или социологов. Я имею в виду такие вещи, как, например, «Собачье сердце» Булгакова, с его замечательным героем — Полиграф Полиграфычем, недочеловеком.
Мне пришлось однажды видеть этот спектакль в Эдинбургском театре, и я была потрясена тем, как был сыгран Шариков: каким образом шотландский актер смог проникнуть в нашего люмпена — и показать его торжество, абсолютное торжество над всеми действующими лицами? В какой-то момент — космическое торжество. Зал смеялся, все просто лежали вповалку, но я едва не плакала. Передо мной въяве, на сцене проходила наша история, победители и властители нашей страны. Впервые так ясно я почувствовала, что стихией, в которой все это разворачивалось, было хулиганство: хулиганство как исторический феномен.
Хулиган, как известно, — историческая фигура, а не психологический тип. Само слово это английское. Существовало некое семейство докеров по фамилии Хулиган. Это семейство отличалось такой выдающейся грубостью и таким безобразным поведением, что имя их вошло во все, вероятно, языки мира — обозначая вполне определенное явление.
Феномен хулигана, как говорят историки, возникает каждый раз, когда кончается аграрная цивилизация и люди из деревни приходят в город. Когда происходят такие сдвиги, огромные массы людей вырываются из одной культуры — и не успевают приобщиться к новой, городской. Вот здесь месторождение люмпенства, которому нечего терять, которому ничего не жалко, потому что окружает его чужое, все чужое, все ненавистное. Это месторождение хулиганства как роковой исторической опасности. Я думаю, вы понимаете, что я не обвинитель этих людей: но ситуация их опасна не только для них. Они оказываются нигде — вырвавшись из своей традиционной культуры и презирая ее: она представляется им архаичной и отжившей; но к новой они не могут приобщиться. И в свое нигде они готовы стащить весь мир. Легковоспламеняющийся, взрывоопасный материал.
Теперь, как показали недавние парижские события, такой цивилизационный сдвиг происходит на новом, планетарном уровне. И это новое переселение, может быть, еще страшнее. Старый хулиган, по крайней мере, принадлежал той же стране, говорил на том же языке. Теперь это люди, приехавшие из бесконечно далекой цивилизации: от нее они оторвались и к новой — слишком новой для них — не приобщились. Это невероятно взрывоопасная среда. Для большого взрыва не хватает только идеологии. Это отчужденное море не вооружили идеей, не организовали. Поэтому все пока не идет дальше локальных вспышек и бесцельных разрушений.
Эту стихию утратившего почву хулиганства хорошо чувствовали дореволюционные русские художники и мыслители. Ее чувствовал Блок: кто, собственно, герои его «Двенадцати»? Ее чувствовал ~Василий Розанов, с его замечательными исследованиями появления российского хулигана и с нежной просьбой к читателю: «Миленькой, не будь хулиганом!»
Эту опасную полосу проходят все страны, в которых совершаются такие цивилизационные перевороты. Но в России этот момент совпал с мировой войной и со многими еще отягчающими обстоятельствами. С наличием теории захвата власти (обычно у хулиганов не бывает теорий и партии не образуются). Так что последствия здесь оказались страшнее, чем в Англии, родине этого типа — или его именования. Несомненно, в этой же среде зарождалось и нацистское движение. При чем же здесь Гете? При чем здесь Пушкин и Достоевский? Это очень важно, потому что из диагноза следует и путь лечения. От чего требуется исцелиться: от поэта, романтика, идеалиста — или же от люмпена, хулигана, бесстыдника? Если герой тоталитаризма — это люмпен, хулиган, то это совсем другая история, из нее следуют другие выводы. С таким героем надо делать что-то другое, чем с романтиком — и с собой надо делать что-то другое, если ты в себе видишь нечто похожее. Призывы завести шезлонг здесь не помогут. Итак, художественный анализ Булгакова, Блока, Бунина и многих других ставит диагноз: историческое хулиганство.
Но еще интереснее, как мне кажется, тот анализ, который вольно или невольно провели два писателя, которые далеки и от Булгакова и не меньше того — друг от друга: Набоков и Пастернак. Ни в чем больше не сходные, в этом они удивительно сошлись. Они изобразили деятеля революции, того, кто устанавливал этот строй, не столько как хулигана, но как посредственность. Так мы возвращаемся к моей основной теме. Таковы герои Набокова, которые устрашают его главного героя, alter ego автора. Вот рассказ «Истребление тиранов», где из такого ничтожества, из безнадежной посредственности образуется Вождь. Таков Стрельников у Пастернака, написанный гораздо более сочувственно, но отмеченный той же особой бесталанностью. Ему чего-то не дано, как о нем говорит Лариса и Живаго: он не понимает жизни, он не может ее непосредственно чувствовать, принадлежать ей. Он ей не родной (ср. «Сестра моя жизнь»).
Что отличает этих людей? Потребность в схеме, неспособность выйти за пределы этой схемы, неспособность иметь дело с открытым миром — будь это мир искусства, мир морали, мир чего угодно. Для них все должно быть упорядочено раз и навсегда, решено и закрыто.
Гораздо более целенаправленное и обширное, не только художественное, но историческое исследование крушения России предпринял Солженицын в «Красном колесе». И, по моему впечатлению, его исследование кончается тем же диагнозом: у правды не нашлось даровитого защитника. Если такие находились (Столыпин в первую очередь, фронтовые генералы), окружающая посредственность топила их с поразительной жестокостью. Она топила не только людей с даром сочувствия, ума и заботы, но и всякое даровитое решение. Ничего не проходило в этой среде. В отличие от Набокова и Пастернака, у которых мы видим более всего душевно-умственную сторону посредственности, Солженицын сосредоточен на посредственности нравственной, на убожестве сердца. И у бунтарей (так выглядит убийца Столыпина, сердечно ничтожный человек), и у приверженцев режима (военачальники, двор — это тоже царство посредственности).
Жорж Нива, которого здесь хорошо помнят (проф. Ж.Нива незадолго до моего выступления посещал Архангельск и Архангельскую область, выступая с лекциями и беседами), назвал то, что описывает исторический эпос Солженицына, «крушением классической добродетели»
Напомню, что в самом распространенном варианте классическая, римская добродетель – Virtus Romana – включает в себя четыре составных: Благоразумие, Правосудие, Целомудрие (Воздержание), Мужество (в других списках на месте одной из них может быть Милосердие как разновидность Воздержания, т. е. воздержание от насилия).
И здесь мы еще раз можем убедиться, что классическая добродетель и посредственность несовместимы. Человек классической добродетели — вовсе не «маленький человек». Самый разговор о добродетели становится невозможным, если общество соглашается на отчуждение от истины, то есть, от источника нравственной интуиции. Если, как мы говорили, «все сложно, все слишком сложно», если «не нам судить», если «сколько людей, столько мнений»… «Маленький человек» — враг истины. Она для него страшна своей огромностью и открытостью.
Если добродетельный человек — не «маленький», то тем более праведник.
О праведнике можно говорить уже в связи с «богословскими добродетелями»: Верой, Надеждой и Любовью. Впрочем, разделение на классические (или кардинальные) и богословские добродетели принадлежит западной традиции.
В самом униженном, в самом жалком состоянии он не «маленький человек». Продолжая говорить об образах Солженицына, Матрена в «Матренином дворе» — не Акакий Акакиевич, она от него отстоит, как небо от земли. «Маленький человек», постоянный герой русской литературы, вызывает у нас острую жалость. Он как бы еле держится на поверхности жизни, так что в него уже нельзя бросать камень, «лежачего не бьют». «Маленького человека» нельзя обижать, в этом пафос русского XIX века. Но праведник жалости не вызывает. На своем месте он держит мир.
Господство именно этого характера, «маленького человека», посредственности, а вовсе не какого-то Прометея из мифа пропаганды, и составляло основу того старого тоталитаризма, из которого мы до сих пор и не вышли. В брежневские времена поэт Иван Жданов как-то заметил: «Вот, в русской литературе жалели маленького человека, а теперь этот маленький человек нами и правит». Я с ним согласна, потому что то, что было тогда, никак не было правлением какого-то безумного романтика, кристально чистого кровопийцы и т. д. Ничего подобного. Это был именно человек, который угнетает других, потому что сам бесконечно угнетен. Он угнетен, прежде всего, страхом. Это человек запуганный. И чем более устрашающие формы принимает его торжество, тем очевиднее, что вся эта «сила» происходит из того, что он страшно напуган (вспомним Дитриха Бонхеффера: «недоверие и подозрительность как доминанты поведения посредственности»). Все, что делает такой «тиран», — это превентивная агрессия: я опережу и первым нанесу удар, чтобы мне его не нанесли. Как известный немецкий писатель сказал о фашизме: «В их силе нет блеска». В посредственности блеска не бывает. Она и не понимает блеска. Великое для нее — это просто очень, очень большое и устрашающее, «мощное». Уважать здесь значит — бояться.
Посредственность как социальная опасность – аналитический портал ПОЛИТ.РУ
Мы публикуем стенограмму лекции поэта, писателя, эссеиста Ольги Александровны Седаковой, прочитанной 2 декабря 2004 года в клубе Вilingua в рамках проекта “Публичные лекции Полит.ру”.
Лекция Ольги Седаковой – блистательный случай принципиальной критики нашей культурно-политической ситуации. «Нашей» в смысле – российской и европейской. Причем российская ситуация усложняется тем, что она еще сохраняет опасность возвращения к запредельно неприемлемой, «расстрельной» политической системе, и одновременно уже заражена общеевропейскими болезнями. Главная из которых – стремление «к торжеству среднего человека», посредственности.
Мы хотели бы обратить читателя на ту часть дискуссии, где очевидно, что предложенный лектором путь рассуждения не помещается в наши усредненные политические стереотипы. Ни в той их части, которая состоит из некритичных заимствований западных культурных и политических образцов, ни в той, которая питается туманными разговорами об «особом пути».
После лекции Ольга Седакова по просьбе слушателей прочла несколько своих стихотворений, которые мы также публикуем в этом документе.
Прошлые лекции
Юрий Левада. Что может и чего не может социология
Георгий Сатаров. Социология коррупции
Ольга Седакова. Посредственность как социальная опасность
Алесандр Лившиц. Что ждет бизнес от власти
Евсей Гурвич. Что тормозит российскую экономику
Владимир Слипченко. К какой войне должна быть готова Россия
Владмир Каганский. Россия и регионы — преодоление советского пространства
Борис Родоман. Россия — административно-территориальный монстр
Дмитрий Орешкин. Судьба выборов в России
Даниил Дондурей. Террор: Война за смысл
Алексей Ханютин, Андрей Зорин «Водка. Национальный продукт № 1»
Сергей Хоружий. Духовная и культурная традиции России в их конфликтном взаимодействии
Вячеслав Глазычев «Глубинная Россия наших дней»
Михаил Блинкин и Александр Сарычев «Российские дороги и европейская цивилизация»
Андрей Зорин «История эмоций»
Алексей Левинсон «Биография и социография»
Юрий Шмидт «Судебная реформа: успехи и неудачи»
Александр Аузан «Экономические основания гражданских институтов»
Симон Кордонский «Социальная реальность современной России»
Сергей Сельянов «Сказки, сюжеты и сценарии современной России»
Виталий Найшуль «История реформ 90-х и ее уроки»
Юрий Левада «Человек советский»
Олег Генисаретский «Проект и традиция в России»
Махмут Гареев «Россия в войнах ХХ века»
Лекция Ольги Седаковой
Ольга Седакова: Добрый вечер. Я благодарна тем, кто пригласил меня выступить перед аудиторией, которую я редко встречаю, аудиторией, которая собирается обсуждать политические вещи. Это приглашение меня порадовало, но и испугало, потому что менее подходящего человека для такой беседы, я думаю, трудно найти. Насколько я представляю, здесь обыкновенно выступают люди, которые несопоставимо теснее, чем я, связаны с актуальной политической и общественной ситуацией, с тем, что составляет, по видимости, ядро этой ситуации. Я не политолог, не социолог, я мало что понимаю в экономике, юриспруденции; я практически не участвую в литературной публичной жизни, коллег своих встречаю обыкновенно в других краях, как, например, два дня назад встретила многих из них во Франции. И, наконец, я уже тридцать лет живу без телевизора. И что же можно услышать от такого человека? Скорее всего, ожидается нечто вроде “Записок аполитичного” в духе раннего Томаса Манна. Но аполитичность, как известно, — это не более чем политическая позиция. Одна из политик. И довольно популярная. Что касается меня, то я такую аполитичную политику декларировать не собираюсь.
То, что меня интересует и всегда интересовало, относится к тому, что называют внутренней жизнью человека.
Внутренняя жизнь, вообще говоря, обладает большой автономностью от внешних обстоятельств, а порой, в самых напряженных моментах, может обладать абсолютной автономностью. Такой момент абсолютной автономности, иначе говоря, свободы от всего, что происходит снаружи, описал Лев Толстой в своем Пьере Безухове, когда Пьера в московском плену у французов, в ожидании возможного расстрела посещает чувство личного бессмертия. И рядом с этим чувством все кажется смехотворным: “Меня расстрелять? — думает Пьер. — Мою бессмертную душу?” Такие моменты абсолютной автономности случаются не только в пограничных ситуациях: сверхтяжелых, сверхопасных — они могут быть в совсем других местах. В том, что называется “веянием хлада тонка”, в голосе какого-нибудь старого певца на старой пластинке — это, в конце концов, несущественно. Существенно то, что мы оказываемся в прострастве другого, по существу, измерения. Не только другого измерения: в том месте, которое само – мера, которое само измеряет происходящее уже каким-то иным – и не побоюсь сказать, последним образом.
Во внутренней жизни — я понимаю условность этого названия, но постмодернистская привычка ставить все в кавычки и говорить перед каждым серьезным словом “как бы” (“я как бы радуюсь”) мне уж очень надоела, поэтому я позволю себе такое старинное выражение — во внутренней жизни человек встречается с тем, что Гёте назвал “старой правдой”, которая всегда та же.
Das Wahre ist von laengst gefunden,
Hat edle Geisterhaft verbunden;
Das alte Wahre, fass es an!
Правда найдена давным-давно
И связала союзом благородные души;
Крепко держись ее — этой cтарой правды.
Эта “старая правда” не изменяется не только от смены политических режимов, но и от космических катаклизмов. Как известно, “небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут” (Мр. 13:31; Лк. 21:33). Искать ее не надо, она найдена или открыта давным-давно или была открыта всегда. Но что надо искать — это себя, такого себя, который способен ее встретить. Продолжая прибегать к гётевским словам, искать себя “благородного”, себя, который состоит в союзе вот с этим обществом связанных правдой душ. Именно на этом месте – пути к себе – мы как раз и встречаемся с политикой. Это неожиданно? Разве не бежать от политики – вместе со всем “внешним” следует, чтобы найти себя? Такой путь хорошо известен, в обиходе он и почитается “духовным”. По моему убеждению, если это путь духовности, то гностической. Одно дело – отстранение от политизирующей суеты:
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура –
совсем другое – отношение с политикой в ее исходном, аристотелевском смысле: с политикой как законами общежития, законами гражданства. Потому что к этой самой гётевской “старой правде” нельзя прийти, если ты пойдешь путем новой кривды, то есть равнодушия к тому, что происходит, использования всего этого для каких-то своих маленьких удач и выгод или же –выберешь себе пресловутую “точку зрения вечности” — sub specie aeternitatis, что особенно любят обыватели. Для них это почему-то чрезвычайно легко — оказаться в этой точке и смотреть на все глазами вечности. Но такая панорама чаще всего подозрительно напоминает обыкновенное наплевательство.
Мне рассказывали мои итальянские знакомые, которые навещали Соловки, как они спросили там насельников, монахов, почему на Соловках так мало памяти о том, что происходило совсем недавно, почему их гид об этом и речи не заводит. На это они услышали: да ведь было такое краткое время в сравнении с вечностью… Вот это та точка зрения sub specie aeternitatis, которую, по-моему, можно назвать точкой зрения свинства. Мои итальянские знакомые, верующие, не побоялись заметить, что и 33 года земной жизни Христа с точки зрения этой вечности – совсем короткое время!
Вспоминая Томаса Манна уже зрелого, можно привести его слова о том, что политика — это здоровье духа, который вне политического самосознания и действия гниет. Что такое в конце концов эта политика, это гражданство? — С одной стороны, это опыт существования в виду зла — и ввиду страдания, чужого страдания, с другой. Вот что я имею в виду, когда говорю о политике. Здесь каждый человек оказывается свидетелем. Оказывается участником истории – или жертвой истории, как это понимал Бродский: не тем, с кем круто обошлись, а тем, кто по неведению или лени или малодушию оказался сотрудником палачей.
Когда зло принимает откровенно инфернальные формы, а невинные страдания превосходят все меры, как это было, допустим, при Гитлере и Сталине, то союз со злом или даже мирное с ним сосуществование определенно делают для человека невозможным встречу со “старой правдой”. Для своего “внутреннего мира” он принес в жертву других – и уж тут никакого мира ждать не приходится. В этом я глубоко убеждена, и доказательств этому много. Выбор в ситуациях такого рода труден по-человечески (жалко себя, страшно и т.п.), но совсем не труден эвристически: здесь все ясно — где зло, где добро; во всяком случае, мыслящему и чувствующему человеку это несомненно ясно.
Наша ситуация гораздо сложнее: она пестрая и мутная. Времена, которые я помянула, времена инфернального зла, без стыда утверждали целесообразность зла любого масштаба, постулируя, что зло — это добро, если оно служит верной цели (“немецкой верности” или “торжеству коммунизма”). Теперешнее время такого не говорит. Скорее уж оно говорит, что само это различение устарело, что все и не добро, и не зло, а что-то такое смешанное и невнятное, отчасти хорошее, отчасти дурное – как все мы, как весь этот грешный мир. Нет худа без добра – и добра нет без худа, как симметрично дополнил немудрящую пословицу Бродский – и предположил, что это и есть та новость, которую Россия несет Западу, тот “свет с Востока”, которого он ждал и наконец созрел до него. Созрел до старого цинизма софистов? Итак, во всяком случае, не нам рассудить, что здесь зло а что добро, и сама такая претензия различать грозит фундаментализмом. Насилие становится неприметным, носители его — анонимны. Кто, собственно говоря, тиран либерального общества? А жертв как будто и вовсе не видно.
Из того, что я говорю, понятно, что “нашей ситуацией” я называю не собственно российскую ситуацию, в которой мы еще недалеко отошли от этих инфернальных форм насилия и страдания, и они всегда рядом, так что не впасть в них снова — это наша актуальная задача, и дальше нее ничего не видно. Но тем не менее, есть общее “планетарное” время, есть положение всей цивилизации, к которой мы так или иначе принадлежим (или будем принадлежать) и ключевое слово которой – либерализм. Вот это-то общее как раз, мне кажется, во всех наших разговорах об актуальности и современности не обсуждается. Мы продолжаем говорить о собственной ситуации как из-за железного занавеса или из-за китайской стены.
Это то самое общее положение, которое мы, после того, как наша почти полная изоляция в мире кончилась, вроде бы должны нагонять: вроде бы мы отстали от “них”. Однако порой мне кажется (по опыту двойной жизни, поскольку я все время странствую между двумя этими мирами, “нашим” и “их” и не могу уже не видеть их как один мир) — мне кажется, что, как ни странно, часто дело обстоит ровно наоборот. Кажется, что мы в каком-то смысле уже были в будущем этого либерального общества, хотя, естественно, ничто точно не повторяется, и “их” будущее может принять какие-то другие оттенки. Но я отчетливо видела, что в чем-то мы действительно были, как тогда пели, “впереди планеты всей”.
Я расскажу одну историю, которая, может быть, уточнит то, что я имею в виду. Однажды в Хельсинки, в университете, меня попросили рассказать в течение одной лекции, академического часа, вкратце, историю подсоветской культуры и искусства. Одним из опорных моментов в моем рассказе был “простой человек”. Я сказала, что героем всей этой истории искусства был “простой человек”. От художников требовалось писать так, чтобы это понял “простой человек”. От музыкантов требовалось писать такие мелодии, которые “простой человек” (то есть, не получивший музыкального образования и, возможно, не отягченный особо тонким слухом – иначе он уже не “простой”) может с первого раза запомнить и спеть; философ не должен был говорить “заумного”, “сумбурного” и “непонятного”, как это делалили Гераклит, Гегель и другие “несознательные и буржуазные”, и так далее, и так далее. Был ли этот “простой человек” реальностью или он был конструкцией? — Это вопрос. Я думаю, изначально он был конструкцией, моделью “нового человека”, “человека воспитуемого”, но постепенно эта официальная болванка наполнилась содержанием, и мы увидели этого “простого человека” вживе; его “воспитали”, ему внушили, что он имеет право требовать, чтоб угождали его невежеству и лени. О, сколько раз я видела “простого человека” в действии. На выставках он писал книгах отзывов: “Для кого это все выставлено? Простой человек этого понять не может”. Он строчил в редакции, он сам стал воспитателем. Да, люди стали такими, какими их хотели видеть. Видимо, это было удобно. Заметьте, как мало говорится о том, какое удобство реальный социализм, во многих отношениях мучительный, предлагал человеку, чем он соблазнял его: возможностью безответственности, свободы от личной вины, свободы от “комплекса неполноценности” перед всем, что превышает его понимание и его опыт. Это прекрасно описал Пауль Тиллих, анализируя тоталитаризм в своем “Мужестве быть”. Без согласия среднего человека на режим, без этого добровольного совпадения населения с режимом мы мало что поймем в происшедшем у нас.
Итак, я рассказываю приблизительно так, привожу примеры, говорю о том, что на могилах многих наших художников, убитых сразу или взятых долгим измором, можно написать: “Их убил простой человек”. И, пока говорю, вижу: студенты смущаются, ежатся… Потом ко мне подходили преподаватели и благодарили: “Большое вам спасибо! вот теперь они узнали, что делают”. Как выяснилось, хельсинские студенты подходят к своим профессорам с этим самым требованием: “Пожалуйста, не завышайте задач, не требуйте от нас слишком многого. Не говорите нам слишком сложного и заумного. Мы обычные, простые люди — не требуйте от нас невозможного. Все должно быть для простых людей”.
Финляндия здесь нисколько не исключение. Это совершенно типичная картина. Я встречала европейских редакторов, издателей, которые говорили то, что мы в прежние времена слышали постоянно и надеялись, что это навсегда исчезнет вместе с нашим специфическим режимом: “Наш читатель этого не поймет”. “Мы не должны угнетать читателя завышенной эрудицией, сложностью и т.п.”
Часто в таком разговоре мне приходилось слышать наше родное — незнакомое, к счастью, сидящим здесь молодым людям — раздвоение человека на “я” и “мы”. То есть, человек спокойно излагает собственную позицию: “Я лично этого не люблю, но нам это нужно” – не смущаясь тем, что это позиция клинической шизофрении. Или наоборот: “Я это люблю, но мы этого принять не можем”. Так может говорить человек, облеченный огромной властью. Допустим, министр культуры.
Мне приходилось разговаривать с таким человеком. Он устраивал фестиваль поэзии, на который пригласил самого модного немецкого поэта. Все остальные были поэты как поэты, то есть, они писали стихи на бумаге, и стихи эти состояли из слов, подобранных лучше или хуже.Самый модный поэт ничего такого не делал. Он обладал исключительной артикуляционной одаренностью: он изображал стихи при помощи одних только звуков, и при этом, как ни странно, можно было узнать, что он изображает. Он объявлял: “Я читаю стихотворение Гёте „Горные вершины“”, — и дальше начинал издавать весьма странные неиндоевропейские звуки, невероятно смешно, и все каким-то образом понимали, что это именно “Горные вершины”. Так он изобразил даже Хлебникова, и я могу свидетельствовать, что это было похоже и очень забавно.
Устроитель спросил меня: “Как вам это нравится?” И я ответила, что первые минут десять-пятнадцать можно умереть со смеху. Еще через пятнадцать минут чувствуешь себя свиньей, в которую тебя обратила какая-то Каллипсо, так что теперь ты способен только хохохотать и больше ни в чем не нуждаешься. Он печально кивнул. И я спросила его: “Зачем же вы его пригласили сюда? Ведь бывают эстрадные вечера, где такое делают актеры оригинального жанра. Здесь вроде бы собрались поэты”. Он мне говорит: “Но вы понимаете, что о нас скажут, если у нас не будет такого? Мы окажемся реакционерами, правыми, расистами и всем остальным”.
Много историй подобного рода я могу рассказать о разнообразных проектах и отчетах. Проекты — а культурная и научная жизнь в свободном мире теперь практически переведена на проекты и гранты — пишутся совершенно конформистским способом. Если в проекте не будут указаны темы, которые считаются актуальными — гендерные, в первую очередь; про тело; что-то еще в этом роде — то человек просто не получит гранта или стипендии. Это также вполне знакомая нам техника маскировки своих настоящих интересов под тем, что называется “актуальным”, а у нас называлось… “идейно верным”, кажется.
Я могу рассказать о монументальной живописи – и не где-нибудь, а в ватиканских дворцах. То, что там делается сейчас, до боли похоже на советскую монументалку брежневского времени. Как раз глядя на такие актуальные декоративные работы, Сергей Сергеевич Аверинцев и вспомнил песню, которую я уже цитировала, и сказал: “А вот скажите мне, ведь когда нам говорили: „Мы впереди планеты всей“, — мы не верили. И пожалуйста: они приходят к чему-то похожему”. К чему похожему — понятно: к обществу контролируемому, к обществу установочно популистскому, которое ориентируется на чрезвычайно сниженный умственный и культурный уровень, на этого самого “простого человека”, для которого работает могучая индустрия развлечений и которого надо защищать от “непростых”.
Поэтому я и назвала ту опасность и ту тираническую силу, которая, по-моему, угрожает современности, посредственностью. Меня очень позабавило, как мою тему сообщили в рассылке: “Ответственность как социальная опасность”. Может быть, в такой постановке вопроса есть смысл, но мне еще о нем не приходилось подумать. Предложение интересное, так что, может быть, когда-нибудь я и об этом подумаю, об опасности ответственности. Несомненно, и такая опасность существует.
Но пока я собираюсь говорить о посредственности.
Прежде всего, я предлагаю вспомнить, как был осмыслен у нас наш радикальный поворот от общества тоталитарного типа к какому-то другому. От чего предполагалось уйти и в какую сторону направиться. В какую сторону, ясно: в сторону модернизации, вестернизации, достижения того, чем располагает “весь цивилизованный мир”. При этом цивилизованный мир представлялся как мир демифологизированный, рациональный, прагматичный. Избавляться же следовало от господства мифа, от бессознательного, в котором мы пребывали, от “нецивилизованности”.
Несколько лозунгов переходили из уст в уста и в конце концов приобрели статус неоспоримых истин. Один, самый ходовой – строка Бродского:
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Другой – из никем не читанного, но всеми почитаемого Вебера, о протестантском происхождении капитализма.
Третий – смерть интеллигенции и вина русской литературы и русских мыслителей за происшедшее.
Четвертый: или хорошая жизнь – или хорошее искусство. Чтобы не было лагерей, не нужно нам и достоевских.
Остановлюсь на минуту только на первом из этих глубокомысленных тезисов. Поэтический смысл строки Бродского не обсуждается. Принятый же sensu stricto, как руководство к действию, этот стих довольно страшен. Мина замедленного действия, которую оставил Европе старый тоталитаризм, — вечное сопоставление с собой, из которого получается, что все что угодно лучше и уже потому его нужно принять. Нацизм принят за абсолютное зло, рядом с которым любое другое терпимо и даже оправдано. Но, как заметил французский философ Ф. Федье, всякое зло абсолютно. На практике нетрудно убедиться, что воровство непременно где-нибудь вдали кончится кровью, как это описано в “Фальшивом купоне” — и как мы имели возможность многократно убедиться, читая о разборках начинающих бизнесменов… Тем не менее, благодушная безыдейная аморалка приветствовалась как альтернатива “кристально чистым” кровопийцам-идеологам.
И что же мы получили в конце концов, на самом деле? Отнюдь не реальный, нормально действующий рынок, которого, как все знают, у нас так и нет. Мы получили новый миф и новую идеологию: идеологию рынка. Больше того: поэзию, романтику рынка. В западном мире ничего похожего нет: рынок — прозаическая реальность; никто ее не воспевает, никто не учит рынку как идеологии, никто не выступает с моралью или поэзией рынка. Ребенку говорят: “Be nice, помогай ближним, будь хорош со всеми”. Его отнюдь не учат: “Урви свое и беги. Думай о себе, остальное – не твоя проблема”, — то есть, всему тому, чем занималась наша новая педагогика, воспитание еще одного “нового человека” из старого, который получил отвратительное имя “совок”. “Совка” — со старым пренебрежением, замечу, — взялись обучать всему, чего у него не хватает. Не хватало ему, как оказалось, прежде всего хулиганского индивидуализма, который был провозглашен в качестве новой нормы – на место мифического “коллективизма”. Индивидуализм без берегов. Индивидуализм человека, который живет не среди себе подобных, не среди других людей, имеющих с ним общие интересы, — но против всех. Другое называлось “совковостью”, “советским идеализмом”, “советским аскетизмом” и т.п.
Итак, в цивилизованном мире до сих пор принято учить хорошему – и даже некоторым новым хорошим вещам, например, экологическому сознанию, с которого начинаются многие первые школьные учебники (и среди них – учебник Закона Божия, который я видела в Италии: с внимания к красоте и хрупкости творения). Можно, конечно, сказать, что это привычное расхождение реальности (в которой господствуют утилитарные мотивы) и системы воспитания (в духе определенных гуманистических ценностей) — что это не более чем лицемерие, известное ханжество западного общества, которое всегда обличают местные мыслители неомарксистского толка, привыкшие срывать все и всяческие маски. Вот вы учите общежитию: люби ближних, помогай бедным, не презирай людей другой расы, — а на самом деле…. Вот вы говорите о музеях, о гениях, о вдохновении, о шедеврах, а на самом деле, искусство — тот же рынок, и успешные художники – это те, кто хорошо знают его, выбирают правильную стратегию и потому хорошо продаются и остаются в веках. Такого рода высказывания несут в себе тон вызова, провокации. Говорить так — дело обличителей общества, для которых в этом обществе предусмотрено свое место. У нас же такая “искренность” стала первым словом о вещах, стала системой воспитания. Воспитания – как я уже говорила – очередного нового человека, на этот раз современного, западного, продвинутого.
Это перевоспитание, которым у нас занималась, да и теперь занимается реклама. И как она воспитывает? — Ирина Александровна Седакова, моя сестра, как-то исследовала рекламу с этой точки зрения и сделала определенные выводы: это новая индоктринация, сменившая советскую. Чему она учит? Реклама учит жить. Одними из главных слов этой науки года три назад были “жизнь” и “жить”. Жить — значит уметь пользоваться всем быстрее и успешнее других, чтобы ни у кого другого ничего такого (например, такого шезлонга) не было. Игра на зависти, спеси, комплексе неполноценности – совершенно немыслимые для западной рекламы ходы: “А у соседа такого нет”.
Теперь, насколько я вижу не вооруженными теоретически очами, главным словом становится “право”: “Имею право хорошо сервировать стол”; “имею право купить…”; “я достойна такой косметики…”
Это перевоспитание, конечно, основано на некотором анализе прошлого. Обобщение, к которому приходит этот анализ, — несомненно, новый миф. Он похож на тот пересмотр истории, который был произведен в Германии после нацистской катастрофы. Виноватым в ней почему-то оказалось все лучшее в своей культуре, все любимое. Вот именно они: Гёте, Гегель, фольклорные песни — оказались ответственными за ужасы тоталитаризма. У нас, как все помнят, виновником происшедшего оказалась святая русская литература, как ее назвал Томас Манн. Не кто иной, как Лев Толстой, Федор Достоевский, Александр Блок — они подготовили весь этот кошмар. Поэтому перевоспитание должно было начаться с того, чтобы решительно покончить со всяким романтизмом, гуманизмом и идеализмом. Новый человек, успешный человек, — это спокойный циник и агностик, находящий комфорт в том, что ничего нельзя узнать, что “все сложно”. Следует быть обывателем, в котором не осталось никакой пассионарности, и все, что ему нужно, — это гарантии, это отсутствие риска, комфорт и безопасность. Если такой тип наконец восторжествует, мы будем жить в цивилизованном обществе. История кончится, потому что такой вот мирный обыватель не любит войны: зачем ему это все; он вылечен на сеансах психоанализа, он уже не невротик, как герои и гении. Всем ведь давно известно, что невротик и герой — одно и то же, а гений — патологическое явление.
Вся эта Библия либерализма принимается без малейшего сопротивления. Интересно, что эта сверхкритическая идеология антиидеологизма не дает критиковать себя. Каждый, кто выскажется против какого-нибудь из ее догматов, рискует репутацией: он будет быстро приписан к лагерю реакционеров, элитаристов, клирикалов и не знаю кого еще. Ах, вам не нравится венчание однополых браков?….
По-своему здесь повторялся европейский путь выхода из шока тоталитаризма – с одним значительным отличием: там искали выход из чувства собственной вины, а у нас темы своей вины при обсуждении прошлого и не возникало. Никто и никогда, высмеивая, вышучивая, брезгливо отталкивая все “совковое”, не заговорил о собственном стыде и вине.
При этом отличии, общий выбор — путь воздержания от высокого, романтического и доброго — по существу совпадает с европейским. В этом смысле показателен французский философ Андре Глюксман, написавший книгу “Одиннадцатая заповедь”. Одиннадцатая заповедь, по Глюксману, состоит в следующем: человек должен помнить, что ему соприродно зло. И поэтому никогда не стоит затевать ничего хорошего, потому что во все хорошее он внесет свое зло, и у нас будет очередная утопия, очередной тоталитаризм и так далее. Когда мне довелось встретиться с Глюксманом, я спросила его: “А не кажется ли вам, что эта одиннадцатая заповедь избыточна?” Он удивился. Я сказала: “Ведь если бы это не было известно, не нужно было бы давать все десять заповедей: „не убий“, „не укради“и т.д.: зачем человеку, у которого нет дурного внутри, запрещать такие вещи? Он и сам их не захочет.” Глюксман засмеялся и сказал, что моя критика довольно деликатна: один раввин ему просто сказал, что он считает себя Господом Богом, который дает новые заповеди.
Это, пожалуй, и есть тот урок, который смогли извлечь западные мыслители, пытавшиеся понять, что произошло в двадцатом веке: признание какой-то фундаментальной недоброкачественности человека и падшести мира. Удивительно, что это кажется таким необычайным открытием? Но это в самом деле катастрофа антропологии Просвещения, отменившего память о первородном грехе, — конец той картины человека, которая вдохновляла европейскую культуру последние столетия. Отмена посветительской отмены. Одна знакомая мне поэтесса из Израиля, выслушав мой рассказ про Глюксмана, заметила: “А я бы предложила другую одиннадцатую заповедь: „Помни, что в тебе есть что-то хорошее“”. Я думаю, что эта заповедь выглядела бы сейчас гораздо оригинальнее.
Итак, знание о внутренней порче и постоянное напоминание: не забывай, что мы живем в падшем мире, что ты падшее существо, — как будто должно удерживать человека от каких бы то ни было глобальных проектов и утопических надежд, грозящих ГУЛагом и Освенцимом. Однако не обдумано вот что: эта присущая человеку низость не перестанет действовать и тогда, когда он не будет предпринимать ничего хорошего… Так что выход из истории не удался.
Но выводы сделаны, картина сложилась и далее не обсуждается: да, это романтики, это поэты, идеалисты, аскеты, фанатики — это они виноваты в революции, это они все погубили, мы расхлебываем их поэтические замыслы.
На самом деле, есть другие осмысления происшедшего, и другие поиски его источника, которые мне кажутся гораздо более правдоподобными и которые, как мне кажется, до сих пор внимания к себе не привлекают.
Я имею в виду художнические анализы. Не политологов, не социологов. Я имею в виду, например, “Собачье сердце” Булгакова с его замечательным героем — хулиганом, недочеловеком. Мне пришлось однажды смотреть блестящий спектакль по этому сочинению Булгакова в Эдинбургском театре. Шариков, к моему удивлению, был как живой, знакомый, как говорится, до боли: как только шотландский актер смо так проникнуть в нашего люмпена и его мировое торжество? Зал смеялся, а мне было не до смеха: передо мной проходила наша история, победители и властители нашей страны. Диагноз: источник происшедшего — хулиганство, хулиганство как исторический феномен. Он возникает каждый раз, когда кончается аграрная цивилизация и люди из деревни приходят в город. Они вырываются из своей культуры и не приобщаются к городской. Здесь месторождение люмпенства, которому “нечего терять”, которому ничего не жалко, потому что окружает его чужое, месторождение хулиганства как всеобщей роковой опасности. Между прочим, эту стихию хорошо чувствовали и Блок, и Василий Розанов…Эту опасную полосу проходят все страны, в которых происходит индустриальная революция. Но в России этот момент, к несчастью, совпал с Мировой войной, со многим еще, с наличием теории захвата власти (обычно у хулигана теорий и партий не образуется). Последствия здесь были страшнее, но в своем роде такое вторжение хулигана переживали все европейские страны. Не в той же ли среде зарождалось нацистское движении? Гете здесь совсем не причем.
Из диагноза следует путь лечения. От чего же требуется исцелиться: от поэта, романтика, идеалиста, аскета в себе? или же от люмпена, хулигана, бесстыдника? Так вот, если герой тоталитаризма — булгаковский люмпен, хулиган, то это совсем другая история и из нее следуют другие выводы.
Но еще интереснее, как мне кажется, тот анализ, который невольно (поскольку это не составляло их непосредственной задачи) провели два совершенно разных писателя: Набоков и Пастернак, ни в чем другом не сходные. Но вот в этом они сошлись: они изобразили деятеля революции, того, кто устанавливал этот новый строй, как посредственность. Таковы герои Набокова, которых боится главный герой, alter ego автора (“Смерть титанов”), и таков Стрельников у Пастернака. Это люди, главное свойство которых – отчужденность от жизни, бесталанность или, как говорит о Стрельникове Лариса, принципиальность. Нужда в схеме, неспособность выйти за пределы этой схемы, неспособность допустить открытый мир, будь это мир искусства, мир морали, мир чего угодно — все для них должно быть упорядочено раз навсегда, решено и закрыто, как в старой песенке: “Касса закрыта — ключ у меня”.
Гораздо более целенаправленной и обширное, не только художническое, но историческое исследование крушения России предпринял Солженицын в “Красном колесе”. И, по моему впечатлению, его исследование кончается тем же диагнозом. У “старой правды” не нашлось даровитого защитника: если такие оказывались (Столыпин в первую очередь, фронтовые генералы), окружающая посредственность топила их с поразительной бездумной жестокостью, она топила не только людей с даром справедливости и заботы, но всякое даровитое решение. В отличие от Набокова и Пастернака, у которых мы видим более всего душевно-умственную сторону посредственности, Солженицын сосредоточен на посредственности нравственной, на убожестве сердца — и у “бунтарей” (именно так выглядит убийца Столыпина), и у приверженцев режима (военачальники, двор). Жорж Нива назвал это “крушением классической добродетели”. И здесь мы еще раз видим, что классическая добродетель и посредственность несовместимы. Человек добродетели – не “маленький человек”. Самый разговор о добродетели становится невозможным, если постулируется отчуждение от истины, источника человеческой интуиции добродетели, практической ориентации в добре и зле. “Маленький человек” — враг истины: она страшна для него своей огромностью и открытостью. Тем более праведник (в любом, самом униженном положении) – не “маленький человек”. Матрена отстоит от Акакия Акакиевича “яко востоцы от запад”. “Маленький человек” еле держится на поверхности жизни и тем вызывает у нас острую жалость: но праведник жалости не вызывает: он на своем месте держит мир.
Господство именно этого характера, “маленького человека”, а вовсе не какого-то Прометея из пропагандного мифа и составляло основу того старого тоталитаризма, в котором мы жили и из которого до конца не вышли. В брежневские времена Иван Жданов как-то заметил: “Вот, в русской литературе жалели маленького человека, а теперь нами этот маленький человек и правит”. Я с ним согласна, потому что то, что было тогда, никак не было правлением какого-то безумного романтика, кристально чистого кровопийцы и так далее. Ничего подобного: это был человек, который угнетает других, потому что он сам бесконечно угнетен. Он угнетен страхом — это человек запуганный. И чем более устрашающие формы принимает его торжество, тем очевиднее, что вся эта сила происходит из того, что он страшно боится; все, что он делает, — это превентивная агрессия. Как сказал известный немецкий писатель о фашизме: “В их силе нет блеска”. В посредственности блеска не бывает. Она и не понимает блеска. Великое для нее – это просто очень, очень большое и устрашающее.
Я хотела бы уточнить одну вещь: что я, собственно, имею в виду, говоря о посредственности, о том, что называли “маленьким” или “простым” человеком, чтобы избежать легко предсказуемых обвинений в элитаризме, высокомерии и т.п.. Посредственностью, которая составляет социальную опасность, я отнюдь не называю человека, у которого нет каких-то специальных дарований — совершенно не это. Я называю так человека паники, панического человека; человека, у которого господствующим отношением к жизни является страх и желание построить защитные крепости на каждом месте.
Русское слово “посредственный” по своей морфологии позволяет понять его по-разному: посредственный как нечто посредине, ни то ни се – или иначе: как человека, которому необходима опосредованность, который воспринимает все только через готовые, опосредованные формы: он не может перенести прямого неопосредованного, непосредственного отношения с миром. Вот такого человека и стали прославлять, называя его золотой серединой, которая спасет нас от опасных крайностей. Мне скрайне обидно за Аристотеля, который в своей “золотой середине” никак не предполагал посредственности, он бы никогда не связал ее с таким благородным металлом. Аристотелевская “середина” — очень радикальная вещь: она заключается в равном отстранении от двух противоположных пороков, но в этой сложной пропорции всегда есть блеск и мужество. Впрочем, не один Аристотель пострадал и обтрепался, попав в развязный журналистский дискурс.
Так вот, какую же опасность представляет собой человек, который не может открытым образом встретить реальность? По-моему, очень простую, и долго говорить об этом излишне.
Во-первых, это человек бесконечно манипулируемый, тогда как того, кто не так боится, труднее принудить к чему угодно.
Во-вторых, он постоянно настаивает на все большей и большей герметизации мира, замкнутости от всего иного, поскольку во всем другом есть риск. Я с большой радостью прочла в одном из посланий Иоанна-Павла II ответ на следующий вопрос: “Кто же виноват в расколе христианских церквей?” Папа отвечает: “Посредственность”. Посредственность внутри каждого из расколотых движения. Именно посредственности нужны расколы, потому что посредственность, как я говорила, — это желание обойтись без малейшей гибкости, без всякой открытости, держась за раз и навсегда принятые обобщения, которые заменяют личный опыт, заменяют то, с чего я начинала, — старую правду.
Представим себе цивилизацию, которая достигла полного торжества посредственности: она, несомненно, открывает двери крайнему риску, фанатизму, потому что фанатизм — это другой способ переживания той же самой неуверенности и того же самого страха. Это мы и видим в последние годы: столкновение мира без идеологии, без способности сопротивляться злу (поскольку нет худа без добра), без способности жертвовать (поскольку последняя ценность этого мира – продолжение существования почти любой ценой) — и людей, которые очень твердо знают, что всегда и на всяком месте нужно делать и не задумавшись пожертвуют ради этого и другими, и собой.
Вот все, что я хотела сказать. Простите за несвязность и незавершенность моих мыслей.
Участвуют: Ольга Седакова, Виталий Лейбин (ведущий), Алексей Левинсон, Михаил Блинкин, Дмитрий Ермольцев, Юрий Лапшин и др.
Лейбин: Я правильно понял, что это в некотором роде обсуждение кризиса не только российской культуры, но и европейской цивилизации?
Седакова: И нас в той части, в какой мы к ней принадлежим: в нашем культурном авангарде.
Лейбин: Удивительным образом это совпало с тем, что мы обсуждали до того. Я представляю политическое издание, но для нас сфера, – все равно часть культуры, и чтобы заниматься ей достаточно искренне, надо как-то найти в ней какие-то неложные вещи. И вот мы в прошлых лекциях обсуждали проблему так называемых демократических ценностей, в которых, кажется, мы попали в лужу.
Как это произошло с описанной вами идеологией рынка, то же самое произошло со многим другим, что как бы воспринято как импорт более развитой и более высокой западной культуры. В частности, есть ценности демократии, которые почти тотально в нашей интеллигентской среде, среди моих друзей склеиваются то с мнением ОБСЕ, то с процедурой — с чем-то техническим.
В нашей стране это, по-моему, всегда приходит к следующему дурацкому столкновению: образовалось два лагеря (если уж вводить политическую актуальщину в эту действительность). Получилось так, что, с одной стороны, есть люди, которые за демократические ценности, которые склеились с процедурой и с тем, что ценностями не является, а является чем-то скорее экспортным, рекламным вариантом какой-то части культуры. С другой стороны, есть люди, которые говорят про ценность русского языка, государственности и культуры, но при этом, кажется, не имеют на это права. И коммуникация между ними невозможна, возможен только мордобой. Одни говорят, что абсорбироваться надо с русской культурой, а не с чем-то другим, а другие говорят, что надо же демократию любить. В этом и есть ценность. Отсюда такая непродуктивность, по-моему, чудовищная в нашем общественном обсуждении.
Седакова: Да, и у нас это принимает особенно неуклюжие формы, но в принципе это та же развилка, на которой оказалась и европейская культура — не скажу об американской, я ее гораздо меньше знаю. Там есть господствующее интеллектуальное мнение, которое можно назвать левым в разных оттенках. Также есть очень небольшая часть консерваторов или людей, которых относят к правым. И между ними обнаруживается, может быть, не столь пародийное, но тоже безвыходное разделение. Все, что связано с совестью, гуманностью, поисками справедливости продолжает оставаться за левыми. Но в сферу репрессивного, того, что понимается как антигуманное, у левых попадает традиция, культура, воспитание. Все это репрессивно, потому что не все же получали хорошее воспитание, значит, это уже дискриминация и так далее.
С другой стороны есть консерваторы, которые прекрасно понимают ценность, глубину, высоту человеческой культуры. Но они могут спокойно (не патетически, как наши патриоты) высказывать вполне фашизоидные вещи, от которых у меня несколько волосы дыбом встают. Одна моя английская знакомая сказала: “Вы знаете, у нас все разделилось так: сердце — у левых, а голова — у правых”. И если два этих органа состоят в полном отчуждении, они не обеспечивают жизнедеятельности, и в итоге дают состояние столбняка.
Вопрос: Мысли две. Первая крутится вокруг того, что меня задел ваш рассказ про Финляндию, когда вы читали лекцию и студентам не было понятно, что им говорят. Как мне кажется, в нашем советском и постсоветском научном обществе вроде бы принято писать умными словами. Но не всегда понятно, когда эти слова умные, а когда они квази-умные, модные слова, новые. Новые, заимствованные. Гиперболизируя, можно сказать, что считается дурным тоном перевести книжку какого-нибудь западного философа, не сделав ее в три раза сложнее, чем она была в оригинале. Мне читать эти книжки очень сложно, я дико хочу понять, что имеется в виду, но сталкиваюсь как бы с преградой, с каким-то шумом. Я не понимаю, хочу понять, и, собственно, мне хочется, чтобы вы прокомментировали вот это.
Седакова: Я ваши требования нахожу совершенно законными. Употребление сложного языка, сверхсциентистского языка и усложнение перевода возникают просто оттого, что с содержанием что-то не то. Ведь для того, чтобы перевести просто, необходимо понять оригинал, а наш переводчик часто работает как зеркало, отражая слово за словом. Действительно, эти переводы часто затруднены совершенно неоправданно. И то, что использование научного языка позволяет скрыть собственную глупость, — это правда. Ваш вопрос говорит как раз о том, что вы совсем не похожи на тех финских студентов, потому что вы думаете и видите, что между словарем и содержанием есть расхождение. Их претензия была не в том: они не хотели трудностей. Они говорили: “Вы нам задаете трудные вещи. Мы не хотим думать над трудным”.
Вопрос: С другой стороны, очень разозлившись на все это, не поняв три книжки, которые я очень хотел понять, я решил, что в будущем, если я буду что-нибудь писать для своих будущих, если они когда-либо появятся, студентов, то писать я буду так, чтобы понял средний одиннадцатиклассник, поскольку эта мысль соответствует тому, о чем вы говорили касательно среднего простого человека. Не является ли это профанацией науки? Наука — это все-таки свято.
Седакова: Нет, я так не думаю и не хочу, чтобы меня поняли таким образом, будто я против совершенно естественной и веками освещенной традиции просвещения, преподнесения знаний в той форме, в какой их поймет начинающий, — не говоря уже о том, что простота формы может углубить и усложнить содержание. Ваше возмущение законно – и вывод Ваш мне нравится. Если бы вы сказали, что в ответ на это, в ответ на три книжки, которые меня разозлили, я буду писать только словами, известными пятилетнему ребенку, вот здесь вы бы поступили в постмодернистском стиле. Посмотри: при помощи словаря из десяти слов я передам вам всего вашего Гегеля.
Повторяю: называя что-то посредственностью, я совершенно не желаю никого обидеть, потому что это не обделенность природой, это выбранная позиция — вот что я имею в виду. Я выбираю эту позицию, я хочу быть «маленьким человеком», с которого взятки гладки. И одно из отличительных свойств посредственности— это как раз поступать реактивно. Раз ты так, тогда я так. Вот эта элементарная реактивность — одно из проявлений того, о чем я говорю.
Вопрос: Еще одна реплика на тему гениальности. Насколько я понял, вы сказали, что гениальность— это не патология. Я хотел бы в ответ сказать, что гениальность — это патология, потому что я бы определил гениальность как способность понимать, как работают вещи без должного багажа знаний на то. То есть когда человек прорабатывает кучу материала и после этого говорит, что так-то оно так-то, а это так-то, то это уже не гениальность, а мастерство. А гениальность, скорее всего, характеризуется тем, что человек чувствует, знает, как работают вещи. И поэтому она сродни патологии, потому что нормальный человек не способен понять, как работают вещи, не зная должного количества всего, чтобы понять.
Седакова: Тут я могу сказать, что общепринятый путь не стоит считать антропологической нормой. Действительно, чаще всего человека надо учить, но понять без учебы, без подготовки, прямым путем — мне кажется, это нормальная, природная способность человека. Человек — очень богато одаренное существо; другое дело, что по каким-то причинам создаются культурные затруднения, и он идет долгим постепенным путем, но мне кажется, гениальное озарение по существу нормально и несомненно здорóво — ничего патологического в этом нет.
Вопрос: То есть все люди гении?
Седакова: Может быть. По моему достаточно большому опыту общения с чужими детьми я могу сказать, что лет до шести они все гениальны. Потом некоторые из них начинают скучать и говорить: “Это мне скучно, это не для меня”. До пяти лет никто не отказывается от нового, их реакция всегда необычайно правильная.
Скорик: Проза поэта всегда интересна, но уйти, не услышав поэзию поэта было бы очень жалко. Если бы прочитали несколько своих стихотворений, я был бы очень благодарен.
Седакова: Мне кажется, это не относится к обсуждению…
Лейбин: Мне лично очень хочется послушать стихи, но я при этом хочу понять, успеваем ли мы чем-то заняться по содержанию.
Лаврентьев: Мне кажется, что этот важный вопрос о соотношении политики и культуры, явно стоит сейчас в России, и нам предстоит сделать выбор, насколько и в каком качестве мы здесь включаемся в европейскую позицию и насколько мы берем на себя смелость от нее отличаться. Та вторая позиция, о которой сказал уважаемый ведущий, она пока не смогла доказать, что мы можем идти только своим путем, не включаясь в общий путь развития европейской культуры; не было показано, что это может нас к чему-то привести. Пока что у этих людей есть возможность себя проявить, и мы пока что видим здесь сплошные провалы. Вот это моя точка зрения.
Седакова: Да, вот еще одна причина, по которой мне не хочется участвовать в публичных обсуждениях: постоянный сбой диалога. Тебе отвечают не на то, что ты говорил. Я не говорила о «своей дороге», никаких совсем «своих» дорог больше нет. Речь шла об общей современности и о том, какую в ней позицию выбрать: примкнуть к магистральному движению к торжеству среднего человека — или к тем, кто пытается как-то этому противостоять.
Если для нас, для меня, в частности, человека, выросшего на бесконечном почтении к европейской культуре, встреча с новой Европой была во многом печальным опытом, то же самое произошло и с их стороны. Разочарование в надежде на «помощь России». Какую помощь? Никто так не критикует современное европейское общество, как сами европейцы. Слава богу, этот навык у них есть. Давно обсуждая свою «утрату идентичности», многие в Европе ждали, что они услышат что-то ободряющее из России, пережившей такой трагический опыт, из России – наследницы великой культурной традиции. Что прозвучит не экзотический ответ общей растерянности,но ответ внутри общей ситуации, внутри европейской традиции, испугавшейся собственной исчерпанности. Вопрос не в претензиях на оригинальность, не в том, похожи мы или не похожи. Вопрос в солидарности. Может быть, нам есть что сказать.
Лейбин: Я имел в виду, что обе стороны не имеют потенций к тому, чтобы как-то себя проявить, потому что врут обе. В том числе и себе. Нельзя демократию импортировать без критики ее. А с другой стороны, Виталий Найшулль проводил параллель с Германией, полностью подтверждающую основной тезис, и говорил о том, что после фашизма там был введен запрет на гениальность, и это обсуждается там в такой формулировке.
Седакова: Поразительно, как эти формы сходятся. У нас говорили: “Вы слишком ученый. Здесь такие цитаты… Вы хотите показать, что вы образованный — это негуманно. Нельзя цитировать того, чего другие не знают”. Почему-то именно самое яркое, талантливое, ученое представляется самым опасным, хотя на самом деле это менее всего опасно.
Иванова: У вас очень четко прозвучала мысль о связи посредственности с воспитанием и образованием. И, конечно, всех волнует именно эта проблематика, потому что сейчас Россия входит в Болонский процесс: она подписала Болонскую конвенцию. Происходит сближение систем образования. Вопрос такой: на ваш взгляд, это движение от посредственности или наоборот?
И второй вопрос, связанный с предыдущим: для всех думающих людей, у которых есть дети, проблема об оптимальной системе образования сейчас является наиболее важной, потому что то, что есть в школах, как правило, не устраивает. Люди заглядывают в прошлом: а где же та, достаточно эффективная, система образования? С учетом вашего опыта: какая из известных европейских систем наиболее отвечает современным потребностям интеллигентного человека?
Седакова: Я не могу сказать, что я знаю это положение хоть сколько-нибудь подробно. Я могу рассказать только то, что я видела, и то, о чем говорят все. И этот рассказ будет печальным свидетельством упадка гуманитарной образованности. Совсем недавно я выступала в одном французском университете и меня спросили: “Вот у вас тут в стихах встречаются образы из греческих мифов, они для вас важны?” Я сказала: Да, но я боюсь, что принадлежу к последнему поколению авторов, которые переживают античность как нечто живое и лично необходимое. Я рассказала им о том, что в Англии студенты- филологи не знали, кто такая Аврора, которая встретилась им в стихотворении Пушкина: “Навстречу северной Авроры…”. Тогда я спросила, каких олимпийцев они знают. Недолго подумав, они вспомнили Аполлона, — и на этом список кончился. Тут мои французские слушатели начали переглядываться. Я сказала, что таким образом мы теряем не только Античность, но мы теряем всю нашу культуру: английскую, французскую и так далее, потому что без этого нельзя узнать сюжеты картин, нельзя понять стихи, в которых это все упоминается, вплоть до двадцатого века… Профессор дополнил меня: “И даже нельзя понять, что такое Европа – ведь это сюжет из греческой мифологии”. К моему изумлению, французские студенты сказали: “Неужели?”
Это падение гуманитарной образованности – относительно недавний процесс. Еще люди моего поколения получили прекрасное гуманитарное образование, они во сне могут перечислить всех олимпийцев, все классические мифы, все библейские истории. Нынешнее положение — это результат (как мне рассказывали) контркультурной революции, которую произвели люди моего поколения и немного старше. Дети этих революционеров уже ничего не знают, они наконец освободились от репрессивной культуры.
Левинсон: Ольга Александровна, мне хотелось бы от обсуждения печальных обстоятельств в западной культуре перейти к тому, что у нас есть и было. Мне кажется, что вопрос с посредственностью у нас стоял так: посредственность была взята за норму теми, кто имел возможность любым способом — политическим, идеологическим или каким-то другим — навязать свою власть. Может быть, можно сделать это, взяв за норму, например, гениальность. А может быть, нет — такой опыт не ставился. Но я хочу сказать, что у нас торжествовала не посредственность, а посредственность, взятая за норму.
Седакова: Да.
Левинсон: Тогда, по сути дела, то, каким инструментом осуществляли свою власть те, кто это делал, не так важно: это цвет кнута, а не факт его наличия. И мне кажется, что когда кто-то говорил вам, что вы слишком сложно пишете, то он брал на себя ответственность за распространение посредственности. Вам это говорили не читатели, а редакторы. Конечно, есть человек, который какого-то поэта не понимает, что здесь такого? Но когда редакторы запрещают кого-то публиковать, —вот где вставала проблематика посредственности.
Вопрос: встает ли она таким образом сейчас? Мне кажется, что встает. Мне кажется, что это происходит совсем по-другому. Опять предъявляется обществу идеал, который, может быть, еще не навязывается идеологической машиной, она еще не раскручена, но уже заходят разговоры о некой новой норме. Мне кажется, что это небезопасная штука.
Седакова: Посредственность, естественно, была одновременно и инструментом и целью: надо было превратить в посредственнность все население. И те, с кем это не удавалось подвергались преследованию — не каких-то политических взглядов, а просто потому, что они представляли собой не посредственность, этого было достаточно. То же самое происходило в Германии. Образцов преследования человека за то, что он не гений, мне кажется, мы не найдем. Мне кажется, и быть такого не может, чтобы гений превратился в репрессивную силу.
У нас все было очень просто устроено: была машина, которая формовала людей, у нее был свой аппарат, хорошо налаженная система и так далее. Как подобное происходит в обществе другого типа, для меня остается загадкой. Кто велит делать плохие выставки? Как получается, что человек, обладающий формальной властью, говорит: “Я этого не люблю, но я должен”? Кому он должен? Не государству, не компартии, не КГБ — некоему анонимному общественному мнению. Откуда оно берется, я не могу исследовать. Но оно отчуждено от каждого, оно над всеми.
Блинкин: Я позволю себе сначала некоторые воспоминания. Лет десять назад я просматривал материалы, связанные со вступлением России в Совет Европы. Меня поразило следующее обстоятельство: одновременно с принятием России в Совет там рассматривалась в качестве первого вопроса жалоба группы французских студенток марокканского происхождения по поводу того, что более 95 % университетских учебников Европы написаны белыми мертвыми мужчинами. Здесь усматривалась дискриминация по линиям живой—мертвый, черный—белый, женщина—мужчина. Это же жуткая дискриминация по трем важнейшим признакам. Самое интересное, что европарламентарии рассматривали это всерьез: была большая дискуссия, у меня не хватило терпения ее дочитать. Вот это выступление посредственности.
Я всегда считал, что это некоторые издержки той хорошо и тепло устроенной цивилизации. Их вина. На самом деле тезис Ольги Александровны по поводу посредственности в тоталитарном обществе — это цветочки по сравнению с торжеством посредственности в обществе посттоталитарном. Я только сегодня отдал господину редактору комментарий — он вывешен на сайте — по поводу гамбургского счета при властных назначения. Замечу простую вещь: в те годы, когда я учился в университете, ректором МГУ был ученый мирового уровня Иван Георгиевич Петровский —не будем обсуждать, кто является там ректором сегодня. У меня подобных примеров еще десятки. Сильно похоже, что наступление посредственности в посттоталитарном обществе страшноватей, и, честно говоря, когда я увидел название “Посредственность как социальная опасность”, я подумал о дискурсе существенно более политизированном, актуальном — к сожалению, это очень похоже на правду. А лекция была замечательная, спасибо.
Седакова: Да, это только самое начало. У меня нет готовых ответов: я только поделилась своими мыслями, которые давно уже пытаюсь продумать, но наглядность происходящего невероятна. И, вы знаете, даже не нужно другого ректора. Тот же самый вдруг будет вести себя иначе.
Поскольку мы все время сравниваем с собой: я попросила бы немного отключиться от этого и не думать, что я о том, какой ужас там, на Западе, тогда как у нас все в порядке. Насколько у нас плохо, я просто не обсуждаю. Если я говорю о том, что французские или английские студенты не знают Афродиты или Европы — это не значит, что я хочу сказать, как хорошо было у нас, когда все читали мифологию Куна. Нет, я прошу отсечь такого рода сравнение и об этом не говорю.
Вопрос: Мы говорим о современном обществе, не важно, российском или западном, о рациональном обществе и о посредственности в нем. Но до этого в течение тысячелетий человечество жило в условиях общества, которое условно можно назвать мифологическим. Оно жило в мифах. И частично мы сейчас, как вы сами заметили, пытаемся это преодолеть. Сложность в том, что в том, старом обществе посредственность тоже была. И она была в некотором смысле гораздо более жесткая: знай свое место, место, которое тебе определено богом. Рожденный шутом никогда не станет кшатрием. Рожденный кшатрием никогда не станет брахманом. Но в результате это порождало странный парадокс: человек, недовольный тем местом, которое ему определил бог, восставал и в некотором смысле восставал против бога, и приближался к нему. И, может быть, именно с этим связаны все эти великие имена: философия, литература, в том числе русская. То есть люди в некотором смысле соревновались с великими героями, великими богам.
Сейчас рационалинализация, полная и тотальная. Пример с левыми и правыми: на самом деле их позиции абсолютно последовательны и абсолютно рациональны. Они доведены до крайности. И в результате отрицание культуры в одном случае и расизм в другом. Есть ли выход?
Мир мифа целостен и полон. И, как ни странно, он давал возможность культурно развиваться. Есть ли выход здесь, когда наша ситуация порождает посредственность и только посредственность? Когда человек перестал соревноваться с богами и великими героями прошлого? Он соревнуется сам с собой, и мы с вами видим результат, не важно российская это культура или западная. Философия, литература… Есть ли имена, которые могут сравниться с теми, что были еще сто лет назад? Их все меньше и меньше. Есть ли выход из этого? Найдет ли современное рациональное общество какой-то выход?
Седакова: Мне кажется, что чему нас научил XX век, так это тому, что всеобщих проектов предлагать больше нельзя. В этом я согласна со всеми скептиками. Никакого общеулучшающего, никакого общего выхода предложить нельзя. Только вот этот самый выход: личное обращение каждого к самому себе, к внутреннему человеку. Я понимаю, что это не социальное решение, но, как мне кажется, никаких социальных решений опыт XX века нам принимать не позволяет.
Лейбин: Я хотел бы добавить, что все-таки запрет на гениальность, который был введен в Европе, в Германии, относился также и к философии, которая не может не осмысливать социальный предмет.
Ермольцев: Вы сказали, солидаризуясь с Иваном Ждановым, что советский строй состоял из маленьких людей. То есть в тоталитарных проектах нет вообще ничего романтического — сила без блеска. А я хотел попросить прокомментировать в этом аспекте идеи Тимура Кибирова, у которого есть, например, ряд антиромантических программных для него стихотворения, в том числе и “Еще раз о романтизме”, где он сближает две вещи: собственно романтическую парадигму всех этих великих бунтарей и сверхчеловеков и взбесившегося люмпена; он видит 1917 год, революцию именно в этом их сближении. Это бунт человека, стоявшего на своем, с его безмерными амбициями, отказавшегся от человеческой нормы, от вменяемости. Он разрушает эту серединную территорию культуры, которую сейчас Кибиров смело называет мещанством, вкладывая в это слово положительный смысл. По Кибирову, это есть романтизм.
Кстати, это предположение отчасти подтверждается тем, что именно романтическая парадигма, романтическая картина мира в наше время наиболее четко фиксируется в психологии уголовного мира, в блатном фольклоре того же Советского союза. Образ страдающего изгнанника, забитого миром бунтующего героя — образ сниженный, измененный. Как бы вы могли это прокомментировать? Понятие мещанства: для Кибирова, достойный выбор — это выбор в пользу как бы маленького человека, мещанина в его понимании, отказавшегося, может быть, от каких-то необычностей и находящегося на этой срединной территории.
Седакова: Я очень уважаю позицию Тимура Кибирова, я считаю его лучшим гражданским поэтом. Я была просто счастлива, когда услышала его лирическую программу жизни «Будем мещанами, Леночка». Я с ним совершенно согласно. Но его «мещанство» — это пушкинская традиция умиления скромной и опрятной жизнью. «Я, братцы, мещанин». Ничего общего с «посредственностью», какую я описывала, этот «мещанин» не имеет. Кибиров играет с пародийными употреблениями «мещанства» и «романтизма»: эпигонского ницшеанства, эпигонского демонизма и т.п. Отвечает ли оргинал за пародию? Томас Манн писал в “Моем брате Гитлере”, что тот самый художник-истерик, которого они воспитывали в своем декадентском искусстве — вот он и явился. — Но явился бездарный художник. Даровитые художники реализуются в своих трудах, а не в жизнестроительстве. И наш Сталин имел амбиции поэта – но он был дурным поэтом, за что и не уставал мстить.
То, что различает блатную поэзию и Блока, — это бездна. Может быть, блатной думает, что и он поэт, но он не знает, что поэзия Блока — это тягчайший труд, это по-своему строгая жизнь, это нечто совсем другое. Стихи Тимура восстанавливают нормальное восприятие вещей. Так что для меня здесь нет никакого противоречия. И, заметьте, когда он описывает мещанскую, то есть человеческую жизнь, его мещане занимаются чтением прекрасной словесности. Они не говорят, что это не для них.
А «демон» и «бунтарь», изображенный Кибировым, и есть посредственность. И не кажется ли вам, что он похож на того самого хулигана, о котором я говорила? Хулиган, примеряющий на себя Манфреда и Кармен, Ницше и Лермонтова.
Разговор же о романтизме в его собственной области – это отдельная тема, и сегодня я не могу об этом много рассуждать. Кто только его не развенчивал. И я не стала бы защищать очень многое в нем. Тем не менее, когда Иоанна-Павла II спросили, какое он любит искусство. И он сказал: “Ранний романтизм”. Я не уверена, что целиком приму человека, который никогда не испытал очарования Жуковского или Шопена. Но это, повторяю, отдельный разговор. Я хотела сказать одно: в анализе советизма неправильно выбрана перспектива: не здесь, не в романтизме дело. Даже если это разыгранный романтизм («Буревестник»), его разыгрывает та же самая посредственность. И получается пародия. Никак не Гельдерлин, не Гофман. Да, художник Гитлер, поэт Сталин… Всем известно, какие они поэты и художники.
Лапшин: Может быть, это моя иллюзия, но она какая-то очень стойкая, что вот тот некоторый общественный процесс, который происходит наиболее очевидно в России, потому что я здесь живу, но, наверное, и в Европе и вообще в западной цивилизации, он как бы так протекает, вытесняя культурную и духовную жизнь, а также людей, которые ей живут, на обочину. Совершенно очевидно, что у нас сейчас власть посредственности и что на поле демократии могут играть только посредственности. Люди культуры как бы не относятся к этому всерьез, они часто не упускают возможности на этом заработать, занимаясь обслуживанием этого процесса, его регулированием, и играют в конечном счете против самих себя.
Вопрос мой, простите за его банальность, в следующем: какой вы видите возможную позицию культурного человека в современном мире? Есть очень грустное ощущение, что все, что происходит по эту сторону: что показывают по телевидению, что происходит в мире больших чисел, больших масс людей, — не имеет отношения к тому, чем занимаются другие, к тому, о чем мы сейчас говорим. Это не будет услышано… Видите ли вы здесь возможность на что-то влиять в краткосрочной перспективе, долгосрочной перспективе?
Седакова: Знаете, для себя я всегда решаю одну задачу: не сделать чего-то такого, не сказать чего-то такого, что бы навсегда испортило мне жизнь. После чего я навсегда стану человеком, который совершил вот такой поступок, и дальше будет затруднено. Это для меня важнее и первичнее, чем мысль о том, могу ли я на что-то повлиять или нет. Влияние, по-моему, не в нашей власти. Я думаю, что достойно прожитая жизнь сама скажет о себе каким-то образом, может быть, не скоро, может быть, это будет таинственно и неприметно.. Мы сами не знаем, кому мы обязаны тем, что все-таки различаем, что хорошо, что не очень. Кто знает, какая и кем для этого проделана работа.
Кто проследит последствия поступка
в ближайшем дереве? –
как писал Рильке.
Вопрос из зала: Скажите пожалуйста, а можно ли утверждать, что массовая культура — это культура посредственности? И вообще, как соотносятся эти два понятия: массовость и посредственность?
Седакова: Массовую культуру трудно с чем-либо сравнивать. Когда ее осуждают, то обыкновенно сравнивают с «высокой», то есть авторской культурой. А это неверно. Ее предшественник — фольклор. Мы ведь не сравниваем фольклорные песни с Пушкиным. Существуют две традиции, одна более или менее анонимная и коллективная, другая авторская; сравнивать их было бы некорректно — поэтому я не сравниваю массовую культуру с индивидуальным творчеством, она другая. Ее естественно сравнивать с классическим фольклором, и тогда нам придется признать, что налицо огромное снижение уровня, тем, эмоций, форм. Очень обидная и страшная история: почему «средний человек» был зрителем шекспировских пьес, а теперь … теперь он захочет, чтобы для него их переработали в комикс? [реплика из зала – нрзб.] А, ну да, в виде фильмов — конечно.
У меня есть, видимо, неисполнимое желание, чтобы обсуждаемые вещи не слипались. Почему так трудно вести разговор, особенно у нас: потому что за одним словом сразу тянется ряд каких-то предположений и подозрений. Слышат не то, что ты говоришь, а то, что ты «хотел сказать», «имел в виду». Если я скажу, что я не люблю массовую культуру, за этим последует вот тако- о-й вот хвост всего, что мне будет приписано. И последним возражением обычно оказывается: «Но это же имеет право на существование!». Существующее не нуждается в правах на существование, оно есть, и мое мнение не лишит его бытия. Нам просто необходимо привыкнуть слышать тексты, а не подтексты, не додумывать за говорящего и верить его словам.
Лейбин: Да, мне кажется, что это, прежде всего, ошибка функции понимания, некоторая легкомысленность.
Седакова: Как у нас говорили: “А, ты хочешь этим сказать…” — и учили в школе: «что хочет писатель сказать этим художественным образом?». В американских учебниках на этом месте писали “what did he try to say?” — что “он старался” этим сказать?
Может быть, одна из драгоценных черт, которыми обладает тот, кого я никак не причислю к посредственности, — это внимание. Что в сущности отличает человека посредственного? он невнимателен. И хочет быть невнимательным, хочет «рассеяться», у него просто какая-то неутолимая жажда рассеяться, развлечься, расслабиться.
Стихи
Сегодня я не очень готова читать стихи, поэтому прочту, наверное, только две вещи. Одна из них — “Музыка”, посвященная композитору Александру Вустину
Музыка
Александру Вустину
У воздушных ворот, как теперь говорят,
перед небесной степью,
где вот-вот поплывут полубесплотные солончаки,
в одиночку, как обыкновенно, плутая по великолепью
ойкумены,
коверкая разнообразные языки
в ожидании неизвестно чего: не счастья, не муки,
не внезапной прозрачности непрозрачного бытия,
вслушиваясь, как сторожевая собака, я различаю звуки —
звуки не звуки:
прелюдию к музыке, которую никто не назовет: моя.
Ибо она более чем ничья:
музыка, у которой ни лада ни вида,
ни кола ни двора, ни тактовой черты,
ни пяти линеек, изобретенных Гвидо:
только перемещения недоступности и высоты.
Музыка, небо Марса, звезда старинного боя,
где мы сразу же и бесповоротно побеждены
приближеньем вооруженных отрядов дали,
ударами прибоя,
первым прикосновением волны.
О тебе я просила на холме Сиона,
не вспоминая
ни ближних, ни дальних, никого, ничего —
ради незвучащего звука,
ради незвенящего звона,
ради всевластья,
ради всестрастья твоего.
Это город в середине Европы,
его воздушные ворота:
кажется, Будапешт, но великолепный вид
набережных его и башен я не увижу, и ничуть не охота,
и ничуть не жаль. Это транзит.
Музыка, это транзит.
Клекот лавы действуюшего вулкана,
стрекот деревенского запечного сверчка,
сердце океана, стучащее в груди океана,
пока оно бьется, музыка, мы живы,
пока ни клочка
земли тебе не принадлежит,
ни славы, ни доли, ни успеха,
пока ты лежишь, как Лазарь у чужих ворот,
сердце может еще поглядеться в сердце, как эхо в эхо,
в вещь бессмертную,
в ливень, который, как любовь, не перестает.
“Ангел Реймса”
Франсуа Федье
Ты готов? —
улыбается этот ангел —
я спрашиваю, хотя знаю,
что ты несомненно готов:
ведь я говорю не кому-нибудь,
а тебе,
человеку, чье сердце не переживет измены
земному твоему Королю,
которого здесь всенародно венчали,
и другому Владыке,
Царю Небес, нашему Агнцу,
умирающему в надежде,
что ты меня снова услышишь;
снова и снова,
как каждый вечер
имя мое вызыванивают колоколами
здесь, в земле превосходной пшеницы
и светлого винограда,
и колос и гроздь
вбирают мой звук —
но все-таки,
в этом розовом искрошенном камне,
поднимая руку,
отбитую на мировой войне,
все-таки позволь мне напомнить:
ты готов?
к мору, гладу, трусу, пожару,
нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу?
Все это, несомненно, важно, но я не об этом.
Нет, я не об этом обязан напомнить.
Не за этим меня посылали.
Я говорю:
ты
готов
к невероятному счастью?
В метро. Москва.
Вот они, в нишах,
бухие, кривые,
в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах
(— ничего, уже не больно!):
кто на корточках,
кто верхом на урне,
кто возлежит опершись, как грек на луврской вазе.
Надеются, что невидимы,
что обойдется.
Ну,
Братья товарищи!
Как отпраздновали?
Удалось?
Нам тоже.
Определение посредственности от Merriam-Webster
me · di · oc · ri · ty | \ Mē-dē-ä-krə-tē \ 1а : качество или состояние посредственности смирился с его посредственностьюб : умеренная способность или ценность надоела бездарность местных школ
2 : посредственный человек самая умная посредственность среднего возраста — Оскар УайльдЧто на самом деле означает посредственность и почему ее следует избегать — это ваша единственная полярная звезда.| Автор: Presh Onyee | Нос сломан — рассказывание историй без границ
Лучше быть обычным человеком, чем посредственным.
подойдет мемНедавно у меня возник ряд мыслей на тему посредственности и того, что на самом деле означает быть посредственным. В последние недели у меня были разговоры, в которых в различных формах поднималась тема посредственности. Это заставило меня задуматься — Что на самом деле означает посредственность? Что значит быть посредственным?
Когда мы слышим слово «посредственный», кажется, мы понимаем, что оно означает.Оказывается, на самом деле нет. У нас есть представление о том, что это такое.
Выявление значения посредственности очень важно, поскольку идеи и изображения могут быть слишком абстрактными и не раскрывать осязаемый смысл, который вы можете уловить.
Если вас спрашивают, Что такое посредственность? Как бы вы это определили? Вы бы остановились надолго? Вы бы заикались? Не могли бы вы придать поверхностный смысл?
Есть разница между представлением / представлением о том, что что-то есть, и действительным знанием того, что что-то есть.
Когда у вас есть указатели, чтобы сказать вам, если человек посредственный или что-то источает посредственность. Тогда вы знаете, что это такое на самом деле.
Посредственность — это любой момент времени, когда вы не можете засвидетельствовать о том, что вещь или человек велики, бедны или средни.
Посредственный — это тот, о ком вы ни в коем случае не можете говорить о , как о великом, бедном или среднем. Он / Она не великий, не бедный и не средний.
Вот здесь все становится по-настоящему интересным.Обратите внимание на слово «не может» сверху и снизу.
Если я не могу сказать, что Бен великолепен, я не могу сказать, что он бедный, и я не могу сказать, что он тоже средний. Если я, , не могу решить, Бен, что тогда Бен? Бен посредственный!
А если серьезно, Преш, как может человек существовать ни в одном из этих трех состояний?
Хороший вопрос. После глубоких размышлений на этом этапе. Единственный ответ, который я могу вам дать относительно того, почему человек не может существовать ни в одном из этих трех состояний, — это просто СООТВЕТСТВИЕ .
google image search for mediocrityРешающим фактором, определяющим, является ли человек посредственным, является просто постоянство.
Из приведенного выше описания изображения причина, по которой человек говорит, что Бен может «осесть на полпути к вершине сложной горы» , заключается в том, что Бен не постоянно поднимается или спускается. Если Бен постоянно поднимается на , мы говорим, что Бен поднимается на . Если Бен постоянно выходит из строя , мы говорим, что Бен не работает. Тем не менее, если Бен постоянно дремлет посреди горы, мы не говорим, что Бен встал, мы не говорим, что Бен тоже упал. Мы говорим, что Бен ни на высоте, ни на падении. Бен находится на полпути к горе. Бен средний, Бен средний. ИМХО, Среднее все равно не равно Посредственности. ( Подробнее об этом ниже)
Сейчас,
Если Бен последовательно отлично, не моргая глазом.Можно сказать он отличный.
Если Бен постоянно бедный, не моргнув глазом. Можно сказать он бедный.
Если Бен последовательно среднее, не моргая глазом. Можно сказать он средний.
Среднее не означает посредственность, потому что решение может быть принято «в среднем». Решать вам.
Причина, по которой вы можете выбрать отличный, плохой или средний, заключается в согласованности . Доказательство посредственности зависит от двух основных факторов — последовательности и решительности. Если отбросить предрассудки, если вы не можете принять решение, человек оказывается посредственным, а вы принимаете решение потому, что человек или работа последовательны.
Тем не менее,
Если Бен в 8 раз из 10 больше, чем он беден, вы можете сказать «ну, он великолепен»
Если Бен в 8 раз из 10 бедный, чем великий, вы бы не назвали его великим, хотя у него есть несколько (2) отличных выступлений, вы бы сказали «ну, он плохой»
Если у Бена есть совпадение хороших и плохих выступлений ; Вы не назовете его великим, равно как и бедным.Всегда можно сказать, что он средний. Еще лучше, вы бы сказали «он хорош, но не очень хорош». Вы можете решить.
Если, скажем, из 10 выступлений вы не можете сказать, хороший ли Бен, плохой или средний. Тогда Бен посредственный. Почему? Потому что Бену не хватает согласованности и , и он не может помочь вам с выбором . Бен не соответствует ни одному из трех (3) состояний.
Есть идея сидеть на заборе вместо среднего.
Либо пойдет, либо нет.Затем попробуйте a.k.a (давайте посмотрим, что из этого получится)
Попробуй такой же, как средний, как хороший. Словарь определяет посредственный как средний, и я не полностью с ним согласен, потому что «средний» — это решение. Я могу сказать, средний ли человек или выступление. Тот факт, что я могу принять такое решение, не означает быть посредственным.
Определение Google для посредственногоНа мой взгляд, среднее — это не посредственность просто потому, что люди могут принять решение .
Причина, по которой люди могут принять решение для среднего человека или выполнить e, заключается в том, что они несут ответственность , они подотчетны , у них есть некоторая форма контроля .
Я могу сказать «Давай попробуем, Бен» , потому что я чувствую, что с control я могу добиться желаемого результата. Я чувствую, что могу контролировать ситуацию.
Люди не говорят, что могут «попробовать», если сразу знают, что что-то не удастся.Люди не говорят «попробуй», когда уверены в успехе. Они либо говорят: «Я могу это сделать», либо «Я не могу». Люди говорят «попробуй» только тогда, когда есть шанс что-то сделать и у них есть какая-то форма контроля. И причина, по которой они говорят «попробуй», заключается в том, что они могут решить. «Попробовать» — это решение.
Предубеждение в сторону , в тот момент, когда возникает состояние нерешительности в отношении ваших способностей или работоспособности как личности, тогда вы посредственны. В тот момент, когда вы не можете помочь людям принять решение относительно вас, вы посредственны.Период.
Если я не могу сказать, что Бен велик без борьбы.
Если я не могу сказать, что Бен без борьбы средний.
Если я не могу сказать, что Бен беден без борьбы.
Другими словами, если Бен не может помочь мне принять решение о в отношении него, то Бен посредственный. Конец истории.
И дело не в том, что посредственный не может быть великим, не в том, что он не может совершенствоваться, не в том, что он не может учиться. Просто потому, что они непоследовательны. Их улучшения не последовательных , они не последовательных в их обучении, они находятся в состоянии посредственности.
Внимательно изучите словарные синонимы слова «посредственный» —
обычный, обычный, банальный, средний, средний, сносный, удовлетворительный.
Общей нитью, которая проходит во всех этих словах, является отсутствие согласованности .
Никто не помнит посредственного.
Самый важный вывод от посредственности — то, что никто не помнит посредственность.
Причина, по которой между Роджером Федерером и Рафаэлем Надалем не прекращаются споры, заключается в том, что они оба ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ, хотя у них обоих была серия плохих и средних выступлений.
То же самое с Лионелем Месси и Криштиану Роналду.
То же самое с Леброном Джеймсом и Коби Брайантом.
Вот почему вы слышите Серену Уильямс, Бейонсе, Мартина Лютера Кинга, Билла Гейтса, Стива Джобса и т. Д.Причина, по которой о них не прекращаются из года в год дискуссии, заключается в том, что они не посредственные. Никто не помнит посредственного.
Все это популярные примеры людей, которые были последовательны в одном состоянии — великие. Есть и другие, которые постоянно являются хорошими (средними) и постоянно плохими.
Не быть посредственным не означает, что вы станете всемирно известным, это не значит, что вы всегда будете великим или что у вас не будет плохих и средних результатов.Возможно, вы не так велики и популярны, как Стив Джобс или Мухаммед Али.
Вы можете быть лучшим обслуживающим персоналом или продавцом, когда-либо работавшим в вашей небольшой компании, вы можете быть ведущим шеф-поваром во всплывающем ресторане на севере Парагвая или быть хорошим собачником в округе. Но вы производите такой стабильный результат, что люди могут принимать правильные решения в отношении вас. Они не сидят на заборе.
Как личность, ваша единственная северная звезда, во всем, что вы делаете, должно быть стремление убежать и как можно дальше от посредственности.
По мере того, как я получу больше ответов и более глубокое понимание, я буду продолжать уточнять, что для меня значит посредственность, а затем обновлю эту статью, но до того времени это 👆 мои друзья посредственность .
Hola 🙋♂️and Shalom ✌!
определение в Кембриджском словаре английского языка
Если вы попытаетесь сделать слишком много с самого начала, это приведет к тому, что будет посредственным повсюду.Что лучше — талант или посредственность ?Еще примеры Меньше примеров
Посредственность , робость и низкая производительность встречаются от континента к континенту.Почему мы принимаем посредственность , когда речь идет о наших детях? Посредственность терпит все как есть, не имея твердого плана изменить ситуацию к определенной дате. Посредственность находится как можно ближе к низу, так и к верху. Большинство людей живут в состоянии посредственности .Да как посмел местный бизнес бросить вызов крупному национальному бренду , посредственности . Страх и унижение не являются эффективными инструментами для создания отличной производительности (хотя они отлично подходят для обеспечения посредственности ).Это единственный способ избежать посредственности, и невежества, которые широко распространены в этой стране. Сказать, что такие программы должны быть запрещены до тех пор, пока все исследования не будут направлены в одном направлении, было бы рецептом для паралича и посредственности .В этой неудаче мы все виноваты, будь то наши действия или бездействие, которое привело к тому, что статус-кво стал посредственностью . Печально видеть уровень апатии и принятия посредственности , который есть сегодня у многих людей, молодых и старых.То, что наша награда за местную рекламу показывает, что нужно перестать присуждать посредственности . В мире, который создали бесцельную , посредственность была добродетелью, даже если вам приходилось ее подделывать.Эти примеры взяты из корпусов и из источников в Интернете. Любые мнения в примерах не отражают мнение редакторов Cambridge Dictionary, Cambridge University Press или его лицензиаров.
40 цитат, чтобы вдохновить вас не соглашаться на посредственность
Посредственность фатальна.Делайте то, что делает большинство людей, и вы в конечном итоге станете рабом. Действуйте и работайте над своими мечтами и целями. Пусть эти цитаты вдохновят вас не соглашаться на посредственную жизнь и стремиться к величию.
«Перестаньте позволять своему страху обрекать вас на посредственность». Д-р Стив Мараболи
«Любой человек в любой сфере жизни, довольный посредственностью, неверен самому себе». Джордж С. Паттон-младший
«Что-то глубоко в человеческом сердце разбивается при мысли о посредственной жизни.”К. С. Льюис
«Единственный способ избавиться от посредственности — продолжать стремиться к совершенству». Эрик Томас
«Посредственная жизнь — пустая трата жизни». Коллин Гувер
«Не трать свою жизнь зря. Никто не выбирает посредственность, но многие соглашаются на нее. Никогда не решить.» Аноним
«Бойтесь посредственности». Джонатан Элери
«Не соглашайтесь на посредственность. Рискнуть. Рискнуть. Найдите эту страсть. Зажгите его снова. Влюбитесь снова и снова. Это действительно того стоит.”Брайан Крэнстон
«Реалистичность — самый распространенный путь к посредственности». Уилл Смит
«Чем меньше вы общаетесь с некоторыми людьми, тем лучше ваша жизнь. Каждый раз, когда вы терпите посредственность в других, это увеличивает вашу посредственность. Важным атрибутом успешных людей является их нетерпение к негативному мышлению и негативному поведению людей ». Колин Пауэлл
«Ревность — дань, которую посредственность платит гению». Фултон Дж. Шин
«Вы рождены гением.Но вы смирились с посредственностью? » Робин Шарма
«И они говорили о посредственности провинциальной жизни, такой удушающей, такой роковой для всех благородных мечтаний». Гюстав Флобер
«Не идите за толпой и ведите посредственную жизнь. Выберите путь, по которому меньше путешествовали, и воплотите в жизнь свои мечты » ПТРК
«Без энтузиазма вы обречены на посредственную жизнь, но с ним вы можете творить чудеса». Ог Мандино
«Остерегайтесь посредственности, которая угрожает среднему возрасту, его ограниченности мысли и интереса, тупости фантазии, слишком внешней жизни и умственной слабости.»Маргарет Фуллер
«Яростно протестуйте против посредственности». Аноним
«Посредственность — злейший враг процветания». Генри Форд
«Разница между посредственностью и совершенством часто заключается в усилиях». Диана Уоринг
«Люди, которые не могут мотивировать себя, должны довольствоваться посредственностью, какими бы впечатляющими ни были их другие таланты». Андре Карнеги
«Никогда не поддавайтесь инерции посредственности». Марлон Брандо
«Вы никогда не увидите выдающегося орла, летящего низко с голубями посредственности.”Onyi Anyado
«Никто не поднимется над посредственностью, если он не использует мозги других людей». Наполеон Хилл
«Однажды испытав совершенство, вы больше никогда не будете довольствоваться посредственностью». Томас С. Монсон
«Только посредственность ускользает от критики». Джон Стейнбек
«Посредственность не знает ничего выше себя, но талант легко распознает гения». Артур Конан Дойл
«Цена совершенства — дисциплина. Цена посредственности — разочарование.”Аноним
«Лучше для всех делать то, что у вас действительно хорошо получается и что вы любите делать, чем быть еще одним примером посредственности». Джон Уильямс
«Великие духи всегда встречали яростное сопротивление посредственных умов». Альберт Эйнштейн
«Не соглашайтесь на посредственность, когда вы были созданы для величия. Знай, кто ты ». Аноним
«В ту минуту, когда вы соглашаетесь на меньшее, чем заслуживаете, вы получаете даже меньше, чем рассчитывали». Морин Дауд
«Откажитесь быть средним.Пусть ваше сердце взлетит так высоко, как только сможет ». А. В. Тозер
«Моя жизненная цель — заставить замолчать голос в моей голове, вопиющий о посредственности». Аноним
«Вы действительно счастливы или просто комфортно?» Аноним
«Почему, когда рождается ребенок, мы часто называем его или ее« чудом жизни », но затем принимаем посредственность в своей жизни? Где по пути мы упустили из виду то чудо, которое МЫ? Хэл Элрод
«Посредственность наносится самому себе. Гений самоотвержен.”Уолтер Рассел
«Если вы хотите зарабатывать миллион долларов в год, исключите посредственность из своего мышления и своей жизни». Джон Ассараф
«Некоторые люди бросают свои дары на посредственную жизнь, великие люди бросают все, что у них есть, в свои дары и добиваются успеха в жизни». Грег Вернер
«Пусть ваши мечты будут больше, чем ваши страхи, ваши действия — громче ваших слов, а ваша вера — сильнее ваших чувств». Аноним
«Заставляйте себя делать больше и получать больше опыта.Используйте свою энергию, чтобы начать расширять свои мечты. Да, расширяйте свои мечты. Не принимайте посредственную жизнь, когда у вас есть такой бесконечный потенциал в крепости вашего разума. Не бойтесь использовать свое величие ». Робин Шарма
Поделитесь с другими, чтобы помочь им пробудиться!
Вы смеете отличаться?
Привычки — это то, что отличает среднего лидера от великого. Мы можем утверждать, что талант — это самый важный фактор; мы можем спорить, как количество харизмы отличает их друг от друга.Тем не менее, если бы вы показали мне, что вы считали великим лидером, я могу показать вам привычки, которые сделали его / его великим. У великих лидеров есть отличные привычки и они умеют усердно трудиться.
Развитие хороших привычек — это тяжелый труд
В первые годы учебы в колледже я потратил много времени на обучение игре на трубе. Игра на трубе требовала времени и дисциплины. У меня был некоторый природный талант, но его недостаточно, чтобы скрыть свою неспособность. Мой учитель трубы был дисциплинированным человеком и, несомненно, обладал талантом.Для меня важна его трудовая этика. Он должен был быть одним из самых трудолюбивых наставников, с которыми мне посчастливилось работать.
Однажды днем я был в его офисе, готовясь к еженедельному уроку игры на трубе. Пока я готовился, мои глаза осмотрели комнату и увидели, что цитаты были повсюду в его офисе. Мой взгляд остановился на одной цитате, которая навсегда изменила мое представление о моей игре. Это была цитата моего школьного тренера по баскетболу Тима Нотка, которая стала популярной благодаря профессиональным спортсменам Кевину Дюранту и Тиму Тебоу:
«Тяжелая работа лучше таланта, когда таланту не удается усердно работать.”
Тяжелая работа важнее таланта. Ключ к успеху не в вашем таланте или способностях. Талант и способности необходимы, но они не являются главными факторами. Они второстепенные роли в рассказе, который вы пишете.
В конечном счете, упорный труд является ключом к вашему успеху. Хорошая рабочая этика создает импульс, который продвигает вас вперед к вашим целям.
Мотивация — не ответ
Сколько раз вы видели, как кто-то идет на конференцию, вдохновляется, а затем возвращается домой и ничего не делает?
Если бы мотивация была ответом, мир изменился бы в сотни раз.Тем не менее, когда мы выглядываем из дома или включаем новости, мы не видим утопического общества.
У нас есть тысячи людей, которые вдохновляются, но им не хватает трудовой этики, чтобы применить все, что они узнали. Снова и снова подкрадывается разочарование. Мы настолько мотивированы и вдохновлены тем, что видим, но не можем реализовать то, что могло бы изменить нашу жизнь.
Разочарование случается, когда разрыв между тем, что вы ожидаете быть правдой, становится больше. Мотивация имеет тенденцию создавать ожидания, не связанные с реальностью.Мы хотим покорить мир, но не можем отказаться от Netflix достаточно долго, чтобы сделать это.
Мотивация — это не ответ, а тяжелая работа — это ответ. Хорошие привычки и распорядок дня, которые приводят к успеху, являются побочными продуктами сильной трудовой этики. Привычки и распорядки, которые мы создаем и которым следуем, являются фундаментом, на котором мы строим успешную жизнь.
Как усердно работать, работая умнее
Вот 4 распорядка, которые помогут вам научиться усердно работать и достигать краткосрочных и долгосрочных целей.
1. Определите, как выглядит выигрыш
В футболе игрок, который выходит в зачетную зону, получает очки. В футболе игрок забивает мяч ногой в сетку и забивает. Хоккей, лакросс и баскетбол — это одно и то же. Игрок берет объект и перемещает его в обозначенную область, чтобы набрать очки. Команда, набравшая наибольшее количество очков, побеждает в игре.
Почему мы можем определить, как выглядит победа в спорте, но не можем этого сделать в нашем руководстве, в нашем бизнесе или дома?
Учиться усердно работать, не ставя цели, бесполезно.Безумие усердно работать, не имея четкого направления для размещения своей энергии. Я бы сказал, что определение победы — одна из самых важных процедур, которые может выполнять лидер. Определение победы отделяет поверхностную деятельность от значимой.
Когда я определяю победу, я знаю линию ворот, которую мне нужно пересечь. Зная, где находится линия цели, я узнаю, что мне нужно предпринять, чтобы ее пересечь. Не имея четкого направления, я крутю колеса в надежде, что доберусь до пункта назначения, который не определил.Это все равно, что запрашивать маршрут у GPS, но не ввести пункт назначения.
4 шага к определению выигрыша
- Знайте желаемый результат.
- Объявляйте результат в конкретных, содержательных терминах.
- Запишите результат.
- Установите в своем списке занятий только то, что будет способствовать достижению ваших целей.
Позвольте привести пример. 15 лет назад я начал говорить профессионально. Как молодой и наивный оратор, я думал, что победа означает, что я должен получить реакцию аудитории.Если они аплодировали, улыбались или плакали, я считал себя победителем. Проблема заключалась в том, что я не понимал, как выглядит победа. Как опытный оратор, мои победы выглядят иначе.
На сегодняшний день, когда я говорю, я не ищу каких-либо эмоциональных реакций со стороны аудитории. Я выиграю, если и только если я четко изложу свою точку зрения, чтобы любой, кто слышал выступление, мог принять ее и применить в своей жизни в тот день. Вот как я определяю победу, когда говорю сейчас.
Создайте привычку объявлять победу.Когда вы это сделаете, вы увидите, что ваша продуктивность взлетит и ваша поддержка возрастет. Сочетание этики трудолюбия с мудрыми решениями приводит к победе. Перестаньте быть мышью на колесе, которое никуда не денется, и начните быть капитаном своего флота.
2. Оцените свою активность
Не вся деятельность одинакова. Есть вещи, которые вы должны сделать, и то, что мы можем отдать или удалить. Самая большая проблема для лидера — понять разницу. Понимание того, какая деятельность является занятой, а какая миссионерской, имеет решающее значение.
Нам не только нужно научиться оценивать свою деятельность, но мы должны сделать это основной рутиной в нашем арсенале успеха. Прекратите так много работать над всем и начните учиться усердно работать над правильными вещами.
Не каждое занятие поможет вам продвинуться вперед. На самом деле, вам никогда не суждено было делать все самостоятельно! Как только мы перестанем пытаться быть мучениками в нашем руководстве, мы сможем начать думать о том, как избавиться от проблем с помощью делегирования.
Основываясь на коробке Эйзенхауэра, есть 4 вещи, на которые мы обращаем внимание при принятии решения о том, какие виды деятельности являются важными:
- Сделать сейчас
- Сделать это позже
- Передать другому лицу
- Удалить
Сильные вопросы — это способ узнать, является ли действие правильным или нет:
- Двигает ли меня эта деятельность к моим целям или от них?
- Обязательно ли мне выполнять это задание или я могу передать это задание кому-нибудь другому?
- Это мероприятие должно быть прямо сейчас или его можно запланировать на более поздние даты?
- Нужно ли вообще выполнять это действие?
Оценка того, чем вы занимаетесь, должна быть повседневной рутиной.Умение усердно работать должно способствовать прогрессу. Наличие системы оценки и распорядка поможет.
3. Расставьте приоритеты в календаре
Если бы вы показали мне свой календарь, я мог бы показать вам, почему вы не продвинулись дальше. Когда вам не хватает рутины вносить что-то в свой календарь, происходят две вещи.
Во-первых, то, чего нет в вашем календаре, не делается.
Это простая истина, которую часто упускают из виду. В вашем календаре есть сила изменить вашу жизнь.Тем не менее, мы не используем наши календари в полной мере.
«Вы никогда не измените свою жизнь, пока не измените то, что делаете ежедневно. Секрет вашего успеха кроется в вашем распорядке дня ». -Джон К. Максвелл
Кроме того, если вы не отмечаете свои действия в своем календаре, вы оставляете его открытым для других.
«Главное — не расставлять приоритеты в вашем расписании, а планировать свои приоритеты». -Стивен Кови
Наличие в вашей жизни распорядка, в котором вы ставите вещи в свой календарь, имеет решающее значение для вашего успеха.Это не рутина, которую нельзя игнорировать.
Пора вывести ваше лидерство и бизнес на новый уровень. Пришло время занести в календарь свои распорядки дня вместе со своими приоритетами.
4. Размышляйте о своем дне и планируйте следующий
Все мы занимаемся утренним распорядком. Как бы это ни выглядело для вас, утром должен быть распорядок, который настраивает вас на успех.
Тяжелая работа начинается утром, когда ноги касаются земли.Создание привычки побеждать начинается с первого дела, которое вы делаете этим утром. Если вы выиграете свое утро, вы выиграете и свой день.
Но как часто вы слышали, как люди говорят о вечернем распорядке? Завтра выиграно за день до того, как это произойдет. Когда вы не можете спланировать свой день, вы можете направить свои усилия не на то, что нужно. Рут заменяет рутину. Нерешительность заменяет решительность. Потери заменяют победы. Уныние ослабит ваш импульс и увеличит шансы откладывать дела на потом.Поэтому мы составили расписание накануне вечером.
«Каждое сражение выиграно или проиграно еще до того, как оно началось». -Сун Цзы
Упорный труд не обязательно должен быть тяжелым. От вас не потребуется много усилий, чтобы научиться усердно работать, если вы работаете с умом. Наличие времени, когда вы размышляете над днем и расставляете приоритеты, является решающим фактором.
Используйте эти вопросы, чтобы поразмыслить над своим днем:
- Что прошло хорошо?
- Что пошло не так?
- Что я могу изменить?
- Что мне нужно, чтобы начать делать?
- Что мне нужно прекратить делать?
Итог
Путешествовать по жизни — тяжелая работа.Тем не менее, работа не должна быть тяжелой, если вы работаете умнее. Когда вы создаете процедуры, поддерживающие вашу миссию, вы добиваетесь победы. Усердно работая, умный подход склонит чашу весов в нашу пользу.
Легенда бокса Джо Фрейзер сказал:
«На ринге не делают чемпионов; там их просто узнают ».
Чемпионы проделали тяжелую работу за кулисами. Мир признал их чемпионом, когда они увидели результаты упорного труда. Прямо сейчас вы делаете работу по созданию в себе чемпиона.
Эта работа — наведение порядка в ваших распорядках, потому что теперь вы знаете, что успех проистекает из ваших повседневных распорядков. Если вы не добиваетесь желаемого успеха, то пора что-то изменить.
Подробнее о создании здорового распорядка дня
Фото: Зан через unsplash.com
Ваш путь из посредственности
Это тяжелая пилюля, но большинству людей никогда не удастся полностью реализовать свой потенциал к успеху. Некоторым проще этого не делать.Трудно бороться с успокаивающей силой посредственности. Если вы не желаете наносить удар и не можете смириться с возможностью неудачи, велика вероятность, что вы застряли. Независимо от того, хотите ли вы начать свой бизнес или подняться по служебной лестнице, движение вверх возможно, если вы сможете отогнать негатив и сосредоточиться на правильных вещах. Если вы действительно знаете, с чего начать и что делать, то возможно все.
Учитывая, насколько легко попасть в образец посредственности, я подумал, что изучение того, что держит людей в ловушке этого состояния и как это исправить, было бы интересной темой для обсуждения.Если вы читаете это и чувствуете себя застрявшим в каком-то аспекте своей жизни, только вы можете знать, что вас там держит, но я надеюсь, что эта статья поможет вам принять важные решения.
Вы должны быть готовы потерпеть неудачу.Идея неудачи пугает, и если вы потерпели неудачу раньше, реальность может только ухудшить ситуацию. Мысль о том, что кто-то изо всех сил пытается чего-то достичь, но не достигает этого, может казаться наихудшим из возможных результатов.Хотя этот страх легко понять, помните, что если не пытаться, это может не закончиться неудачей, но это также приведет к неудаче.
Неудача не доказывает, что вы недостаточно хороши. Это доказательство того, что вы пробовали и что в следующий раз вы адаптируетесь и попробуете по-другому. Если вы не примете этого, вы никуда не денетесь. Чтобы быть лучше себя, вам нужно приготовиться к неудачам, они научат вас совершенствоваться, сделают вас смиренными и развивают свой характер. Когда вы принимаете неудачи как естественную часть жизни и что-то , иногда неизбежное , вы увидите, что ваши показатели успеха и отношение значительно улучшатся.
Мышление — ключ к успеху. Верьте и ДЕЙСТВУЙТЕ как победитель.
Правда иногда утомляет, но у большинства людей нет чувства собственного достоинства, чтобы поверить в то, что они могут осуществить свои цели и мечты. Проблема с таким мышлением в том, что вы создаете самоисполняющееся пророчество. Вы не добьетесь успеха, если не думаете, что сможете. Ваше отношение и образ мышления имеют огромное значение для достижения ваших целей. Обязательно сосредоточьтесь на правильном состоянии ума.
Ваше мышление основано на вере во что-то положительное.Иногда это будет очень реалистично, а иногда — долгосрочное видение. Действовать так, как будто вы успешны, или понимать, что успех — это просто попытка или несколько попыток избежать посредственности.
Цените самообразование.«Каждый приобретенный навык удваивает ваши шансы на успех». -Скотт Адамс
Учиться и расти непросто, и именно поэтому большинство людей предпочитают бездумные развлечения и отвлечение, а не образование и изменение себя.(Поставьте в очередь следующий выпуск «Костюмов») К сожалению, это основная причина, по которой люди остаются обычными. Если не сосредоточиться на работе над самим собой, вы останетесь там, где находитесь, и никто так не вырастет. Могу честно сказать, что без моей коллекции книг я бы столкнулся с гораздо большим количеством проблем на протяжении своей карьеры.
Ставьте цели и придерживайтесь их!Не ставить цели или слепо стремиться к нереалистичной цели — две большие ошибки, которые я вижу ежедневно.Установка умных целей (щелкните, чтобы узнать о том, как ставить цели, которых вы можете достичь), вам поможет. При постановке целей они должны быть конкретными, измеримыми, достижимыми, реалистичными и своевременными. Постановка целей, которых вы можете достичь, направит вас в наилучшем направлении к достижению ваших целей с течением времени. Записав свои цели и поделившись ими с людьми, вы сможете легче их выполнять.
Работайте на рост и образование, а не на титулы и деньги.Я был свидетелем того, как бесчисленное количество людей гнались за деньгами или титулом только для того, чтобы разочароваться.Вы должны сосредоточиться на эмпирическом обучении и личном преобразовании. Сосредоточение внимания на самосовершенствовании и последовательном обучении обычно приносит награду за упорный труд в продвижении по карьерной лестнице. Само собой разумеется, что вы всегда должны сосредотачиваться на том, чем вы увлечены.
Люди увлечены разными вещами. Обеспечение того, чтобы увлечение было сосредоточено на задачах, которые могут помочь в достижении ваших целей, является ключом к успеху.
Не тратьте больше времени на зависть, чем на то, чтобы добиться успеха.
Ревность не дает никаких преимуществ, затуманивает суждения и не имеет никакой ценности для вас, вашей карьеры или вашего развития. В идеале просто остановиться здесь и избежать ревности было бы здорово, но это совершенно нереально.
Ревность — главная причина, по которой люди застревают в бездействии. Они видят, чего кто-то достиг, и оправдывают себя и себя, а затем заставляют себя отрицательно относиться к себе.
Время, потраченное на ревность, — это время, которое можно было бы потратить на работу над собой — с позитивным мышлением.Если вы постоянно отслеживаете действия других людей, ваше мышление сосредоточено на них, а не на вас. То, что они делают или не делают, не помогает вам выйти из состояния посредственности. Преобразуйте время, которое вы тратите на то, чтобы ревновать других и подражать им, во время, которое вы тратите на то, чтобы стать тем, кем вы являетесь. В основном, оставайтесь на своей полосе.
Сосредоточьтесь на постановке работы над вашими целями. Если вы пропустили цель, выясните, где вы ошиблись, и попробуйте еще раз. Не зацикливайтесь на том, что у других есть то, что вам нужно.Сосредоточьтесь на реальных способах достижения собственного успеха по-своему.
Так как же избежать посредственности?
«Момент, когда вы принимаете полную ответственность за ВСЕ в своей жизни, — это день, когда вы заявляете о своей способности изменить ВСЕ в своей жизни». -Hal Elrod
Да. Эта цитата и все про нее, да. Самое важное, что нужно понять, — это то, что вы несете ответственность за все в своей жизни, и вы можете контролировать только свои действия и свою способность ставить цели и поддерживать эффективный образ мышления.Когда все это совмещается, удивительно, чего можно достичь.
Дело в том, что БОЛЬШИНСТВО людей останется посредственностью. Они будут цепляться за средние и некачественные свидетельства успеха и никогда не научатся расти и добиваться большего. Они будут спать поздно, когда смогут проснуться. Они будут опаздывать, когда должны быть рано. Они не будут пытаться из-за страха потерпеть неудачу. Они будут наполовину жопы, на что могли бы потратить больше времени. Они не будут ставить цели и всегда будут непоследовательными.
Однако это не означает, что вам нужно быть чем-то из этого и что вам нужно самому застрять в посредственности.
Красота принятия собственной посредственности
МНЕНИЕ: Недавно мне напомнили о моей собственной посредственности. Нож с тупым концом, который должен был глубоко врезаться в остатки моей гордости. Моим оппонентом был профессиональный писатель, совета которого я искал.
Я мог сказать по первому резкому вдоху, что она была невероятно разочарована моим предложением.Говоря быстро, словно срывая пластырь, она отметила недостатки в моем произведении, шквал критических замечаний. И только когда пыль наконец осела и дым начал рассеиваться, я понял, что все еще стою и тоже цел. Я не чувствовал ни слез, ни стыда, только принятие.
Похоже, что в преклонном возрасте 37 лет я сумел принять свою посредственность.
Она была моим постоянным спутником на протяжении всей моей жизни, воплощением того, что я был средним ребенком. Никогда не было ни славы первенцев, ни уверенности и громкости младших.Я потратил два десятилетия в бегах от слова, которое моя мама до сих пор называет магнолией.
ПОДРОБНЕЕ:
* Старый, белый и мужчина — почему я не сделал лучше?
* Дон Френч говорит, что расисты пытались сжечь дом, потому что она вышла замуж за Ленни Генри
* Большинство из нас никогда не будет выше среднего. Можем ли мы удовлетвориться этим?
* 8 случаев, когда быть посредственным — это больше, чем просто нормально
* Как облажаться — успешно
Моя посредственность видна в 2: 2 моей степени и моей неспособности выучить язык.Я мельком вижу ее с каждым новым увлечением, уходящим на второй план. Она присутствует в каждом новогоднем постановлении, написанном и брошенном.
Столько энергии было потрачено на то, чтобы быть кем-то, быть успешным, быть лидером в своей области, но самое близкое, что я когда-либо достигал, было, когда я когда-то был гонщиком формулы 1 на маскарадной вечеринке.
Я терплю неудачу каждый день, неоднократно. Фактически, много раз в день. Я сегодня пробежался? Нет. Хотел ли я, да, но в холодильнике были мальтезеры. Хотел ли я, чтобы у моих детей была здоровая и сбалансированная диета? Да.Неужели они четвертый день подряд ели пакет чипсов с ломтиком тоста на обед? Да, потому что я не мог бороться за то, почему вы должны есть что-нибудь зеленое.
Unsplash / Поставляется
Посредственность — это слегка поношенный, мягкий кремовый халат из 100% полиэстера, который я надеваю, когда сталкиваюсь с возможностью выйти на арену, но вместо этого предпочитаю смотреть, как это делает Это. (Файл фото).
На самом деле посредственность — это слегка поношенный мягкий халат кремового цвета из 100% полиэстера, который я надеваю, когда сталкиваюсь с возможностью выйти на арену, но вместо этого предпочитаю смотреть, как кто-то другой сильно отваживается.Она — мгновенное решение поставить чайник вместо кроссовок и причина, по которой завтра никогда не наступит.
Я имею в виду, что даже писать это посредственно, есть блоги, которые гораздо более креативны и остроумны. Лучше писать энергичные, интересные анекдоты и сказки. Я очень рекомендую вам прочитать.
Таким образом, пора, после двух десятилетий стремления к успеху, попытки преуспеть, чтобы я упал в обнимающий кокон среднего человека с широко распахнутыми руками.Чтобы заглянуть в ствол моего самого большого страха — страха быть не более чем средним.
Как замечательно выразился Марк Мэнсон в своей статье «В защиту среднего»: «Многие люди боятся принимать посредственность, потому что верят, что если они согласятся быть посредственными, то они никогда ничего не добьются, никогда не улучшатся, и что они жизнь не имеет значения ».
Если вы внимательно посмотрите на диаграмму колоколообразной кривой, которую он использует, вы увидите, что я сижу около 60-процентной средней отметки в моих джинсах с высокой талией и пью свой английский чай для завтрака с моим 2.Вокруг меня 4 ребенка. У меня под ногами валялись остатки заброшенных увлечений, курсов и решений.
Если успех — это одновременно стремление и вдохновение, это также проклятие, которое преследует каждый поворот. Установление успеха в качестве конечной цели, безусловно, гарантирует, что неудача будет единственной вещью, в которой мы добиваемся наибольшего успеха.
Марк Мэнсон продолжает говорить: «Сегодня в нашей культуре присутствует такая физическая тирания, ощущение, что мы всегда должны доказывать, что мы особенные, уникальные, исключительные».Это присутствует в каждой группе социальных сетей, которую вы просматриваете. Будьте больше, сияйте больше, преуспевайте больше.
Неудачно больше.
Академия великих исполнителей опубликовала блог под названием «7 причин, почему избегание посредственности сделает вас успешным», где кто-то написал: «У каждого есть мечта, посредственные люди отказываются от своей».
Но я обнаружил, что, признав свою посредственность, я уже более успешен.